– Есть и медики, и летчицы. Но тех, кто попадал в плен в первые два года, у нас почти нет. Немцы сразу расстреливали летчиц и медиков из-за зеленых петлиц. Думали, что это пограничники. Есть и гражданские, кто был угнан на работы в Германию и подозревается в пособничестве фашистам.

Михаил остановился посреди прохода между деревянными двухэтажными нарами и, закрыв глаза, взялся двумя пальцами за переносицу. Лицо… Знакомое, очень знакомое… Длинные волосы обрамляют лицо, взгляд. Он помнил такой взгляд, эту манеру опускать глаза, а потом сразу вскидывать их, глядя человеку прямо в глаза. Ввалившиеся щеки, запавшие глаза, серый цвет кожи, тонкие губы. Не то, не то… они здесь все выглядят не очень хорошо… Давно, 39-й год, июль, Белоруссия. Все, вспомнил! Его вернули тогда из Германии и сразу попросили опознать кое-кого по фотографиям. Немцы готовились, по сведениям нашей разведки, оккупировать Польшу. На границе появились люди из абвера. Валевская, Лида! Он знал ее еще по Москве, и тогда, в 39-м, она должна была остаться на территории Польши, которую позже оккупировали фашисты.

– Лида? – Сосновский повернулся и подошел к сидевшей на нарах женщине в порванных на коленках чулках и сползшем с плеч шерстяном платке. – Ты узнаешь меня, Лида?

Женщина не сразу подняла на него глаза. Она какое-то время смотрела перед собой вообще без всякого выражения, хотя тот первый взгляд, который она бросила на Михаила, когда он проходил мимо, подсказал, что женщина его узнала. Кто-то из женщин, сидевших неподалеку, стал оборачиваться, и Сосновский решил, что не стоит привлекать внимание к несчастной. Когда они вышли из помещения, он спросил Панову:

– Кто эта женщина? Что вы о ней можете рассказать?

– Это молчунья, – с недоброй усмешкой ответила сопровождающая. – Можно посмотреть ее дело. Она не отвечает на вопросы, ничего не рассказывает о себе. Следователь принял решение отправить женщину на психиатрическую экспертизу.

– Не трогайте ее пока. Я наведу кое-какие справки и завтра сам поговорю с «молчуньей».

– Вы ее знаете? Встречались раньше?

– Завтра, все завтра, – сухо ответил Сосновский.

Но ничего выяснить Михаилу не удалось. Они с Шелестовым попытались с ведома Платова связаться с людьми, кто был причастен к той операции 1939 года. Но никого в Москве в данный момент не было. Шелестов предложил на следующий день поехать в лагерь вместе. И в зависимости от того, как сложится беседа с женщиной, «похожей на Лидию Валевскую», принять решение, вплоть до того, чтобы забрать ее на конспиративную квартиру в Москву под охрану НКВД.

– И еще раз, Михаил, – прежде чем принять окончательное решение, спросил Шелестов, – ты уверен, что это она?

Сосновский задумался, глядя за окно на Москву. Повернувшись к Шелестову, он заговорил, старательно подбирая слова.

– Ты же сам знаешь, Максим, ты работал в разведотделе. У каждого человека есть набор индивидуальных черт, от которых трудно избавиться, особенно если тебе в этом не помогают специалисты, которым они хорошо видны со стороны. Ты можешь изменить манеру говорить, изменить привычный жест, которым ты сдвигаешь край рукава пиджака, чтобы взглянуть на часы, жест, которым ты поправляешь шляпу. Но ты не сможешь сам избавиться от некоторых мимических особенностей, которые обусловлены, прежде всего, строением твоего лица, особенностями мышц лица. Ты не видишь себя со стороны, когда не смотришь на себя в зеркало, ты не видишь особенностей своего лица, когда смотришь на что-то с интересом, с осуждением, с одобрением. В разведшколах такими вещами с курсантами занимаются специалисты, особенно с теми, кого отправляют на нелегальную работу за рубеж.

– Валевскую, как я тебя понял, тогда как раз отправляли на работу за рубеж, – напомнил Шелестов.

– Валевская никогда не училась ни в каких разведшколах. Она в ОГПУ с восемнадцати лет. В тысяча девятьсот двадцать восьмом году она была сотрудником СОУ.

