Оставив в комнате несессер и шляпу, он возвращается в пентхаус. Бар, разумеется, открыт (обслуживает его говорящий на кокни бармен на проксике индейского крестьянина). Король Боли заказывает водку со льдом. Сидящий на соседнем табурете зеленоглазый демон достает визитку. Король Боли поворачивается, чтобы ответить на формальное представление, и в этот момент в глубине бара, за абстрактной скульптурой и тивипетом, вспыхивает драка: кудлатая странобезьяна дергает за волосы красивую мулатку, а та бьет соперницу по голове толстой книгой. Появляются два ивановца (черные костюмы, на плечах повязки с красной звездой в лучистом треугольнике Провидения) и насильно выкуколивают с проксиков обоих всадников. Тела странобезьяны и мулатки с изолирующей чадрой, затянутой под шеей, лежат под тивипетом, одно поверх другого. По тивипету передают повтор матча «Манчестер Юнайтед» с туринским «Ювентусом», звук выключен. «Ювентус» ведет 0:2. Когда команда забивает третий гол, кто-то в глубине бара встает и затягивает с душераздирающей пьяной тоской:

– Ó pátria amada, idolatrada! Salve! Salve!^[7]

– Сорок лет прошло с тех пор, как Бразилия забила последний гол, – говорит демон. – С тех пор, как они сыграли здесь последний матч.

Король Боли потягивает водку. Это всегда так выглядит.

Демон оказывается проксиком пластуса островной анаркии Карибского моря. Услышав имя Короля Боли, он уверяет, что они уже не раз встречались, перечисляет места и даты. Король Боли вежливо кивает. Это вполне вероятно, ведь пластусов не так много. На сколько его наняли? На неделю. Так долго? Неужели его работодатели надеются, что дело дойдет до детального обсуждения соглашений?

– Нельзя шантажировать джункли! – смеется демон.

В бар входят четыре шести-семилетних ребенка. Под Открытым Небом не действует никакое право, кроме закона обычая и закона страха, здесь можно ездить на любом, кто дает согласие или чей владелец его дает. Король Боли не знает наверняка, к какой категории относится его собственный проксик. Под Открытым Небом он уже видел даже объезжаемых младенцев. Правда, большинство традиционных анаркий косо смотрит на подобные практики. Это своего рода политическая демонстрация. Король побился бы об заклад, что на этих детках ездят какие-нибудь супремисты из северных постпартизанских анаркий. После их прибытия из бара демонстративно выходят несколько человек.

Дети заказывают у бармена настойку и рассаживаются у окна. За окном ночь гасит красные блики на джунклевом Рио-де-Жанейро, воздушные шары покачиваются на ветру, ряд луковичных пятен теней. Искусственные огни на крышах и в высоких окнах зданий можно пересчитать по пальцам одной руки. Теплая тьма опускается на город, вливается в пентхаус. Бармен зажигает свечи. Пьяница рыдает над пустой бутылкой. – Dos filhos deste solo és mãe gentil, pátria amada, Brasil!^[8]

Король Боли заказывает вторую водку. Он обдумывает, к кому бы подсесть на ночную болтовню; из кого можно извлечь самую ценную информацию. Это не Манхэттен, здесь иногда люди говорят правду без всякой причины – пожалуй, единственное преимущество этой проклятой страны (если кто-то считает такие вещи преимуществом).

Один из супремистов затаскивает закуколенную мулатку на стол, переворачивает на живот и стягивает с нее штаны. Король Боли бросает в него стакан. Остальные дети отрываются от настойки.

– Ну что?! Что?! – вскакивает маленький обдолбыш. – Нельзя? Нельзя?

Король Боли указывает пальцем на висящие над дверью папские знаки отличия.

– Ну и зачем вы так старались, если даже не сядете за переговоры? Епископ сейчас вас вежливо попросит.

Малолетний насильник переводит взгляд с обнаженных ягодиц женщины на Ватиканский герб и обратно. Два гигантских химерика поднимаются из-за своего стола и подходят к супремистам; это временно успокаивает детей. Лысый химерик достает телефон, вызывает ивановцев. Вскоре появляется патруль в черных костюмах, и начинается долгая ссора между супремистами, ивановцами, химериком, новоприбывшим товарищем закуколенной странобезьяны и все новыми включающимися в споре гостями. Бармен зажигает больше свечей. В итоге «Ювентус» заканчивает вничью матч с «Манчестером». Лысый химерик присаживается напротив Короля Боли. Он бросает в рот несколько кубиков льда и грызет их с хрустом.

