– Я вырос в семье врачей. У нас было не принято болеть, ныть или лениться. Пока другие дети учились кататься на велике, я учился держать скальпель. Отец говорил: «Ты не сможешь оперировать, пока не научишься резать бумагу скальпелем ровно по миллиметру». Я начал волонтёрить в его клинике в пятнадцать. В шестнадцать он впервые взял меня в операционную – просто посмотреть. Я стоял в углу в маске, сердце билось, как сумасшедшее. Но с тех пор знал – это моё.

– Господи, Джеймс. У тебя вообще было нормальное детство?

Я посмотрел на неё и чуть улыбнулся:

– Каждому своё. Потом была медшкола с ускоренной программой, экзамены, которые я сдавал с первого раза на максимум. А дальше – резидентура в нашей клинике под контролем отца.

– Поблажки были?

– Никаких поблажек. Он жёстко гнул меня: подъём в пять утра, дежурства по выходным, по праздникам. Даже если с ног валился – никаких «отдохни». Тщательно проверял мои конспекты, ставил в неловкое положение перед другими врачами, если я ошибался. И всё ради одного – чтобы я стал лучшим. Я спал по четыре часа, иногда прямо в коридоре больницы, но уже к двадцати семи проводил полноценные операции. В прошлом году окончил феллоушип¹⁴ по кардиоторакальной¹⁵ хирургии и официально перестал быть учеником. Теперь в операционной я главный, и всё, что происходит на столе, зависит только от меня. – Я пожал плечами. – Так что нет – не вундеркинд и не Шелдон Купер. Просто рано понял, кем хочу быть, и не сворачивал с дороги. Даже когда очень хотелось.

Кейтлин улыбнулась, но в её улыбке и взгляде сквозила печаль. Словно она… жалела меня?

– Впечатляет, – сказала она чуть мягче, чем обычно. – Амбиции уровня ракеты.

– И связи, Кейтлин. Всё-таки мой отец – «король скальпеля» в Нью-Йорке.

– Надеюсь, он гордится тобой. И ты хотя бы сейчас можешь вздохнуть свободно.

Я уставился взглядом в стол.

«Нет, Кейтлин. Не могу. И вряд ли смогу когда-нибудь».

Отец моими успехами правда гордился, а вот мать… ей всё было мало. Для неё я был не просто сыном – я был старшим наследником их медицинской империи, будущим директором, который вскоре должен взять бразды правления в свои руки. Она хотела, чтобы я перестал быть «просто врачом», сменил отца и стал лицом компании – холодным, расчётливым, непоколебимым.

Я прошёл через годы учёбы, дежурств, бессонных ночей, через кровь, страх и чёртову ответственность за чужие жизни, а она хотела просто посадить меня в кресло до конца моих дней. Свести все мои усилия на нет. Выбросить их в мусорку. Сжечь на костре.

Мне действительно нравилось быть «просто врачом». Именно этим я жил и дышал, а не сухими отчётами и заседаниями. Этот груз ответственности висел надо мной, как громада, и с каждым днём я всё яснее понимал: я не хочу быть тем, кем хочет видеть меня мать. Это добавляло градуса напряжения в наши с ней и так непростые отношения.

Я моргнул и сделал глоток вина, чтобы смочить горло и хоть немного расслабиться.

– Ну а ты?

– Что я?

– Расскажи мне свой путь. Как ты стала той, кто есть сейчас.

– Моя история куда прозаичнее, – уклончиво ответила Кейтлин. – Вряд ли тебе будет интересно.

– А мне всё равно хочется её услышать.

Она посмотрела на меня цепким взглядом, будто пыталась понять, говорю ли я искренне или просто из вежливости.

А я говорил серьёзно. Мне действительно было интересно узнать, какой путь она прошла – кем была до карьеры, до успеха, до того, как стала ею – дерзкой, уверенной, непробиваемой.

А может, она всегда такой была?

– Я из Англии, – нехотя начала Кейтлин. – Из маленького прибрежного городка Ньюквей, что в регионе Корнуолл. Там красиво… если ты турист. Но жить – ад.

– Почему?

– Климат сырой и холодный, вечная слякоть. Я ненавидела каждую каплю дождя. Сам городок маленький, уютный, но бедный. Похвастаться мне нечем. Денег хронически не хватало, родители пили. Много.

