Я вернулся в школу. Отдал Марине Станиславовне сочинение, получил за него четвёрку и недобрый взгляд больших карих глаз. Прокладки в туалеты не вернули, но почему-то повесили много дополнительных рулонов туалетной бумаги, и в классах было объявлено, что в медкабинете есть всё необходимое. Ну а за мной временно закрепилось прозвище Психушка. Меня это, конечно, бесило. Но вообще-то ладно, пусть будет Психушка, зато мою усталость как рукой сняло.

Я у психолога

Я читал блог одной тётеньки-психолога, и мне нравилось. Она там делала всякие видео про уверенность в себе, про страхи. Я подумал, что мне не помешало бы с ней поговорить. В общем, я попросил маму всё устроить. Мама любит психологов, коучей, психиатров, психотерапевтов и других сумасшедших. Так что мама восприняла затею радостно. Она считает, что детям полезно общаться с психологами.

Занятие мы проводили по «Скайпу». Удобно. Даже из дома выходить не надо. Мне не очень понравилось, как психолог выглядела в жизни, по «Скайпу». Не так, как на видео у себя в блоге. У неё были очень яркие рыжие волосы, какие-то прыщи на лице, странная помада, ярко-синее то ли платье, то ли кофта (я же только по пояс её видел), но самое ужасное – плохие ногти и много дурацких колец с разноцветными камнями. Ну так вот, я ей говорю:

– Самая большая проблема в том, что я чувствую себя неуверенно.

А она такая:

– Когда ты чувствуешь себя неуверенно?

А я:

– Всегда!

А она:

– Когда ты чувствуешь наибольшую неуверенность?

А я:

– Ну, наверное, когда разговариваю с Мариной Станиславовной, учительницей, которая меня не любит.

– Та-а-ак! – обрадовалась психологиня. – А почему ты решил, что она тебя не любит?

– Просто знаю. Это всем ясно.

– Кому, например?

– Например, Паше, моему другу.

– Ладно. А ты знаешь, за что она тебя не любит?

– Я ей просто не нравлюсь.

– А она тебе?

– По-разному.

– Хорошо. Так почему ты чувствуешь неуверенность?

– Потому что я, наверное, хочу ей нравиться.

– А зачем?

– Потому что я всем хочу нравиться.

– Но зачем тебе всем нравиться?

– Я же сказал: я не уверен в себе!

Психологиня прищурилась, засмеялась, что-то записала в тетрадь (я вновь обратил внимание на её ужасные ногти и кольца) и говорит:

– Я считаю, есть один способ, который может сработать. Давай подумаем, есть ли хоть один человек в мире, из тех, с кем ты общаешься, кому ты совершенно, абсолютно не хочешь нравиться?

– Вам! – выпалил я безо всякого стеснения.

– Хм… – по её лицу было видно, что она удивилась и не знает, что сказать. Поэтому она засмеялась. – И почему именно мне ты не хочешь нравиться?

– Честно? – смутился я.

– Конечно. Мы с тобой с самого начала договорились быть честными.

– Ладно! Я не хочу вам нравиться, потому что у вас… – я задумался. – Кольца дурацкие! Просто ужасные кольца!

Психологиня сжала зубы, сомкнула губы. Её лицо на мгновение стало злым, затем она притворно улыбнулась.

– Витя, как ты сейчас себя чувствуешь?

Я чувствовал облегчение и небывалую уверенность в себе. Рыжая сказала моей маме, что не может продолжать сеансы, а я подумал – жаль. Вообще-то она ничего, и беседы с психологом иногда отличная идея.

Чего не надо говорить

Я много говорил. Или скорее болтал. Часто глупо, реже умно и почти всегда откровенно. Мне казалось, что если говорить всё, то люди вокруг будут меня понимать. Иногда выходило неловко. Например, как-то за ужином я без малейшего стеснения объявил папиному гостю, дяде Володе, что он похож на хоббита. Папа с мамой рассердились, да и дядя Володя не выглядел очень довольным. Но я был уверен: если смолчать, не сказать ему, что он вылитый хоббит, будет нечестно. Мне хотелось его поддержать. Грустно же быть единственным хоббитом среди людей.

– Да, но необязательно всё произносить вслух, – шепнул мне Паша, которому я на уроке рассказал про дядю Володю.

