– Я же твой дедушка.

Я так же широко улыбнулась ему в ответ.

– Конечно, ты мой дедушка, – говоря это, я ощутила дрожь во всем теле. Дедушка это заметил.

– Давай, проходи быстрее, – протараторил он. – Если заболеешь, я не прощу себе того, что не поехал вместе с тобой.

Дедушка открыл дверь и жестом показал мне, чтобы я вошла в комнату.

– Чувствуй себя как дома.

Я не могла не уловить печаль в его голосе.

Медленно перешагнув через порог, я остановилась, не в силах поверить своим глазам. Эта комната была почти точной копией моей комнаты в нашем доме в Германии. Единственное отличие заключалось в цвете. Все остальное было точно таким же. Расположение кровати, прикроватная тумбочка, стоящий справа шкаф из дерева, небольшой письменный стол и книжная полка рядом с ним…

В какой-то момент я подумала, что потеряю сознание. Мне казалось, что я очутилась в своей собственной комнате.

Когда дедушка вышел и закрыл за собой дверь, я оправилась от первого шока и села на кровать. Папа был прекрасным человеком, и я чувствовала восторг, каждый раз убеждаясь в этом. Он словно заранее знал, что я когда-нибудь сюда приеду, поэтому сделал все, чтобы я чувствовала себя комфортно. Гюнал Демироглу не прекращал меня удивлять.

Я провела рукой по постельному белью, не в силах перестать улыбаться.

Еще несколько минут назад я плакала. Надеюсь, эта комната сделает меня счастливой.

От холодной постели мое тело пробрала дрожь, но на сердце было тепло.

– Интересно, разговаривал ли ты с мамой по телефону, лежа на этой кровати? – Я откинулась назад, вытянувшись во весь рост. – Сказали ли вы друг другу самые важные слова, не подозревая, что ваша жизнь перевернется с ног на голову? В этой ли комнате ты первый раз сказал маме «я люблю тебя», папа?

Может, мне стоило плакать. Может, стоило уткнуться в подушку и кричать от боли. Но на моих губах играла улыбка. Я чувствовала себя дома. Казалось, будто мама вот-вот придет и скажет, что ужин готов. А папа, заметив, что я не выключила лампу, выходя из комнаты, недовольно крикнет: «Ну, Ляль! Не забывай ты свет выключать!» Я улыбнусь ему в ответ и поцелую в щеку. А потом, уже сидя за столом, буду без умолку болтать, рассказывая родителям о том, как прошел мой день. А те, закончив есть раньше меня, заулыбаются, и в их глазах будет светиться любовь.

Даже печаль, охватившая мое сердце, не смогла помешать мне улыбнуться. Их лица, глаза, улыбки были такими четкими и яркими впервые за долгое время. Я чувствовала, как в сердце у меня тлеют искорки счастья.

Я поднялась, подошла к рабочему столу и провела рукой по книгам. Увидев «Бедных людей» Достоевского, я не смогла пройти мимо и взяла роман в руки. Медленно переворачивая страницы, я вдруг замерла, когда увидела подчеркнутое папой предложение. Смысл этих слов поразил меня, словно молния. Папа словно видел будущее.

Чудно! Я не могла плакать; но душа моя разрывалась на части…

Смысл этих слов оказался настолько гнетущим, что у меня заболело сердце.

Я не смогла читать дальше, поэтому положила книгу на место.

Глубоко вздохнула и ощутила дрожь во всем теле, а после поняла, что все еще не сняла мокрую одежду. Я направилась к двери, ведущей в личную ванную комнату, и встала под горячий душ. Мне предстояло так много всего принять и осознать… Все это словно ком в горле не давало мне свободно дышать.

Все случилось так быстро, Ляль. Давай-ка попробуем сначала это все переварить.

Это была моя вина? Или вина моего сердца, полюбившего его? Или ошибкой было решение довериться ему?

«Не думай», – приказала я себе. По крайней мере, сейчас.

