С конца сентября девочки спали, не раздеваясь, на маминой кровати под звук метронома. Метроном звучал по радио, когда не было воздушной тревоги и сообщений о начале и конце обстрела. Берта всегда оставляла радио включённым на полную громкость, чтобы не пропустить воздушную тревогу. При воздушной тревоге Берта расталкивала Клару, хватала Клару, стаскивала с кровати и кричала ей в ухо «Бармалей!». Это был сигнал – убегаем, быстро! Берта объяснила Кларе, что за ними каждую ночь хочет прийти Бармалей. Клара кое-как просыпалась, и они мчались… Ну, не совсем мчались, скорее, ползли, в бомбоубежище, – Берта тянула полусонную Клару. Бомбили по нескольку раз за ночь почти каждую ночь: Бармалей приходил почти каждую ночь по нескольку раз за ночь. На третий или четвёртый раз за ночь Клара отказывалась идти в убежище, начинала плакать: «Не могу идти, ножки болят, ручки болят…» Берте приходилось быстро сочинять, и всё время разное: Бармалей хочет украсть Клару, Бармалей хочет украсть Берту, Бармалей уже у дверей, у Бармалея в руках чёрный мешок… Не полезно пугать ребёнка, но что будет для Клары страшней – реальные бомбы или Бармалей с черным мешком? Берту беспокоило, что Клара стала такой молчаливой, прежде всё время болтала без умолку, а теперь замолчала. Беспокоило, что Клара так спокойно остаётся одна, – то не отходила от мамы, а теперь даже не спрашивает, где мама, сидит тихая, безучастная. И молчит. Берта специально приклеивала ее к себе – «пойдём со мной на кухню», «иди ко мне», «давай почитаю», «давай поиграем»… Беспокоило, что Клара беспрекословно слушается ее, как солдатик.

В сентябре Берта еще читала Кларе сказки на ночь при электрическом свете, в октябре уже при керосиновой лампе. Как согреться? В комнате была печка, но где взять дрова? А где взять керосин? Керосин в октябре уже не продавали, да и как его купить? Печку не обязательно топить дровами, можно кидать бумагу, щепки, книги, на ней только и можно согреть чай или сварить суп. Буржуйку надо достать. А как достать буржуйку? А как вообще выжить? А что, если Клара не начнёт разговаривать?

Берта думала: как странно, мама умерла, у нее больше никогда не будет счастья и покоя, но однажды целый день оказался невероятно счастливым. День, когда они заклеивали окна. Нужно было заклеить окна бумажными полосками крест-накрест, чтобы во время обстрела взрывной волной не выбило стекла. Окна были огромные, потолки четыре метра, но имелась стремянка, невысокая, но такая тяжёлая, что папа с трудом приволакивал ее в комнату, чтобы поменять лампочки или закрепить ёлку. Берта уронила стремянку, стремянка задела дверцу антресолей, дверца открылась, оттуда вывалилась коробка с ёлочными игрушками, и по звонкому «бум!» было ясно, что игрушки разбились. Разбились игрушки: золочёные шишки, красно-зелёные морковки, балерины на прищепках… В коробке обнаружилась корзинка, в которой были фольга и грецкие орехи, которые мама припрятала до Нового года, чтобы обернуть в фольгу и украсить ёлку.

Сначала Берта резала бумагу на полоски, а Клара обмазывала полоски клеем, потом Берта на простыне привезла из прихожей стремянку, а Клара пока вся измазалась клеем, – слава богу, Клара понемногу начала говорить и даже баловаться, – потом Берта забралась на самую высокую ступеньку стремянки, а Клара завернулась в бумажные полоски и спрашивала «я красивая?», потом Берта скомандовала «подавай!» и левой частью тела устремилась вверх, а правой вниз, к Кларе, а Клара замешкалась и протянула ей полоску как раз в тот момент, когда Берта свалилась со стремянки. Потом Берта плакала, а Клара в это время удачно приклеилась к дивану, потом Клара отклеилась, и они плакали вдвоём… И тут, когда казалось, что всё в клею и всё пропало, пришёл мальчик. Тот, что появлялся у окна напротив. Наверное, это была любовь, потому что только тот, кто любит по-настоящему, появляется настолько вовремя. Это был огромный прорыв в отношениях, они были друг для друга как персонажи кино про первую любовь, а теперь персонажи кино сошли с экрана… и заклеили окна. И в соседских комнатах, и на кухне, и на лестнице, так бы и клеили весь день или вечность, но мальчика позвала домой мама.

