Несмотря на то, что в середине 1960-х вторжение The Beatles в Новый свет навсегда изменило американскую популярную музыку, Вашингтон-Сквер до сих пор слушал фолк, во многом благодаря Бобу Дилану, который использовал Виллидж как свою стартовую площадку. Конечно, и до его явления народу «Деревня» зарекомендовала себя как процветающая фолк-сцена, к которой Дилан сумел успешно присоединиться. Но то было куда более замкнутое сообщество, умами и сердцами членов которого в 1950-е годы владел небезызвестный Пит Сигер^[14]. В марте 1940 года на выступлении в поддержку уволенных трудовых мигрантов он познакомился с Вуди Гатри^[15] и вместе с ним основал группу The Almanac Singers, направленную на борьбу с системой. К 1960-м годам местные клубы и кофейни заполнили такие музыканты как Том Пакстон, Фил Окс и Peter, Paul and Mary (фолк-трио под руководством менеджера Дилана Альберта Гроссмана) и другие трубадуры. Так Виллидж превратился в район, переживающий бум музыкальной индустрии.

На другом конце звукового спектра, в уличных виньетках Лу Рида и его группы The Velvet Underground возникал противоестественный союз нойза и авангарда. Эти эксперименты оказали большое влияние на Стейна, которого, как и других начинающих музыкантов даунтауна, в рок-н-ролле привлекала атмосфера опасности и наркотиков. Многие группы того времени «заигрывали с психоделией», используя разноцветные бусы и фазовое звучание. Но не The Velvet Underground, что прокладывали себе отдельную тропу. Сформировавшись вокруг фигур Лу Рида и Джона Кейла, проживавших в лофте на Лудлоу-стрит, эта группа с первого же дня шла против течения. Выбравшись с самой глубины темной изнанки города, они ожесточенно изрыгали злобный шумовой террор в самый расцвет деятельности «детей цветов».

Музыкальный Нью-Йорк запускал совершенно противоречивые сигналы в американское общество, и когда преданные адепты принесли дары Большого яблока на Западное побережье, в них увидели не меньше чем ультиматум и предложение безоговорочной капитуляции. Великий раскол между Востоком и Западом возник именно в этот момент, предвосхитив хип-хоповые «разборки» 1980-х.

После долгожданного релиза The Velvet Underground & Nico в марте 1967 года уже бывший менеджер группы Энди Уорхол решил открыть новый клуб, который заменил бы собой прежнюю резиденцию группы – клуб «The Dom». Его внимание привлекло здание «The Gymnasium» по адресу 71-я Восточная улица, 420. На самом деле, это был спортзал «Sokol Hall» местных чешской и словацкой общин. Уже с 24 марта и уже без Нико The Velvet Underground выступали там каждые выходные, призывая публику лозунгом «Work Out At The Gymnasium» («Тренируйтесь в спортзале»), окрестив свой «дом» «новым диско-хеппенингом». Впрочем, вскоре из-за низкой посещаемости предприятие закрылось.

Среди тех, кто успел выступить в этом клубе, числится новая группа Криса First Crow To The Moon, в состав которой вошли Саммерс и Голдман из The Morticians, певец Джим Сэвидж, саксофонист Сонни Бой и гитарист Алан Эвик, который, по воспоминаниям Стейна, был «невероятным музыкантом, но умер молодым – от лейкемии». Благодаря другу Криса, Джоуи Фриману, работавшему у Уорхола, квинтет выступал на разогреве команды Лу Рида. «В обязанности Джоуи входило будить Энди по утрам и выполнять прочие мелкие поручения, – объясняет Стейн. – Однажды он спросил у нас – а тогда у группы даже не было названия, мы просто играли блюз: “Не хотите выступить перед концертом Velvet?”».

«Была уже глубокая ночь, когда мы вышли из метро на Манхэттене и направились в “Gymnasium”. Мы шагаем по кварталу с гитарами в руках, а нам навстречу какие-то ребята. Увидев нас, они воскликнули: “О, так вы и есть та самая группа? Мы просидели в клубе весь вечер, но не дождались выступления и ушли”. Мы ответили: “Ну да, это мы”. Когда мы зашли внутрь, там уже почти никого не было. Кто-то сказал, что где-то неподалеку можно найти Энди, но он со своей свитой скрылся в тени и мы его так и не увидели. Посидели, подождали, пока освободится сцена, и пошли разыгрываться. Акустика в зале была совершенно неподходящая, и мы не представляли, как можно играть в таком месте, но [барабанщица Velvet] Морин Такер предложила воспользоваться их аппаратурой. Мы подключились к усилителям, которые были настроены очень громко… Единственная песня, которую я помню, была “You Can’t Judge A Book By Its Cover”».

