И именно так, в конечном числе оборотов колеса террора, удачи и смерти государство вырождается в единственную стабильную в подобных условиях систему – лишенную всех силовых структур совокупность анархистских мини-сообществ, которые держатся исключительно на законе кулака и страха. Любая расцветающая над анаркиями организация срубается на корню – поскольку она уязвима для террора. Причем проблема здесь не в самом методе смертельного шантажа – на нем ведь давно основана межгосударственная политика, запуск новоиспеченной атомной державой первой ракеты с ядерной боеголовкой представлял в XX веке «утонченный» эквивалент письма, адресованного соседям с требованием выкупа. Проблема в отсутствии баланса: террориста нельзя шантажировать в ответ. Нельзя, пока он не раскроется и пока не проявит привязанность к тому, чего его можно лишить, что можно уничтожить. Жизнь, семья, имущество. (А слова, идеи и религии переживут всё.) По-настоящему защищен от террора только фанатик-самоубийца. Так что идеалом общества Открытого Неба является случайное сборище одиноких камикадзе – необщество. К сожалению – или к счастью – человек – это социальное животное, болтливый zoon politikon^[11]. Выжившие обитатели Южной Америки остановились на стадии надсемейных анаркий. Группы крупнее слишком многое могут потерять; меньшие не справляются с физическим выживанием, с защитой от джунклей и AG. Вероятно, здесь обитают и тысячи «племен», состоящих из нескольких, максимум двух десятков туземцев, деградировавших до уровня полуживотных. Но они, и это понятно, ни в каких межанаркийских переговорах участия не принимают и, скорее всего, вообще о них не слышали, будучи отрезанными от сети; и даже если слышали – не имеют доступа к технологии, позволяющей вкуколиваться в проксиков. Однако пугают те, кто может принять участие, но не хочет, – кто скрывается – настоящие безумцы-камикадзе. Каждый отслеживаемый с орбиты неестественный источник радиации, каждое движение, не принадлежащее джунклям, каждая не спрогнозированная инфекция AG, слишком специфическая, чтобы быть плодом Древа Известий или слепым посевом иных дионизидов, – всё это предмет бесконечных дискуссий и споров на встречах в Рио. Всех объединяет только страх. Таковы законы Открытого Неба.

– В последнее время волейболисты хвастались, что после их обескровливания все ДНКовые млекопитающие останутся по эту сторону Атлантики, – говорит химерик, когда они устроились в самом темном углу, вдали от нарастающей сутолоки супремистского скандала. – У них получилось?

Король Боли пожимает плечами.

– У них есть кое-что получше, – улыбается демон. – Новая анаркия, тысяча миль вглубь джунклей.

– Вот именно! Кто им поверит? Даже военная миссия американцев не смогла пробиться дальше сорока миль, хромосомы клокотали у них в ушах.

– Вот именно. – Король кивает. – Девяносто процентов живут в прибрежной полосе, в горах или в не поглощенных джунклями городах, руинах городов. Джункли, полагают они, – это допущение Бога, стихия природы, подпитываемая этими десятками мусорных генетик, выпущенных из очередных лачужных лабораторий, – они сами по себе бессмысленны, нужно только держаться подальше и страдать молча. – Король Боли подливает водки. – А если нет?

Демон скалит клыки.

– Нельзя шантажировать джункли!

Огромный химерик чешет голову.

– Это продолжение той сказки про монстров AG?

Демон продолжает скалиться.

– Это нечто большее. – Он похлопывает Короля по спине; тот с трудом сдерживает рефлекс уклониться. – Если я правильно понимаю его план… это был бы шанс объединить наконец эти проклятые анаркии!

Джон поднимает брови.

– Знаю, знаю, – бормочет Король. – По собственной воле они никогда не объединятся. Раньше мы распускали, ивановцы распускали мемы чистого страха: выйдет ночью из джунклей темный люд и пожрет нас всех. Все кончилось увеличением бюджета гуманитарной помощи Вашингтона, вы же помните.

– На нее положили лапу андские анаркии, – морщится Джон. – Большую часть того, что приходит с этой помощью, гасиенды Ктулху продают обратно на Север. Я видел своими глазами.

