Холли не обратила на ее слова никого внимания. Счастливая и довольная, она бегала от одного края сада до другого, останавливаясь ненадолго – полюбоваться на забавных и милых муравьишек, серьезного шмеля, купающегося воробья, листики и цветы. Каждый цветок и даже бутон казался ей верхом совершенства, и хотелось смотреть на него бесконечно, отслеживая взглядом все оттенки цвета, тонкие прожилочки, будто присыпанные звездной пылью нежные лепестки. Но и остановиться надолго было невозможно – потому что тогда не успеешь посмотреть другие цветы и листики. В конце концов Холли так измучилась, выбирая, что делать, куда бежать и на что смотреть, что чуть не заплакала с досады. Хорошо, калитка почему-то оказалась заперта и не получилось выйти за пределы сада – потому что, с одной стороны, там ведь тоже было столько всего прекрасного и интересного, но с другой – тогда можно было совсем потеряться и запутаться.

К вечеру ноги у Холли гудели и подкашивались, она отчаянно зевала, но спать было жалко до слез – как оставить всю эту интересную красоту? Вдруг она куда-нибудь исчезнет завтра?

Бабушка дождалась луны и крепко взяла Холли за руку, пресекая ее беспорядочные метания. Та уже слишком устала, поэтому только вяло сопротивлялась. Бабушка поставила ее на перекрестье садовых дорожек, залитое лунным светом, шлепнула легонько, чтобы стояла смирно, а потом щедро зачерпнула этот свет – прямо так, из воздуха. Холли даже рот от изумления открыла – так красиво заплескался лунный свет в бабушкиных ладонях, будто молоко, разведенное с алмазной и серебряной пылью. А потом Берта Аскольдовна опрокинула это сияющее молоко Холли на макушку и легонько растерла пальцами – по затылку, щекам и векам. Холли почудилось, что и вправду в глаза залилось что-то, мешающее смотреть, – молоко не молоко, искристая прохладная жидкость, от которой стало сперва щекотно, потом холодно, а потом – тепло. Холли ойкнула и отпрянула, а когда проморгалась, все вокруг как-то изменилось. Вроде бы дорожки, кусты и цветы, залитые лунным светом, все те же, но уже ничего в них нет такого особенного. По крайней мере, бросаться и жадно смотреть на листочки уже не хотелось. Более того – это казалось каким-то глупым. Холли широко и устало зевнула и почувствовала, как подкашиваются ноги.

– Ага, – довольно сказала Берта Аскольдовна, подхватывая ослабевшую Холли под локоть, – вот и ладно. Хорошо хоть полнолуние, иначе провозились бы полночи.

На следующее утро Холли было плохо. Болело все тело, голова, и почему-то немного слезились глаза.

– Это, деточка, у обыкновенных людей называется похмелье, – поучительно сказала бабушка, протягивая внучке кружку с горячим чаем. – Хотя и достигают его они другими способами, но результат примерно такой же.

Холли протестующее замычала: от мысли, что нужно пошевелиться и – ужас! – что-то пить, ее замутило. Но потом от чашки пахнуло мятой и тимьяном. Холли, поморщившись, – в голове ныло от каждого движения, будто там тоже было полно перетруженных мышц, – жадно припала к кружке.

– Зачем? – спросила Холли, когда наконец обрела способность говорить.

– Что? – бабушка удивленно выгнула бровь.

– Зачем они его достигают? Этого. Похмелья.

– Не зачем, а почему. У тебя, кажется, случилась та же история?

Бабушка заметила недоуменный взгляд Холли, которой сейчас с трудом давались даже простейшие умозаключения, и, сжалившись, пояснила:

– Люди, Цветочек, часто делают что им хочется, не задумываясь о последствиях. С одной стороны, когда жизнь коротка, скучна и предсказуема, такой подход имеет право на существование. Но с другой стороны, так она становится еще короче, скучнее и совершенно прискорбно предсказуемой. Поэтому, Цветочек, если тебе хочется избежать этого применительно к твоей жизни – не злоупотребляй сиюминутными удовольствиями, искажающими реальность.

– А в следующий раз, – сказала бабушка позже, когда Холли более-менее пришла в себя и к головной боли добавился стыд за вчерашнее дурацкое поведение. – В следующий раз, Цветочек, прежде чем брать чужие вещи, хотя бы сперва спроси, как с ними обращаться.

– Извини, – смущенно ответила Холли.