Я стояла под душем и никуда не торопилась. У меня начинала болеть голова, видимо, долгие рыдания давали о себе знать. Усталыми движениями я оделась в сухую одежду и села перед зеркалом. Я сушила волосы и смотрела в глаза своему отражению, чувствуя себя слишком умиротворенной, чтобы прямо сейчас думать о том, как я несчастна. Здесь, в этом доме, я всем сердцем ощущала себя частью семьи и совсем не хотела сейчас думать о неприятном. Я смогу мучить себя этими мыслями, когда вернусь в Анкару. От них меня отделяла буквально одна остановка. Пока я здесь, то попытаюсь остановиться, отдохнуть, прийти в себя. Мне необходимо было сделать это не столько ради себя, сколько ради дедушки. Хоть я и познакомилась с ним всего несколько часов назад, сейчас я чувствовала, что он ближе всех мне в этом мире. Даже если я и не смогу стереть печальное выражение из его глаз, я точно сделаю все, чтобы печали в них стало меньше.

Я сменила постельное белье, ставшее влажным от моей мокрой одежды, и забралась под тяжелое одеяло. Не смогла удержаться и, как в детстве, уткнулась в подушку. Она не пахла папой. Но это не ослабило волнения внутри меня. Я крепко обняла ее и представила, как папа когда-то спал в этой комнате.

Когда я проснулась, то сразу вспомнила о том, что мне нужно выпить лекарство. Я шагнула в темноту комнаты, продолжая думать о своей семье, с которой мечтала встретиться во сне.

Непонимание своих собственных чувств – худшее, что может произойти. Я пыталась размотать безнадежно запутавшийся клубок собственных эмоций, и мне казалось, будто я лежала в гробу. И гроб этот был моим домом, полным любимых людей. Домом, полным боли и страданий. Домом, который я больше никогда не собиралась покидать. В котором я вынимала ножи обид и горя из своей спины и оставляла их на самом видном месте. В котором от каждой улыбки в моей груди появлялись глубокие раны. Который стал для меня последним выходом, последним рубежом, последней возможностью.

Я смотрела на мужчину, который улыбался мне из окна этого дома, вглядываясь в его лицо. Оно напоминало мне самые прекрасные моменты прошлого. Каждый раз я вздрагивала, когда замечала тоску в его взгляде, обращенном на меня. Тогда я думала, что нашла свою семью, но он отравил эти моменты.

Дедушка стал для меня новой надеждой.

Тетушка Хатидже поставила на стол тарелку, заботливо предупредив меня:

– Если ты не любишь острое, то, ради всего святого, не ешь!

Я улыбнулась.

Дедушка тоже протянул мне тарелку со словами:

– Точно не хочешь, внучка? Смотри, чтобы желудок потом не заболел…

Завтракать по традициям Урфы исотом^[2] было мне в новинку, но я хотела попробовать что-то новое.

Ляль, у этого же есть еще один выход.

Сейчас я об этом думать не собиралась.

Лепешку пиде с красным перцем только-только вынули из духовки. Увидев пар, исходящий от тарелки, я представила, насколько еда была острой. Я улыбнулась, взяла в руки вилку и решительно разрезала ножом перец.

– Я к острому не привыкла, но оно ведь мне не навредит? – сказала я весело и закинула в рот кусочек.

Дедушка поморщился, наблюдая за тем, как я пережевываю перец. Юсуф, подошедший к столу с огромным стаканом, в котором, как я подумала, был айран, посмотрел на меня так же, как дедушка. А из моих глаз уже начали вырываться языки пламени. Они были правы. У меня внутри все горело!

– Это что такое? – почти прокричала я.

Из-за одного малюсенького кусочка перца, попавшего в рот, у меня слезы рекой текли. Пламя во рту становилось все яростнее, и я с надрывом просипела:

– Что ж вы пережили такое, раз едите это? Я вся горю!

Юсуф рассмеялся. Я схватила протянутый им стакан и тут же опустошила его.

– Ага, я тебе говорил. Это городская девушка, и она не привыкла к такому. Вот увидишь, через пару часов у нее живот заболит.

Да он просто насмехался надо мной.

Урфа что, не город разве, Юсуф?

У меня не было сил даже нахмуриться. Я опустошила огромный стакан с айраном и встала со стула, не обращая внимания на то, что он тут же упал от резкого движения. Почему дедушка и Юсуф смеялись надо мной?