Она на несколько секунд замолчала. Сделала паузу, будто ей нужно было вдохнуть и собраться с мыслями.

– Отец умер шесть лет назад. Пьяного закололи в подворотне его же собутыльники. Мать жива… формально. Сейчас это просто пустая оболочка – как призрак, который всё ещё бродит по дому, но души в нём нет. Никогда не было.

Она вздохнула. Снова сделала паузу, подбирая слова.

– Я сбежала в Америку, как только смогла. Поступила в обычный университет. Работала, где приходилось: официанткой, продавцом, даже в гостинице ночным портье. Бывало, так же, как и ты, спала всего по четыре часа и писала эссе за других, чтобы купить себе куртку.

На её губах появилась лёгкая, чуть горькая улыбка.

– А на третьем курсе увидела объявление о стажировке в ALPHA. Подумала: «Чёрт, а вдруг?» – и отправила заявку. Меня взяли. Через год Эмма, руководитель отдела моды, ушла в декрет и, на удивление, порекомендовала меня на своё место, хотя вокруг было полно более опытных кандидатов с громкими резюме. Сказала, что во мне есть стержень и тот самый волчий голод, который не купишь ни образованием, ни связями. Что у меня подходящий характер для их «кухни» – и наглости хватает, и выносливости. С Эриком, моим боссом, они тогда были на короткой ноге, и он согласился взять меня на испытательный срок. Было тяжело – безумно тяжело. Коллектив первое время меня вообще ни во что не ставил. Смотрели свысока, ждали, когда провалюсь. Но я перетерпела. Работала до изнеможения, училась на лету, ни на что не жаловалась. Помнила слова Эммы и не могла её подвести. Себя – тем более. Мне было плевать, кто и что про меня думает. У меня была цель, и я шла к ней – молча и стиснув зубы. Кстати, из декрета Эмма так и не вернулась, стала счастливой матерью двоих детей и домохозяйкой. А в офисе меня теперь все обожают и знают, что в случае чего я всегда выручу. Не имею привычки держать зла на придурков. Хотя надо бы. Иногда.

Она посмотрела на меня чуть вызывающе, будто намекая, кто именно придурок.

Я улыбнулся:

– Впечатляет. Амбиции уровня ракеты.

Она рассмеялась:

– Амбиции и упрямство – моё второе имя.

– Ты вытащила себя из трясины за волосы, как барон Мюнхгаузен, и говоришь мне, что у тебя «ничего интересного»?

Кейтлин фыркнула и едва заметно пожала плечами.

– Я не люблю об этом говорить, – сказала она чуть тише. – Это просто… фон.

– Это не фон, а твой путь. Твоя жизнь. Упрямство – отличное качество. Иногда именно оно помогает выжить в этом мире.

– Увы, не всем, – пробормотала она так тихо, что я еле услышал.

Развивать тему дальше Кейтлин не стала. Повесив на лицо улыбку, она чуть наклонила голову вбок, разглядывая меня с неподдельным интересом.

– Кстати, давно хотела узнать, как тебе удаётся держать всё под контролем? Эмоции, желания. Это врождённая сдержанность или тяжёлые годы тренировок?

И то, и другое.

– Работа оставила свой отпечаток. Если позволить эмоциям брать верх, всё развалится, и не только внутри тебя, но и вокруг. Больница – не место для истерик и срывов. Всё должно быть под контролем: и мысли, и чувства. Иначе это может стоить кому-то жизни.

– Никки говорила, что тебя приглашали на свадьбу с самого начала, но ты не согласился. Почему?

Чёрт. Так и знал, что это всплывёт.

– Просто… не люблю подобные мероприятия.

Внутри меня всё ещё тлели не самые приятные воспоминания, которые эти торжества всегда активно пробуждали.

– Тогда почему ты вдруг согласился на роль главного шафера?

Я вздохнул. Эта женщина расщепляла меня на атомы своими вопросами.

– Решил, что пора что-то менять в своей жизни. Выйти из зоны комфорта, развлечься. Ну и заодно выручить друга. Такой ответ устроит?

– Да, если это правда.

– Это правда.

Я мысленно выдохнул – наконец-то сказал вслух то, что давно сидело внутри. Я правда устал от бесконечной рутины. Каждый день одна и та же картина: операционная, стресс, решения на вес золота и никаких передышек. В такие моменты казалось, что я превратился в машину, запрограммированную только на работу. Вот и решил: хватит. Пусть эта свадьба станет моим маленьким побегом, шансом почувствовать, что живу не только ради обязанностей. Хочу на пару дней отойти от всего, просто побыть… собой, без масок и напряжения.