– Ничего удивительного, – фыркает Король. – Сейчас, впрочем, тоже может так случиться, если медиа-братство вкрячится к нам в разгар переговоров.

– Второй раз наступят на те же грабли?

– Ба! Теперь у нас есть доказательства!

Демон наклоняется на высоком табурете.

– То есть сначала вы придумали в качестве переговорного трюка сказку, которая оказалась, о Боже, оказалась правдой?..

Король Боли скромно опустил взгляд.

– Что я могу сказать?.. Я в этом хорош.

Демон хихикает и хлопает себя ладонью по бедру, пока к ним не подходит встревоженный бармен. Король щелкает пальцами и заказывает еще выпивки. Джон-химерик пододвигается ближе к Королю.

– Эти доказательства будут работать снаружи? Для СМИ Закрытого Неба? Насколько они хороши? – Взгляд у него ясный, уверенный, лицо профессионально искреннее.

И только в этот момент у Короля Боли зарождается подозрение, что, возможно, это к нему подсел лучший ловкач и именно он ловит ценную информацию в барных беседах.

Над вторым плечом Короля раздаются забористые ругательства.

– Что?

Зеленоглазый демон поднимается – с отвращением.

– Похоже, сопляки сделали свое дело.

Он отодвигает в сторону рюмку, поправляет костюм и шагает в толпу; скандал начинается снова.

Король Боли следует за ним взглядом, с улыбкой горькой иронии смотрит на нарастающую грызню. Под Открытым Небом границы зла и добра обычно определяются более сильной генетикой; сейчас, здесь – даже этой основы нет. Все зависит от того, кто кого переболтает. У малышей-проксиков здоровые глотки, они голосом утверждают свое право на рекреационное изнасилование. В конце концов, никто не ездит сюда в собственном теле.

Мощный химерик слегка касается руки Короля Боли.

– Простите. Не в этом дело. Я никому не скажу, правда.

Король смакует это прикосновение, как дегустатор, наслаждающийся первой каплей ликера из нового сорта винограда. В этом нет ничего сексуального; секс – это только один из многих видов близости. Король Боли – знаток интимности, чуткий ко всем ее проявлениям – так человек, всю жизнь балансирующий на грани голодной смерти, пускает слюни при самом слабом запахе самой примитивной пищи.

– Из свиты епископа? – спрашивает он, в теле проксика – очень спокойный: ни пульс у него не участился, ни зрачки не дрогнули.

– Нет, нет. Не мог бы ты мне… – Великан делает глубокий вдох. – Хорошо. Я скажу так. Не задумывался ли ты, что будет, когда они объединятся?

Король Боли пожимает плечами.

– Такие союзы страха сохраняются до тех пор, пока существует угроза. И мы понятия не имеем, что там в джунклях зародилось. Может, всего лишь какие-то чуть более умные обезьяны, которые научились разжигать огонь. Или, может, подлинный интеллект Artificial Genetics: чужой, более чуждый, чем все телевизионные монстры; осознавшая себя жизнь на генетике без ДНК, без рибонуклеиновых кислот. Так или иначе, когда-нибудь угроза пройдет.

– Откуда такая уверенность? Впрочем, достаточно, что она продержится достаточно долго, чтобы…

– Чтобы что?

– Потом уже все покатится по инерции. Они привыкнут работать вместе, привыкнут разговаривать друг с другом. Пусть только их вынудит к этому внешняя угроза. Ты дал ее им – загадочный народ джунклей. Ведь уже был такой период в истории Земли, когда на ней параллельно развивалось более одного вида гоминидов. Из меньших страхов возникали нации. Соединенные Штаты родились из союза против британцев.

Король Боли останавливает взгляд на разгоряченном химерике.

– Оптимист. – Он долго присматривается к нему. – На самом деле ты очень молод, правда?

И великан, смущенный, растерянный, опускает взгляд, крутит на подоле могучие кулаки, сжимает колени.

Король сдерживает ехидный смех. Эта наивность и искренность, пусть даже притворные, слишком редки, чтобы уничтожать их без необходимости.

И как тут реагировать? Как обычно в ситуации близости, Король Боли прибегает к холодному анализу и вуайеристским воспоминаниям о чужих реакциях.