– Что это за СОУ?

– Секретно-оперативное управление. Тогда в него входили и отдел контрразведки, и иностранный отдел. Мне про Валевскую вечером Платов рассказал такие подробности. Учитывая, что у нее польские корни, я догадываюсь, что она всю войну проработала в польском подполье, возможно, была на связи с Лондоном. Теперь доказать сложно, если мы ее не вытащим.

– Вытащим, если она пройдет по нашей теме, – пообещал Шелестов. – Если нет, тогда через Платова поручим ее дело взять на контроль. Нужно ее дело, и нужен следователь, который его ведет.

Звонок раздался в семь часов утра. Из Управления сообщали, что в женском блоке лагеря ЧП – покончила с собой одна из женщин. Старший лейтенант Панова сообщила, что у нее прозвище Молчунья. Она сказала, что майор Сосновский поймет и он должен срочно приехать. Шелестов и Сосновский, наскоро умывшись, бросились к машине. Максим сам сел за руль, а Михаилу велел не отвлекаться и вспоминать. Михаил смотрел вперед, придерживаясь руками то за сиденье, то за приборную доску во время бешеной езды, и пытался минута за минутой восстановить в памяти ту последнюю встречу на границе с Польшей. О задании Валевской он ничего не знал. Понимал только, что она готова к нелегальному переходу. Он даже не знал, под какой фамилией она пойдет и какая у нее «легенда». Как Лидию Валевскую он ее знал еще по ОГПУ, но то, что она могла уже тогда иметь отношение к разведке или контрразведке, даже не предполагал. Среди фотографий немцев он никого из старых знакомых не опознал. По берлинским его связям никто не проходил, и в лицо он никого не узнал.

– Что случилось, где она? – с ходу, даже не представившись, потребовал Шелестов.

Панова отдала привычно честь незнакомому подполковнику, который приехал с Сосновским, и повела в самый конец коридора. Здесь на полу в умывальной комнате лежала мертвая Валевская. С ее шеи даже не сняли связанные вместе чулки, на которых она, видимо, и повесилась.

– Вот здесь она висела, – указала Панова на водопроводную трубу под потолком. – Ее обнаружила дежурная по блоку.

– Как обнаружила? – нетерпеливо спросил Сосновский, глядя на поваленный табурет под трубой.

– Женщины после подъема и поверки пошли умываться и закричали, когда увидели повесившуюся. Прибежала дежурная. Ее сняли и вызвали меня. Я позвонила к вам в Управление.

– Ну вот и оборвалась ниточка, – проворчал Сосновский, присев возле тела и откидывая пальцем в сторону часть самодельной петли из чулка.

– Сама или помогли? – тихо спросил Шелестов.

– След на коже шеи уже проступает, – пожал Михаил плечами. – Табурет вон лежит. На руках ссадин и ушибов не видно. Но это теоретически человек должен был бы сопротивляться. А если она приняла смерть безропотно?

– Обычный двойной узел, – кивнул на трубу Шелестов, где еще виднелся чулок, перерезанный ножом. На трубе он был завязан обычным бытовым узлом. – Бабий узел.

После того как тело отправили в морг на вскрытие, оперативники через дежурного по Управлению вызвали в лагерь следователя, который вел дело «Валевской», а сами занялись опросом свидетелей и самой дежурной по блоку – худой высокой надзирательницы с ефрейторскими погонами на гимнастерке. И очень быстро выяснилось, что дежурная дважды отлучалась за ночь. Один раз по нужде во втором часу ночи, второй раз около пяти утра – в казарму за папиросами. Следовательно, кто угодно мог в эти промежутки времени совершить убийство, точнее, имитировать самоубийство. Начались допросы возможных свидетелей, но никто не видел Валевскую, заходящей в умывальную комнату. Правда не видели или боялись признаться, что видели? И видели еще кого-то, входящим следом?

– Мы теряем время, Миша, – к вечеру заявил Шелестов. – Ты же сам говорил, и следователь подтвердил, что женщина находилась долгое время в состоянии прострации, не отвечала на вопросы, ни с кем не общалась.

– Да, ты, наверное, прав, – кивнул Сосновский. – Жаль, что она сломалась. А ведь была сильной женщиной.