– Не потому, что мне жалко. – Бабушка, кажется, даже не заметила ее извинения. – А потому, что незнакомые вещи, даже безобидные с виду, могут оказаться опасными. Это ты еще легко отделалась. Но не вздумай взять Черный гребень. Тут даже я не смогу ничего исправить. Не стану и пытаться, потому что в этом случае можно сделать только хуже. И ты останешься беспамятной дурочкой до конца жизни. Будет очень жаль, потому что я планировала еще много чего тебе рассказать.

Позже Холли подумала, что, возможно, бабушка специально не стала ее останавливать и отбирать Хрустальный гребень. Чтобы Холли почувствовала это сама. И чтобы после этого даже не думала прикасаться к Черному гребню.

Черным гребнем бабушка расчесывала Тьму.

Тьму нужно было прясть в ночь новолуния, в полной тишине, не петь и не разговаривать, чтобы песни и слова не смешались с пряжей и не испортили ее. В черную пряжу можно было добавить только звук кошачьих шагов, еле слышный шелест листьев в безветренную ночь, шорох крыльев летучих мышей и ночных птиц, запах осеннего дождя, палых листьев, созревших яблок и мятного чая. С ингредиентами ни в коем случае нельзя было ошибаться. Добавишь звук человечьих шагов, а не кошачьих, или слишком сильный ветер – и вместо того, чтобы защитить и успокоить, вещь из черной пряжи будет насылать страхи и кошмары, а то и доведет до безумия.

Что происходит с человеком, когда его касается Черный гребень, Холли узнала позже. Бабушка позволила ей смотреть, и увиденное убедило Холли раз и навсегда, что лучше и вправду лишний раз не притрагиваться к этому гребню. На всякий случай.

* * *

Зверь появился возле дома Холли через два дня.

Холли уже не то чтобы забыла про него – разве такое забудешь, – но поверила, что больше его не увидит. Еще она иногда думала, что сама могла ошибиться – теперь-то у нее не было Зрения, и она не могла разглядеть – Зверь это был на самом деле или нет. А испугаться, в конце концов, можно чего угодно. Слишком многое случилось в ту ночь: она не спала, плакала, расстроилась – и придумала то, чего на самом деле, возможно, не было.

Она гуляла с Фреки. И, задумавшись, едва не налетела на Зверя. Он появился внезапно – будто вылепился из движущихся от ветра теней деревьев. Наверное, он умел ходить бесшумно, как настоящий зверь.

Холли сначала не узнала его – просто отпрянула от неожиданности, когда высокая фигура возникла прямо перед ней. А потом вспомнила. Сгорбленный силуэт возле школы, серое пальто, взгляд сытого, но опасного хищника. И чуть не заорала от ужаса.

Ее спас Фреки. Он выпрыгнул из кустов – маленькая взъерошенная рыжая молния – и кинулся на Зверя с истошным лаем. Холли опомнилась. И пока ошеломленный Зверь медленно отступал от разъяренного Фреки, уворачиваясь от щелкающих в воздухе зубов, она сумела справиться с ужасом. Страх – кролик – шляпа. Кролик визжал от страха, но Холли это уже почти не отвлекало.

– Фре… Фредди! – она кинулась к псу, сама не понимая почему назвав его другим именем. Ей не хотелось, чтобы Зверь услышал настоящее имя Фреки. Чтобы он вообще узнал что-то про Холли, хотя бы даже имя ее собаки.

Руки дрожали, но со стороны, наверное, это было незаметно, потому что Фреки прыгал и вертелся, продолжая лаять и пытаясь ухватить Зверя за ногу или локоть. Через некоторое время Холли все же удалось прицепить к ошейнику поводок и оттащить рычащего Фреки от Зверя.

– И-извините, – запинаясь, пробормотала Холли, вместе с Фреки отступая от Зверя подальше. – Он обычно спокойный, не знаю, что на него нашло. Фредди, фу, перестань! Извините, обычно он не бросается на людей… – Холли запнулась, сообразив, что говорит. «На людей». Фреки действительно никогда не бросался на людей.

Интересно, этот Зверь знает, кто он такой? Бабушка говорила – не все осознают себя. «Что ты хочешь, Цветочек, это вообще редко кому удается. Люди, бывает, проживают целую жизнь и так и не понимают, зачем, почему и кто они вообще такие. Куда уж тварям, которые живут инстинктами и вообще редко задаются такими вопросами. К тому же им очень не хочется это делать. Обыкновенно, когда твоя внутренняя суть не совпадает с внешним обликом, осознавать себя как минимум неприятно, а чаще – мучительно. Так что в целом это происходит довольно редко. Но когда происходит, когда они начинают понимать, кто они на самом деле, – тогда они становятся особенно сильны и опасны».