Он склоняется к химерику; теперь они могут говорить шепотом. Для этого существуют такие места: теснота, полумрак, шум, все здесь подталкивает людей друг к другу, навязывает условности, веселость и доверительность, головы приближаются к головам, губы к ушам, взгляды к взглядам, мысли к мыслям, и я уже могу тебе сказать то, чего не мог сказать, спросить, о чем не должен был спрашивать.

– У вас нет пропуска ни от епископа, ни от ивановцев, верно? – спокойно спрашивает Король. – Ты с севера, это точно. Молодой. Идеалист. Гринвер? RSC? Дублинцы? Вы хакнули этих проксиков или как?

– Надежда в глаза бросается, да?

– Надежда, то есть отсутствие опыта. Конечно, они могут объединиться. Но достаточно одного идиота, одной ссоры, одного шантажа, одного глупого стечения обстоятельств – и всё снова развалится.

Нет необходимости рисовать перед Джоном вымышленные примеры, у них обоих это перед глазами – анаркийская политика на практике. Здесь уже идет мордобой.

Появились значительной силой товарищи обоих выкуколенных, появились очередные супремисты, уже на проксиках правильных габаритов, прибыло и подкрепление ивановцев, прибыл священник и две монахини, банда странобезьян, на которых ездят ктулхисты, напоследок приперся даже рвущий седую бороду Аким де Нейра и с воплями прилетел попугай марксистов-креационистов, и теперь они все в центре бара под тивипетом, посреди многоязычной ругани и возмущенных криков, то и дело кто-то падает, и по нему топчутся, он поднимается и опрокидывает кого-то другого, разбивает стулья и табуретки, стекло хрустит у них под подошвами; остальные гости кинулись к стенам и в коридор, оттуда они наблюдают, подбадривают, комментируют и принимают ставки на исход драки; толпа зрителей растет, с каждым мгновением отделяется от нее то один, то другой, чтобы присоединиться словом и кулаком к скандалу, который всасывает все новых участников, как набухающее торнадо – и в его центре, в эпицентре циклона, единственная неподвижная фигура: растянутая на столе мулатка с голой задницей. Дипломатия анаркии, live and color^[12].

– Тогда что? Проклятие истории? – Горечь изливается из Джона уже с каждым словом, он должен понимать, как нелепо звучат в данный момент его аргументы; а против нелепости беспомощна сильнейшая логика. – Что здесь, и в Африке, и в Нижней Азии рано или поздно все погрузится в хаос. Ради этого мы были благословлены! Империя белого человека обретает силу!

– Белого человека? – Король насмешливо улыбается. Ему прекрасно известны эти теории заговора. Генетическая ассимиляция заменила культурную ассимиляцию: стазы переписывают геномы потомков иммигрантов по образу и подобию белых. Некоторые публицисты и политики идут дальше, утверждают, что именно в этом и заключается основная цель существования биостаза, остальное – сфабрикованный предлог и дымовая завеса. Однако Король слишком хорошо знает, как на практике осуществляется политика, чтобы всерьез относиться к каким бы то ни было заговорам, выходящим за рамки медийных интриг. В книгах и фильмах это работает, но не в реальной жизни, здесь правит энтропия. Энтропия – Что-то Всегда Налажает.

– Ты правда в это веришь?

– Как можно так сидеть сложа руки! Разве Коран не велит помогать слабым, сочувствовать страждущим, делиться богатствами?

Король Боли цепенеет.

– А если бы ты мог это изменить? – Химерик тем временем обнял железным объятием плечо Короля. – Если бы от твоего решения зависел шанс повернуть ход истории, добиться справедливости? Если бы ты мог накормить голодных, напоить жаждущих, одеть голых, исцелить больных, дать крышу бездомным? Что? Не смотри на меня, как на очередного бесноватого, я могу тебе —

– У вас есть мое досье?

– Что?

– Разве ты не видишь, что я пью алкоголь?

Джон выпускает воздух из легких. Он выпрямляется, медленно растягивая губы в безрадостной улыбке. Отведя руку от Короля, встает. Король Боли задирает голову.