– Но если все думают, что кто-то похож на хоббита, и сам человек знает, что он натуральный хоббит, почему это надо скрывать? – шепнул я в ответ.

– Потому что есть вещи, о которых не говорят. И вообще мне пора бежать.

– Куда? – я удивился, потому что урок только начался.

– Никуда не пойдёшь, хватит бегать, – сказала учительница. Она каким-то образом нас услышала.

– Но мне надо в туалет, – неуверенно возразил Паша.

– Ты уже ходил, не отлынивай от урока, – твёрдо сказала учительница.

– У тебя понос? – громко спросил я.

На этих словах учительница всплеснула руками и виновато улыбнулась, а Паша покраснел как рак, вскочил со стула и бросился вон из класса.

Я не понимал, почему нельзя говорить то, что есть на самом деле. Слова представлялись мне мячом для баскетбола, а мысли – сеткой. Разница между настоящей игрой и человеческим общением небольшая: в баскетболе сетка для мяча продырявлена, чтобы мяч мог в неё легко проскользнуть, а у людей в головах сетка цельная, жёсткая и прочная. Чтобы один человек понял другого, сетку надо пробить словами. Мы наблюдаем эту словесную игру каждый день. Люди перебрасываются фразами, пытаясь пробить сетку. Но какие слова они выбирают? Самые непонятные! Самые смутные. Самые вялые и дряблые. Как старые яблоки.

– Что ты хочешь на день рождения? – равнодушно спрашивал папа у мамы.

– Что-нибудь красивое, маленькое и блестящее, – уклончиво и лукаво отвечала она.

– То есть?

– Ну не знаю, выбери сам, – улыбалась мама.

– Я не умею! И не знаю что! – раздражался папа.

– Неужели ты совсем не можешь обо мне подумать? – обижалась мама.

В очередной раз слушая их разговор, я не выдержал и вмешался:

– Да пап! Украшение она хочет! У-кра-ше-ни-е! Цепочку с маленьким блестящим камешком!

На мои слова папа усмехнулся, мама раздосадовалась. Поразительно. А ещё говорят, что я не умею разговаривать.

– А ещё говорят, что я не умею разговаривать! – возмущался я на следующий день в школе.

Паша смеялся, с наслаждением откусывая от моего бутерброда. Кстати, он всегда откусывает от моих бутербродов, кексов, яблок, съедает мои шоколадки, конфеты, жвачки и никогда не приносит ничего своего.

– Ты умеешь разговаривать, и готовить умеешь, – весело чавкал Паша.

– А ты умеешь сметать всю еду на своём пути, – неожиданно сказал я.

– А тебе какое дело? – кусок застрял у Паши в горле.

– Такое, что это моя еда.

Я не верил собственным словам. Что я такое говорил? Зато Паша верил ещё как. Он слез с подоконника, вынул изо рта недожёванный бутерброд, бросил в урну и молча ушёл в класс. Я с удивлением понял, что пробил сетку в его голове, но цели почему-то не достиг. Слова вроде были очень явные, определённые и простые. Я всё назвал как есть, без намёков и невнятных упрёков. Но Паша меня не понял. Это было очевидно.

Позже, когда уроки кончились, я подождал Пашу во дворе и попытался исправить ошибку.

– Ты на меня обиделся?

– Обиделся.

– Сильно?

– Нет.

– Понимаешь, я хотел быть честным. Хотел сказать тебе, что́ думаю. Я хотел сказать, что всегда очень голодный после второго урока. И когда ты сразу всё съедаешь, то мне не хватает. Если бы ты мог не лениться, иногда приносить свою еду или хотя бы не съедать всю мою, а, например, только часть, было бы нормально.

– Так бы и сказал! – с облегчением воскликнул Паша.

Я задумался, кивнул и тут же сменил тактику:

– Тебе тоже наверняка во мне что-то не нравится! Ты можешь мне об этом сказать!

– О нет, – расхохотался Паша, – на эту удочку я не попадусь!

Честность честностью, но мне повезло. В отличие от меня, мой друг сперва думал, а уже потом целился в сетку.

НеМой слух

Было лето, и было жарко. Так жарко, что пот струился по моему лицу, будто бы оно подходящий ландшафт для рек и водопадов.