Оперативники собирались уезжать, оставив расследование этой смерти следователю НКВД, который и вел дело Валевской. Еще не старый, но абсолютно седой следователь приехал с портфелем, из которого извлек объемистую папку. Он быстрым шагом вошел в комнату для допросов и, облегченно вздохнув, буквально упал на свободный стул, бросив портфель и папку на стол.

– Думал, что не застану вас, – вытирая платком потный лоб и шею, заявил он. – Я только начал заниматься Урсулой Майнхард и еще не прошел по всей цепочке ее связей. Думаю, вам будет любопытно узнать, как и откуда она попала в этот лагерь.

Оперативники переглянулись. То, что Валевская проходила по документам фильтрационного лагеря как Урсула Майнхард, они знали, полагая, что это часть легенды разведчицы, под которой она работала в Польше. Но факт, что она попала сюда не из освобожденного концлагеря, не как военнопленная, был сам по себе интересен.

– Полтора месяца назад, – заговорил следователь, открывая папку, – группа советских бойцов из войсковой разведки засекла нескольких немецких солдат и офицеров, которые явно пытались пробиться на запад через линию фронта. Среди немцев была одна женщина, кстати, единственная, одетая в гражданскую одежду. Во время нашего стремительного наступления устойчивой и четкой линии фронта уже не было, и у немцев был шанс прорваться, но планы спутали армейские разведчики.

– Их взяли всех? – сразу же спросил Шелестов.

– Когда я знакомился с делом, то подумал, что все солдаты и офицеры были при задержании убиты, а вот в связи с новыми вскрывшимися обстоятельствами дела перечитал материалы и убедился, что это не так. Трое солдат были убиты в перестрелке. Они, по свидетельству разведчиков, прикрывали отход двух офицеров и женщины. Офицеров и женщину взяли живыми, но один из них попытался бежать и был убит при попытке к бегству. Он оказался мужем Урсулы Майнхард – гауптманом Юргеном Майнхардом.

– А пятый? Пятый? – Сосновский даже всем телом подался вперед, взволнованный таким поворотом дела.

– Пятый был жив. И он отправлен в другой лагерь, где содержатся немецкие пленные офицеры. По документам он значится как офицер немецкого военно-морского флота Бертольд Хофер.

– Твою мать! – возбужденно воскликнул Сосновский, вскакивая со стула. – Прошу прощения за мой немецкий… Значит, он жив и в лагере? Ничего себе сюрприз!

Глава 2

Невысокий полный майор все время снимал и протирал мягкой салфеткой очки в круглой оправе. Он явно нервничал и совершенно точно не понимал, в чем тут дело.

– Товарищи… Товарищ подполковник, – снова заговорил следователь Ямщиков. – Но я же действовал в рамках дела и в соответствии с той информацией, которую получил. Тут вот черным по белому написано, что группа немецких военнослужащих и одна гражданская женщина, по документам являющаяся законной женой немецкого офицера, пытались перейти линию фронта. И что при оказании сопротивления четверо немцев были уничтожены, а другие как военнопленные отправлены в лагерь для проверки. Женщина оказалась не военнослужащей и попала в лагерь гражданских лиц для проверки и вынесения решения относительно ее личности.

– И на этом вы закончили дело? – осведомился Шелестов.

– Ну разумеется. А что я должен был сделать еще? Женщина фольксдойче, проживала в Варшаве на момент оккупации Германией Польши. Впоследствии вышла замуж за немецкого офицера…

– Это понятно, – усмехнулся Сосновский. – А Хофер? Фрегаттен-капитан Бертольд Хофер?

– А что Хофер? – не понял следователь.

– Ну как бы это вам объяснить, – пожал плечами Шелестов, листая дело Хофера. – Морской офицер и не на море, почему-то в центре Польши, хотя по документам он служит в воинской части, которая на этот момент должна находиться в акватории Черного моря где-нибудь на берегу Румынии. Вы проверяли, запрос делали, где может находиться эта часть? И кто такой гауптман Юрген Майнхард?

– Просто пехотный капитан, по-нашему, – медленно проговорил следователь, понимая, что попал в какую-то неприятность, в чем-то сплоховал, но никак не мог понять, где и как.