«Может, потому что от перца мы высунули язык и прыгали на одном месте?»

Дедушка тоже встал.

– Если съешь хлеб с медом, будет уже не так остро, – сказал он и протянул мне кусочек хлеба.

Я сразу запихнула его в рот. Мне казалось, эффекта не будет, даже если я съем литр меда.

Может, жители Урфы получали какое-то особое удовольствие от всего острого? Ну не может человек добровольно есть такое.

Через некоторое время, когда пламя внутри меня стало стихать, я снова опустилась на свое место. Выпив стакан холодной воды, я облегченно вздохнула. Обжигающий жар не пропал, но уже стал терпимым.

Юсуф стоял, засунув руки в карманы брюк, и насмешливо глядел в мою сторону.

– Непохоже на острую еду, к которой вы привыкли там, у себя. Вот так люди едят и горят потом, как свечи, – весело сказал он.

«Юсуф, что за выражения? Ты словно вышел прямиком из прошлого».

– «Там, у нас» – это где? – Мои брови взметнулись вверх. Не дав ему ответить, я указала на тарелку. – Если разбираетесь в такой еде, сами ешьте. Не знаю, что тут такого смешного…

Они оба рассмеялись от моего гнева, и от этого я разозлилась еще больше.

Дедушка поставил тарелку перед собой, а затем быстро закинул в рот довольно большой кусок перца. В шоке я наблюдала за ним. Дедушка, ты еще молодой, не надо. Когда и Юсуф сделал то же самое, у меня глаза на лоб полезли от удивления. Они выглядели так, будто ели совершенно нормальную еду. Когда оба потянулись за следующим кусочком перца, я с волнением сказала:

– Ладно, я все поняла!

Дедушка рассмеялся, а я осознала, что во рту у меня не осталось ни капельки острого – весь огонь пропал. Он во всем был похож на папу.

– Мы привыкшие, – успокоил меня дедушка и весело сделал знак Юсуфу. – Пусть нам приготовят два кофе.

Юсуф кивнул и вышел. Дедушка посмотрел на меня с нежностью, затем прищурился:

– Ты наелась? Если хочешь…

– Наелась, дедушка.

Услышав мой ответ, а точнее то, как я к нему обратилась, он посмотрел на меня так, будто потерял дар речи: его глаза стали огромными, рот приоткрылся, а брови поднялись вверх. Я была удивлена и взволнована не меньше. Внезапно сорвавшись с губ, это слово показалось мне таким же чужим, как и ему. Однако в следующую секунду мое беспокойное сердце охватило умиротворение. Если бы я только знала, что это произойдет, то произнесла бы это слово уже давно.

Делая глоток воды из стакана, он не сводил с меня глаз. Я взяла его за руку, лежавшую на столе. Вторую он положил сверху на наши ладони.

– Я прожил долгую жизнь, но сердце мое все еще бьется. – В его глазах читалась боль. – Много лет я провел, тоскуя по сыну. Я думал, что мы вот-вот встретимся, но потом увидел его завернутым в саван. В трауре по сыну я узнал, что у меня есть внучка. Красавица по имени Эфляль. Я не понимал, радоваться ли тому, что она у меня есть, или огорчаться из-за того, что она скрывается от меня, прячется.

В голосе дедушки звучала усталость от всего пережитого, навалившегося тяжелым грузом. Горькая улыбка пробежала по его лицу.

Я легонько сжала его руку и робко посмотрела ему в глаза:

– Я думала, ты совсем другой.

Я думала, что это ты убил мою семью.

Годы мы потратили впустую. Мне вдруг стало тоскливо, когда я подумала о своей ушедшей молодости и о жизни дедушки.

Он медленно покачал головой.

– Твоей вины в этом нет.

Его взгляд изменился. Я поняла, что дедушка смотрел сквозь меня и думал о чем-то далеком. В этот момент я понимала его всем своим существом. Есть боль, которая не утихнет никогда. Но, несмотря на это, мы вынуждены жить дальше. Просто обязаны. Мы ведь собирались жить дальше, да?

Я хотела, чтобы дедушка снова посмотрел на меня, поэтому сухо спросила:

– А твоя вина есть?