– Вечер, начавшийся с изнасилования, – на рассвете мы перекусим отбивной из младенцев, запьем кровью девственниц.

Демон лезет во внутренний карман пиджака и протягивает химерику визитную карточку.

– Джон, – представляется в ответ великан. Имена и фамилии, конечно, не имеют значения. Поэтому Король Боли называет настоящие.

Химерик смотрит на Короля.

– Мануфактуры волейбола? Обескровливание?

– Нет никакого обескровливания, – бормочет Король.

– А это что-то новенькое. Вы запугиваете, отрицая собственные угрозы?

– А кто боится? Никто. Все. – Король Боли пожимает плечами. – Европейцы и янки вкуколиваются сюда на выходные ради экстремального туризма и возвращаются в свои диснеевские стазы с нелегальными воспоминаниями, коллекциями мелкобуржуазной порнографии. Юг Открытого Неба, земли хардкора, Бог не видит, Раскольников-шоу. Но они, – Король Боли указывает на скандалящих супремистов, – они здесь родились, здесь живут. Второе, третье поколение. Угрозы? Политика? Соглашения? Честное слово? Прибыль, убыток? Их ничто не беспокоит. Если им суждено друг друга поубивать, они убьют друг друга. Если нет – то нет. А эти переговоры – это светские вечеринки.

– Вы пьяны.

– Ха-ха-ха.

Поглощаемая организмом проксика химия, разумеется, не действует на Короля Боли (если только он сам не захочет, чтобы она подействовала) – эффект производит сама атмосфера места и момента. Эта ночь над обезлюдевшим Рио-де-Жанейро, эти тени от дрожащего пламени свечей, многоголосье мелодичных языков Юга и органический запах джунклей, – пьянят столь же сильно. Водка – лишь реквизит вкуса. (Не больно.)

– Вот, к примеру, эти здесь, – Король поднимает стакан, – это внуки левацких наркопартизан из Колумбии и окрестностей. В нормальных условиях они бы попали под влияние цивилизации, даже они, но поскольку каждый держит палец на кнопке холокоста, то ни о каком политическом давлении речь не идет. Это скансен, музей под открытым небом. Потому нужно читать учебники истории. Сколько книг написано о ста днях Вальдеса? Что в них всегда повторяют? Никто не ожидал! Никаких сценариев поражения! Никакого плана! Как дети, что прячут головы под одеяло: не вижу, значит, нет. «Победу терроризма невозможно представить». Ну да, невозможно: потому что они не думали о ней.

– А что бы вы сделали на месте Вальдеса?

Король Боли пожимает плечами.

– Скорее всего, выстрелил бы себе в голову. У него действительно не было выбора. Выбор был у тех, кто многие годы пренебрегал подготовкой и мерами предосторожности.

– Кто-то должен был стать первым, – говорит Джон. – Иначе бы пала Европа. Или Штаты. Южная Америка была принесена в жертву, чтобы стать предостережением для Севера.

– Вы из Казалдалиги? – морщится демон. – Теории заговора нагоняют на меня сон.

– На меня они действуют гипнотически, – бормочет Король Боли. – Как лента Мебиуса и геометрия Эшера.

Джон энергично встает и произносит тост:

– За Вальдеса!

– За Вальдеса!

– И всех остальных бедных сукиных сынов, которых трахнула история.

– Хер ей в жопу!

– Хер!

Пьют.