«Кажется, потом мы сыграли еще несколько вещей, – вспоминал Крис. – Но помню, что вся эта ситуация выбила меня из колеи и я присел отдохнуть. Кто-то подошел и сказал: “Вы понравились Энди, он в восторге”. В общем, мы отыграли еще пять или шесть песен, а потом окончательно сдались. К тому времени подошли The Velvet Underground и начали потрясающий, мощный концерт. Я даже и не думал, что когда-нибудь смогу испытать нечто подобное… Правда, мы ожидали увидеть Нико и расстроились, узнав, что она покинула группу. Я отчетливо помню скрипку и исполнение “Venus In Furs”. Несколько людей в темной одежде встали и начали танцевать медленный танец, образовав цепочку из тридцати человек. Было так поздно, но этот опыт оказался впечатляющим».

Группа First Crow To The Moon, иногда выступавшая под альтернативным названием The Bootleggers, смешивала в творчестве оригинальный материал и кавер-версии известных песен. Они играли в «The Crazy Horse» на Бликер-стрит и «Flatbush Terrace» в Бруклине, устраивали джем-сессии в клубе «The Nite Owl» на Западной 3-ей улице, когда тот закрывал двери во второй половине дня. Постепенно First Crow To The Moon распались. «Лето любви» 1967 года Крис провел в Сан-Франциско. Вскоре, когда психоделический дурман начал сходить на нет, Стейн почувствовал тягу к родному городу и уже к концу года вернулся в Нью-Йорк.

* * *

По сравнению с оживленным и хаотичным Нью-Йорком Нью-Джерси середины 1960-х казался другим миром: открытые пространства, торговые центры и чопорность жителей «маленького городка» порождали у недовольной молодежи острое желание сбежать. Не в силах сопротивляться зову гламура и острых ощущений, Дебби все чаще приезжала на Манхэттен. «Я выросла в насквозь провинциальной среде Нью-Джерси – типичного пригорода. Все детство я провела в маленьком городке, в маленькой семье, что тоже росла в маленьком городке, а мне так хотелось увидеть большой мир. Я хотела попробовать все, – вспоминала она. – В своих детских мечтах я вела богемный образ жизни в Нью-Йорке…».

Чтобы накопить на переезд, Дебора стала подыскивать работу. Сначала она устроилась в магазин подарков, а затем – в нью-йоркский офис BBC, где управляла телексным аппаратом и училась редактировать записи для радиопередач. Именно там Дебора впервые решилась на эксперименты со звуком: «Я общалась с джазовыми музыкантами. Видела пианиста Боба Эванса, познакомилась с Тайгер Морс^[16], Тэлли Браун^[17] и другими неординарными личностями. Повсюду играл джаз. То была свободная, абстрактная, немузыкальная музыка. Чаще всего ею был шум – перкуссия, визг и тому подобное дерьмо, а я, в свою очередь, болтала, кричала, стучала и все такое».

Переехав в квартиру на Сент-Маркс-Плейс в Ист-Виллидже, Дебби сходу принялась за реализацию богемных амбиций, став художницей. «Не зная, чем заняться, – вновь признается она. – Я понятия не имела, как заботиться о себе».

«Движимая любопытством, я хотела приключений, – вспоминает Дебби. – Желая очутиться в центре каждого события, впитать его в себя. Застенчивая, но отчаянно исполненная решимости осознать, кто я такая. Безрассудность и одержимость – не всегда плохо, но сложно сказать, насколько я соизмеряла свое поведение с доводами разума, ведь то и дело попадала в неловкие ситуации, хоть и умудрялась из них выйти с честью. Несмотря на некоторую застенчивость, я восхищалась необычными представителями андеграунда, субкультуры битников, и знакомилась с ними, чтобы лучше изучить человеческую природу».

«Наконец я оказалась наедине с собой и смогла собственными глазами увидеть нью-йоркскую жизнь. На заре рок-н-ролла многое запрещалось и считалось контркультурой, а потому существовало подпольно. Все это казалось мне очень привлекательным. Церковь устанавливала запреты, а школы определяли дресс-код».