– По этой же причине ты сказал мне те слова на дне рождения Рассела? Просто чтобы «развлечься»?

– Кейтлин…

– Хватит называть меня так, – не выдержала она. – Твой язык прекрасно знает сокращённый вариант моего имени, мы выяснили это вчера. Какое право ты имел оскорблять меня при всех? При детях?

Атмосфера за столом изменилась так резко, будто кто-то выключил свет и открыл окно в разгар бури. До этого момента всё было почти идиллично: звон бокалов, рассеянный смех, ленивые разговоры о пустяках, тихий джаз на фоне.

После её слов между нами повисла напряжённая тишина. Я не шелохнулся. Мой взгляд застыл на ней, пытаясь пробраться глубже – в те места, что она привыкла прятать за маской.

– Это тот вопрос, который ты хотела задать?

– Он вытекает из этого.

– Сначала задай свой вопрос.

Она усмехнулась:

– Ты прав. Давай, наконец, покончим с этим.

Я сглотнул – отчего-то её усмешка мне не понравилась.

Она продолжила:

– Мы знакомы два года, Джеймс. И ты нравишься мне, но ты это и так прекрасно знаешь. Почему ты упорно игнорируешь меня, если очевидно, что я тоже тебе небезразлична? Почему ты ведёшь себя так именно со мной? Я сделала что-то плохое? Обидела тебя чем-то?

Я поморщился и взглянул на неё. На Кейт. На женщину, которая два года не даёт мне покоя, которая сводит меня с ума каждый раз, когда рядом. И не потому, что она плохая. А потому что всё слишком похоже.

– Нет, не обидела, просто… ты напоминаешь мне её.

Слова прозвучали глухо. Почти как приговор. Кейт не сразу поняла. Или поняла, но хотела, чтобы я сказал вслух.

– Кого?

– Айрис. Мою… бывшую жену. – Я провёл рукой по лицу и продолжил дальше: – В ту ночь, в клубе, когда я впервые увидел тебя, когда вы с Ханной танцевали… я видел не тебя, Кейт. Я видел Айрис. – Я с горечью усмехнулся. – Всё – твой голос, смех, даже твои глаза – будто кто-то взял её и перерисовал другим стилем, резче, ярче, но с тем же характером. Тогда прошло чуть больше года после развода, и я… я тогда ещё не отпустил её. И, если честно, до конца не отпустил и сейчас. Из-за тебя.

Кейтлин молчала. А я говорил дальше, без прикрас, не отрывая взгляда от её побледневшего лица:

– Ты, как и она, заставляешь меня чувствовать. Ты сбиваешь меня с курса. Не даёшь мне дышать спокойно, потому что стоит тебе заговорить – и я снова в прошлом. Не с тобой – с ней. И каждый раз, когда я смотрю на тебя, всё возвращается. Воспоминания. Ошибки. Последние месяцы, когда мы с ней жили как чужие. Развод. И я ненавижу себя за то, что ты расплачиваешься за всё это. Потому что ты не она. И не должна быть ею. Но мой мозг отказывается это принимать.

Я откинулся на спинку стула и опустил взгляд, не в силах больше выдержать выражение лица Кейтлин.

– Я не могу тебя оттолкнуть, потому что ты притягиваешь меня, как грёбаный магнит. Но и быть с тобой я не могу. Потому что ты триггер. Ты – боль, к которой я, как мазохист, возвращаюсь, чтобы снова и снова убедиться: она всё ещё жива во мне. Это никуда не годится, Кейт. Ты не заслуживаешь того, чтобы я… кто-то любил тебя за чужое лицо. Я не заслуживаю тебя. Потому что слишком слаб, чтобы разлюбить прошлое и полюбить тебя по-настоящему. Поэтому я отталкивал тебя. Чтобы ты… не питала надежд.

Я замолчал, чувствуя себя так, словно только что признался в предательстве. Но в каком-то смысле так и было.

Моё сердце бешено колотилось. Стук отдавался где-то в горле, в висках, даже в кончиках пальцев. В ушах стоял звон – мерзкий, назойливый, как будто в голову кто-то сунул включённую сирену.