Очевидно, первой блокадной зимой Берте помогал мальчик, тот, ради которого стоило жить и выжить. Мы не знаем его имени, пусть будет Мальчик. А в марте Берта сто тысяч раз, сто миллионов раз подходила к окну, вглядывалась в темноту, чуть отодвинув одеяло, которым было завешено окно, и смотрела, смотрела… Дырку проглядела в окне, расстраивалась, что Мальчик ее разлюбил, пока не поняла: Мальчик умер. Одеяла они еще осенью вместе повесили на окна для светомаскировки.

Как девочки выжили? Голод и холод начались уже в октябре. Новогодняя корзинка с орехами их спасла, Берта каждый день засовывала руку в корзинку, ощупывая свой запас, – остались ли еще, на сколько хватит. Как будет правильно – один себе, один Кларе или один орех Кларе? У нее уже сформировалось совершенно материнское отношение «всё ребёнку», – всё ей, Кларусе. Берта не знала современную фразу «сначала наденьте спасательный жилет на себя, потом на ребёнка», она подумала… слава богу, что она вовремя подумала: у нее хватит сил удержаться от орехов, но для Клары это будет неправильно. Если умрёт она, за ней тут же умрёт Кларуся.

Голод, холод, бомбёжки, очереди за хлебом, и все, что мы знаем о блокаде… Опустим завесу над ужасом блокадных зим, над немыслимым, нам не представить, не понять, как Бебочка одна, без взрослых, прожила с Кларусей две блокадные зимы, – первую блокадную зиму и вторую блокадную зиму. Во вторую зиму 1942 года, когда уже более восьмидесяти процентов всех ленинградцев страдали от дистрофии, а погибли более миллиона… как Бебочка с Кларусей не попали в «более восьмидесяти процентов», как миновали «более миллиона»? В эту же зиму 1942 года в городе вышли из строя водоснабжение и канализация. Берта ходила за водой на Фонтанку, и Клара с ней. До Аничкова моста, затем направо на Фонтанку, по набережной… и обратно домой. У Берты изящные, в Сонечку, маленькие руки, а Клара несла детский бидончик, и тот по дороге расплёскивала.

Клара боялась оставаться дома без Берты, но идти в мороз за водой было еще хуже, она не хотела идти, хитрым голосом предлагала: «Давай я посторожу дом, как собачка… буду тявкать вот так, тяф-тяф!» Однажды Берта пожалела ее и уступила, решила «сама быстро сбегаю», – и сбегала с саночками раз, и еще раз, и еще… и на переходе с Аничкова моста на Невский поскользнулась, заскользила, упала, съехала со ступенек – а встать так трудно… почему бы не полежать немного, не закрыть глаза, не отдохнуть?.. Она уже уплывала куда-то вдаль, к маме, но вовремя очнулась – у нее же ребёнок! Ребёнок дома один! Кларуся будет ждать, звать ее, слабеть… а потом и звать не будет сил. После этого случая Берта всегда брала Клару с собой: вдруг с ней случится на улице? Если случится на улице, то пусть лучше с обеими, чтобы быть вместе.

Как могли выжить две девочки, вернее, девочка и ребёнок? А уж если совсем точно – ребёнок и ребёнок. Девочка в тринадцать лет сама еще ребёнок. Как тринадцатилетняя девочка выжила сама и сохранила ребёнка? Этого просто не может быть. Это чудо. Чудо ни объяснить, ни понять невозможно.

…Ну хорошо, они выжили чудом, но как они жили? Как они жили на Владимирском под немецкими бомбами, с немецкой куклой? Мерзли, голодали, спали, прижавшись друг к другу, – девочка и ребёнок? И кукла, конечно. Что они ели? Как грелись? Уход за ребёнком требует постоянного напряжения, и всем известно, какого ухода требует четырёхлетний ребёнок и как устаёт мать. Берта должна каждый день маленькую Клару причесать, умыть, покормить, поиграть, утешить, прочитать сказку… постирать. Клара, как всякий ребёнок, иногда плачет, часто капризничает и всё время чего-то просит. У тринадцатилетней Берты была особенная сила духа? Что она, голодная, замёрзшая, шептала голодному ребёнку в темной холодной комнате на углу Владимирского и Невского? «Засыпай, Кларуся, тебе приснится мама», или «Не плачь, Кларуся, папа вернётся», или «Держись, Кларуся, мы победим»?