Нью-Йорк оказался идеальным местом для изучения всего широкого спектра событий культурного расцвета 1960-х. Дебби с головой погрузилась в жизнь хиппи. «Я ходила на тусовки-демонстрации^[18] в Центральном парке. Несмотря на то, что многие из участников были “под кайфом”, они были потрясающе одеты. В целом, если мне что и нравилось в хиппи, так это их манера одеваться. В парке можно было увидеть Сан Ра^[19], по городу разъезжали The Fugs, а в клубе “Balloon Farm” играли The Velvet Underground. В каком-то смысле, жизнь клуба CBGB в начале 1970-х повторяла Нью-Йорк образца 1960-х в миниатюре».

Хоть Дебби и говорит, что не знает «оказала ли субкультура хиппи на меня какое-то особенное влияние», очевидно, что некоторые музыкальные элементы эпохи «мира и любви» произвели на нее неизгладимое впечатление. «Я никогда не забуду, как в 1967 году оказалась на шоу Дженис Джоплин и Big Brother And The Holding Company в театре “Anderson”. Дженис резко схватила с пианино бутылку ликера “Southern Comfort”, мгновенно сосредоточилась и выдала “Ball And Chain”, буквально умоляя: “Возьми мое сердце!”».

«Увидев Дженис, я подумала: “Ух ты, какая сила духа!” Она ясно выражала, кто она, о чем она поет. Когда она выводила ноты и размахивала руками, для нее это были не просто технические движения. Она всем своим телом показывала, что чувствовала в этих песнях».

Дебби, как и Крис, стремилась найти что-то принципиально новое и «настоящее» в Нью-Йорке. Молодых людей естественным образом притянуло гравитационное поле художественной экспрессии, созданное Энди Уорхолом и The Velvet Undeground. «Их первый концерт навсегда остался в моей памяти как один из лучших, что я видела. Я и понятия не имела, кто они такие. Большой зал The Balloon Farm, где я бывала и прежде, напоминал украинский дом престарелых, но на сцене выступали те самые The Velvet Underground с Нико. Декорациями и светом занимался Энди Уорхол. Как же прекрасно. Мо Такер чертовски хорошо играла на ударных. И любой желающий мог свободно зайти в зал и послушать их выступление».

Тесное знакомство с творчеством Velvet сформировало у Деборы радикально новое представление о том, как женщины-музыканты и вокалистки могут заявить о себе со сцены. «Они создавали всепоглощающую, свежую среду, в которой время ощущалось совершенно иначе. Нико могла вести себя очень тихо, стоять неподвижно на сцене. Такая холодная, невозмутимая, длинноволосая блондинка в своем зеленовато-желтом пиджаке, “I’ll be your mirror” (“Я буду твоим зеркалом”), – вспоминает Дебби. – Нико просто пела, а за ее спиной играла группа, мрачная и грозная. Однажды, когда Blondie выступали на большом фестивале в Барселоне, – а это было одно из наших самых ранних выступлений перед большой аудиторией, – мы делили с Нико небольшой фургон. Я помню, как она вводила себе что-то внутривенно, и мы смотрели на это, открыв рты: “Ого, Нико ширяется!”. Затем она вышла на сцену и сыграла свои песни под фисгармонию без сучка и задоринки».

«Я была малышкой, что начала взрослеть, лишь оказавшись в эпицентре этой невероятной музыки, – говорила Дебби. – Моя жизнь проходила на задворках “Фабрики”^[20]. Стоя поодаль, застенчивая и неразговорчивая, я скорее обозначала присутствие в этой тусовке. Люди вокруг были такими эксцентричными, красивыми и яркими. Это забавно, потому что сейчас – за исключением некоторых узких кругов – люди стали такими консервативными и однообразными, словно печенье, которое пекут в одинаковых формочках. Стоит в обществе появиться кому-то вроде тебя, экзотическому или, скажем, эксцентричному персонажу, как его присутствие становится глотком свежего воздуха для очень большого сообщества».

К 1966 году Дебора уже делала первые шаги на сцене, сменив несколько музыкальных групп. «После переезда в Нью-Йорк я периодически входила в состав то джазовой группы Сент-Маркса Uni Trio, то Tri-Angels, но из этого ничего так и не вышло, – вспоминает она. – Я занималась живописью, но уже стала лучше чувствовать музыку, и потому пыталась изобразить звук. Но звук принадлежит стенам, а не холсту, поэтому я забросила рисование и переместилась в клубы, где играла живая музыка».