Все мои друзья разъехались, кто на дачу, кто на море с родителями, и только меня никуда не выпускали, готовили к встрече с министром образования. Я серьёзно. Ни больше ни меньше. Министр образования собирался вручить мне диплом за первое место во Всероссийской олимпиаде по литературе. Хотя на самом деле первое место мне следовало бы отдать за поедание мороженого на жаре.

– Ничего-ничего, пройдёт твоё горло, к пятнице будешь как огурчик! – подбадривала меня бабушка.

Я изо всех сил старался не умереть, но горло болело душераздирающе, и вот в один прекрасный момент я понял, что у меня пропал голос. Совсем. Голоса не стало. Он испарился, как нос в повести у Гоголя, а на поиски у меня просто-напросто не было времени. Итак, я отправился в путешествие без голоса.

Поначалу немота меня даже забавляла. При входе в поезд я только кивнул и улыбнулся проводнику, а в купе мне не пришлось разговаривать с надоедливыми соседями. Откуда я знаю, что они надоедливые, если я с ними не говорил? Да потому что соседи по купе всегда надоедливые, это их главное качество.

За три часа в поезде я успел прочитать книжку, съесть яблоко, выпить бутылку воды и помечтать о том, как я один! в незнакомом городе! прямо как студент! буду развлекаться. Дядя в это время был в Питере, так что мне невероятно свезло. Я уже ездил в Москву, наверное, раза два-три, но ещё в детстве, и воспоминаний у меня особых не осталось. Я ненавижу воспоминания, мне нравится жить… как бы это сказать? На свежую голову, понимаете?

В общем, я, весь такой загадочный и молчаливый, приехал в Москву, вытащил из кармана бумажку, на которой папа нарисовал мне, как найти дом дяди, и покинул вокзал. Тут-то и началось веселье. Внезапно я понял, что папа не самый лучший в мире составитель карт. Судя по тому, как он изобразил улицу, на которую мне надо было свернуть (в шпаргалке значилось «направо после первого светофора», название папа не помнил), обнаружить эту самую улицу мне не грозило. Передо мной уходили вдаль четыре длинные-предлинные улицы, и все, как ни странно, простирались направо! Я достал телефон, но тут же, выругавшись, засунул его обратно в карман. На кой чёрт мне телефон, если я не могу говорить! Я вытер со лба пот и решил, что лучше узнаю дорогу у прохожего; метнулся к первой попавшейся женщине, но та спешила и явно не собиралась разбирать мой шёпот, съедаемый воем сирен, гудками машин и общим гвалтом. Спотыкаясь о собственные ботинки – мне всегда кажется, что я спотыкаюсь о самого себя, когда устаю, – я шёл, задрав плечи. Мне хотелось позвонить папе и сказать, что теперь я смотрю на глухонемых другими глазами, но я не мог! Не мог!

Вокруг дядиного дома я ходил полчаса. Успел изучить все подъезды – один, второй, третий, четвёртый, шестой, седьмой и так далее, – кроме пятого. Слава богу, цифру пять папа на бумажке отметил, так что я мог показывать её одиноким жильцам, гулявшим во дворе. В ответ они радостно смеялись и отвечали, что пятый подъезд – это как раз тот подъезд, который никто никогда не может найти, и они сами, конечно, тоже ничего о нём не знают. Я вежливо расшаркивался и продолжал поиски. Тяжеленный чемодан превращал мою руку в подтяжку от штанов, а тёмные очки то и дело падали с головы на глаза. Зачем я вообще надел тёмные очки, если в них темно и ничего не видно, а? Наверное, для красоты. Идиот.

Когда я наконец оказался в квартире, больше всего мне захотелось на кого-нибудь наорать. Но я не мог! Позвонил дядя – спросить, забрал ли я ключи у соседки. Я выслушал его, а потом отключился и ответил эсэмэской.

Мне всегда казалось, что разговоры сильно утомляют, но в реальности от молчания я выдохся в сто раз быстрее. Сел на диван в почти пустой квартире (дядя только что её отремонтировал) и замер на несколько минут. Напротив меня стоял выключенный телевизор, и в его экране отражалась комната: белые стены; грузный диван с большими подушками, похожий на развалившегося посреди спальни толстяка; этажерка с дядиной фотографией и моё собственное лицо, испуганное, с круглыми синими глазами – в телевизоре они казались чёрными – и плоским носом, напоминающим пирожок.