В конце марта 1943 года Берта встала на стул, сказала Кларе «отойди!» и поварёшкой – рукой было не достать – сдвинула стоявший на шкафу чемодан. Клара отошла на шажок, потом из чувства противоречия вернулась на место, и чемодан упал ей на ногу. Берта сказала Кларе: «Не плачь. Скоро мы поплывём на военном корабле к папе». «К папе» – был обман, но военный корабль не был обманом, людей эвакуировали на военных кораблях.

Берта и Клара были внесены в списки на эвакуацию. Через знакомых и сослуживцев отцу удалось договориться помочь вывезти девочек на Большую землю. Чемодан Берта поставила в прихожей и каждый день передвигала его на несколько сантиметров поближе к двери. Хотя это было глупо: чемодан был пустой, она соберёт его, когда дадут команду. Но так ей казалось верней, чем ближе к двери, тем вероятней, что они смогут выйти из дома в любую минуту.

– Военный корабль – это что? Такой пароходик?

– Такой пароходик, который плывёт и стреляет, – туманно ответила Берта.

Теперь, укладывая Клару спать, после положенной сказки Берта говорила: «Спокойного носа, Кларуся, пусть тебе приснится военный корабль». «Спокойного носа» – это была их привычная шутка.

«Любая минута» наступила в середине апреля после начала навигации. В каком девочки были состоянии, могли ли ходить или целыми днями лежали?.. Очевидно, они могли ходить, если смогли выйти из дома. Апрель был холодный, но если бы и тёплый? Они бы всё равно взяли с собой всю имеющуюся теплую одежду. Обе были в шубах и сверху обмотаны платками. На Кларе под платком красная панамка, она думает, раз она Красная шапочка, Волк ее не съест. У Берты в одной руке чемодан, в другой Клара Красная шапочка, на спине узел, у Клары на спине узелок, в узелке Жозефина и какие-то тряпочки, свои и Жозефинины. Шить одежду Жозефине было любимым Клариным занятием, – шила, конечно, Берта, а Клара сидела рядом. Шитье успокаивало Клару, поэтому одежды у Жозефины было немало. Берта хотела Жозефинины одёжки оставить дома, но Клара встала на цыпочки и сказала «и-ии». «И-ии» означало серьёзный конфликт, времени на конфликт не было, поэтому Жозефина отправилась в эвакуацию с полным гардеробом.

– А серый волк нас не найдёт? Не достанет? – выходя из дома, спросила Клара, и доверчиво объяснила: – Понимаешь, у него все-таки большие зубы.

– Не бойся, не достанет, если что, я ему как дам, – твёрдо сказала Берта.

На Владимирском их ждала машина. Их довезли до Финляндского вокзала, отвели на эвакопункт. Там Берта сдала их карточки и получила один килограмм хлеба в дорогу. «Мы спаслись», – подумала Берта. Она спасена, и спасена Клара. Что подумала Клара, неизвестно. У ребёнка, которого спасают, мысли короткие и конкретные. Скорей всего, она подумала: «Хлеб».

На поезде доехали до станции Борисова Грива (по дороге Берта придумала для Клары целую историю о Борисе и его волшебной гриве, которая переносит всех в безопасное место), от станции ехали на машинах до пристани. Девочкам не повезло: они не доехали до пристани, их машина сломалась, – дальше сами.

Пристань недалеко, но дорога не была лёгкой: Берта слабая, Клара слабая, Клара к тому же нервничала – «Жозефина устала», «Жозефина хочет пить», «Жозефина хочет писать», хотя это она устала, она хотела то пить, то писать. Два раза останавливались, Берта разматывала на Кларе платки, расстёгивала пуговицы, затем застёгивала пуговицы, заматывала платки… А когда Берта на секунду отвлекалась, выпустила Клару из вида, Клара вытащила Жозефину из своего узла, – «Жозефине грустно». …Клара хотела то пить, то писать, Жозефину засовывали обратно в узелок. На корабль они опоздали.

На корабль опоздали.

– Это наш военный кораблик плывёт? А почему он плывёт от нас? – спросила Клара.

Замотанные в платки, с чемоданом и узлами, стояли, смотрели, как уплывает корабль… без них.

Прежде, в мирной жизни, Берта, бывало, опаздывала на трамвай, это было досадно, но и только – ушёл этот, придёт следующий. Даже опоздать на поезд не было бы так страшно, в самом движении по земле заложена идея, что придёт следующий. Но видеть, как всё больше и больше воды между ними и кораблём, – это неотвратимость, невозможность, отчаяние: Господи, уплывает, уплывает без них!