Рикардо Хосе Мартин Самоза Вальдес, последний президент Чили. Невилл Чемберлен XXI века. Кто-то должен был стать первым; эта участь пала на него. Пока арсенал террористов пополнялся взрывчаткой (пускай даже ядерными зарядами) или химическим оружием, угрозе можно было что-то противопоставить, угрозу можно было обнаружить, оружие перехватить, эвакуировать мирных жителей из зоны поражения; ведь само поле поражения оставалось пока ограниченным. Когда же биотехнологии развились и стали доступными по цене, любой магистр генетики получил возможность устроить в гараже лабораторию AG и стряпать там вирусы смертельных болезней, неслыханных для всего мира, способных за несколько недель распространиться по всему земному шару и уничтожить 99 % популяции Homo sapiens, – и таких ушлепков были тысячи, десятки тысяч – некоторые воплощали свои черные мечты в странах, где аппарат правопорядка практически не существовал… Один раз, другой удалось еще вовремя среагировать. На третий и четвертый террористы осуществили свои угрозы: так Белая Эбола истребила половину населения Ближнего Востока, так LK4 отравил геномы европейцев. Как остановить фанатика с другого конца планеты до того, как вирус будет выпущен на свободу, если все, что вы знаете о нем, – это псевдоним, список его требований и факт, что он действительно владеет этим вирусом, потому что в самом начале он прислал вам образец вместе с некрологами жертв, – миллионы подозреваемых – и несколько часов, чтобы вычислить преступника, – на кону биологическое выживание всей нации, за которую ты отвечаешь, – как остановить это? Никак, разве что поможет случай или глупость шантажиста; рано или поздно кто-то должен был сломаться. Судьба Израиля была у всех свежа в памяти, эти города трупов, пустыни массовых захоронений. Вальдес ничем не отличался от других диктаторов, популистов и олигархов, веками передававших друг другу власть в Южной Америке, – ни лучше и ни хуже. Просто в такие времена ему пришлось править, в такой стране. Возможно, если бы он проявлял пренебрежение к жизни подданных, свойственную царям и генсекам… Но он не захотел иметь на руках кровь соотечественников, он сломался, он стал первым. И дальше все покатилось, как волна падающих костей домино. Каждый успешный шантаж активировал сотни новых террористов. Альтернатива была предельно ясна: либо выполнение всех требований – либо полное уничтожение. Без переговоров, без осады укреплений, без малейших шансов на оборону и контратаку. Terrorismo o muerte.^[9] Да, нашлось несколько непреклонных президентов и премьер-министров – и именно потому сегодня джункли дикой AG покрывают большую часть континента. Так или иначе, здесь не осталось ни одной дотеррористической структуры власти.

А что означает «подчинение требованиям террористов»? Стоит подчиниться один раз, придется подчиняться снова – угроза та же. Однако в тот момент, когда официальное правительство становится очевидным образом всего лишь передатчиком воли террористов, а настоящий центр власти переносится в какую-нибудь партизанскую хижину посреди леса или подвал-лабораторию под свалками фавелы, – государство как таковое перестает существовать. Демократический мандат? Закон? Лояльность? Присяга? Гарантия занятости? Ничто больше не прочно, ничто не связывает людей с выполнением распоряжений правительства, переставшего быть правительством, постановлений судов, переставших быть судами, решений парламента, переставшего быть парламентом. Через несколько недель распадаются последние связи. (Вальдес выстоял три месяца.) Дольше других держится армия и подобные авторитарные иерархии. Но когда военные знают, что им надо выполнять приказы террористов… Впрочем, командиры сами поощряют дезертирство. Группа шантажистов также не может выступать открыто, чтобы осуществлять власть напрямую. Во-первых, поскольку старой структуры не существует, физически шантажировать некого: можно угрожать одному человеку или некоему институту, принимающему решения, но не народу, не массам. Только одной реакции в этом случае возможно добиться – истерики и хаоса. Триумф террора – уничтожение государства – это одновременно предел террора как метода: он становится бесполезным. Во-вторых, даже если террористы выйдут из леса, спустятся с гор, выберутся из трущоб с готовыми теневыми кабинетами, тысячными штабами профессионалов, чтобы занять освобожденные от ancien régime^[10] должности, поддерживаемые значительной частью общества, даже если это случится, – то в тот день, когда они начнут создавать свои собственные структуры и возьмут на себя ответственность за государство, они станут так же уязвимы для шантажа со стороны всех остальных террористов. Сценарий идентичен, меняются только актеры. Могут ли новые правители реагировать как-то иначе или у них есть какой-то вариант, недоступный для их предшественников? Нет. Они даже окажутся в невыгодном положении: новые структуры мгновенно разрушаются; впрочем, с самого начала значительная часть народа их не признает.