Интересно, этот понимает? Холли так задумалась об этом, что на некоторое время даже забыла о своем страхе. И опомнилась только тогда, когда заметила, что слишком долго смотрит на Зверя – и тот, заинтересовавшись, тоже смотрит на Холли с любопытством. Не тем жадным звериным любопытством, с которым он провожал бегущих школьников, видно тогда почуяв – или, скорее, заметив среди них Холли. С обыкновенным, человеческим любопытством. Пока человеческим – которое может в любой момент превратиться в звериный голод, как только он поймет, кто такая Холли. Она вздрогнула и поспешно отвела взгляд. Спасибо Фреки, который продолжал зло и грозно рычать и клацать зубами, – ей было чем заняться.

– Тихо-тихо, – строго начала она выговаривать псу, – как тебе не стыдно! Немедленно перестань! Пойдем-ка домой, пока ты еще не напал на кого-нибудь. Извините! – крикнула она Зверю, уже потихоньку отступив от него на приличное расстояние.

Зверь издал странный горловой звук – то ли рычание, то ли ворчание. Холли опять вздрогнула и только позже поняла, что он смеется.

– Ничего страшного, – насмешливо сказал Зверь, и Холли стало не по себе от звука его голоса – низкого и словно вибрирующего. Будто рычание проходило через какой-то звуковой фильтр и превращалось в человеческую речь.

Странно, что он вообще умеет говорить. Ну, конечно же, умеет – как бы иначе он жил среди людей. Просто Холли никогда раньше не слышала, как они говорят. Почему-то это оказалось страшнее, чем если бы он действительно зарычал. Как будто вдруг заговорил лев. Настоящий, а не какой-нибудь мультяшный, вроде Аслана из Нарнии. Тот вообще на льва не похож. Интересно, те, кто снимал фильм, хоть раз видели глаза настоящего льва? Как вообще можно было придумать такую совершенно невозможную ерунду? Добрый лев, ха! Точнее, даже не так, потому что доброта тут ни при чем, важнее несоответствие внешней и внутренней сути. Лев, который смотрит на человека и… разных травоядных животных как-то по-иному, не как на еду. Чем он, кстати, вообще питался там? Лев, который на самом деле вообще не лев. Это еще страннее, чем Зверь, который притворяется человеком.

– Я не боюсь маленьких собачек, – Зверь усмехнулся и посмотрел на Фреки. Наверное, взгляд был оскорбительным, потому что Фреки зарычал еще громче.

«Он не маленький», – чуть было не сказала Холли, но вовремя опомнилась. А если… Если он умеет видеть таких, как Холли, может быть, он может видеть, какой на самом деле Фреки? Холли похолодела. И подумала, что самое время наконец убраться подальше.

– Пойдем, Фре… дди, – строго сказала она, – пойдем, нам пора.

И потащила все еще упирающегося пса за собой. Хорошо, что еще нужно было обойти дом, а не заходить в подъезд под взглядом Зверя. Холли надеялась, что он не пойдет следом. Что делать, если пойдет, она не знала.

Но Зверь остался на месте, глядя им вслед, и Холли с трудом сдержалась, чтобы не обернуться. От его взгляда по затылку бегали мурашки, и казалось очень неправильным вот так поворачиваться к нему спиной.

К счастью, все обошлось. Захлопнув за собой дверь, Холли перевела дыхание и подхватила Фреки на руки, не обращая внимания на то, что его лапы и длинная шерсть на пузе были в грязи.

– Спасены, – сказала она дрожащим голосом, прижимая его к себе. – Спасены. Теперь мы в безопасности. Он не найдет нас. Все будет хорошо.

Фреки заскулил и принялся вылизывать щеки Холли – и только тут она заметила, что плачет.

– Ты ведь видел его? – шепотом спросила Холли, прижавшись губами к мохнатому уху пса. – Видел, кто он, да?

Фреки опять заскулил и печально и виновато посмотрел на нее. Будто извинялся, что не смог ее защитить.

– Жаль, что ты не умеешь говорить, – вздохнула Холли. – А мне больше не у кого спросить.

Но на самом деле это было и необязательно. Было и так понятно, что Фреки видел Зверя. Потому что у него было Истинное зрение, в отличие от ослепшей Холли.

Невидимые двери

Фреки ей подарила бабушка на десятый день рождения.