Джеймс не пытался понравиться. Не строил из себя душу компании. Просто сидел и почти всё время молчал.

А дальше всё завертелось: Ханна и Тео влюбились, потом поженились, потом родился их сын – Рассел. Наш крестник. Да-да, нас с Джеймсом «связали».

Когда Ханна предложила мне стать крёстной, я, не раздумывая, согласилась. Это была честь. Но тогда я не знала, что Тео выбрал Джеймса крёстным отцом. Как вы поняли, Ханна с Тео тоже те ещё сводники.

Мы с самого начала не особо переваривали друг друга, но зато обожали Рассела. И, казалось бы, этого было достаточно, чтобы вести себя «как взрослые».

Но нет.

С каждой нашей последующей встречей Джеймс вёл себя как заносчивый придурок. Колкий, отстранённый, будто его раздражало само моё существование.

Но при этом… он смотрел на меня. Всегда. Глазами, в которых было куда больше желания, чем он пытался скрыть. Я всё замечала. И не скрывала, что он мне тоже нравится. В какой-то момент я даже подумала, что между нами правда что-то может быть.

Но недавно я поняла, что не может.

Два дня назад был день рождения Рассела. Рыжеволосому ангелу исполнился год. Я пришла в новом цветастом платье, ведь малыш обожал всё яркое, с подарком и искренней любовью ко всему живому. А ушла – с ненавистью и раскрошенной самооценкой.

Всё началось с того, что я случайно услышала разговор Джеймса и Тео:

– Кейт сегодня хороша в этом платье, да? – сказал Тео, сводник номер два после Никки.

Я лишь усмехнулась, ведь они с Ханной оба не оставляли попыток сблизить нас с Кроуфордом последний год.

– Хенсли глаз с неё не сводит весь вечер.

– Прекрати. Я тысячу раз говорил тебе, что она не в моём вкусе, – ответил Джеймс. – Я предпочитаю спокойных людей и нейтральные цвета. И девушек, – наши глаза встретились. Он знал, что я слышала их разговор. Тем не менее совсем не испугался и без стеснения добавил: – без целлюлита.

Целлюлит?!

У меня.

Целлюлит.

Он так сказал. Он – человек, у которого вместо сердца и мозгов, вероятно, органайзер.

Вам было бы приятно услышать такое от мужчины, который вам симпатичен? Вот и мне не было приятно.

И самое смешное – у меня нет целлюлита. Ни грамма. Я потратила чёртову вечность в погоне за гладкой кожей: спорт, ограничения, вакуумный массаж, обёртывания. Никаких пончиков – ни днём, ни ночью. У меня не просто не было целлюлита – у меня были грёбаные кубики пресса.

Это стало последней каплей в довольно объёмной чаше моего терпения. Я подошла к нему, и мы поругались прямо там, у детского торта, на глазах у Ханны и Тео – на глазах у всех гостей. Я сказала ему, что он высокомерный кретин с маленьким членом, а он, что я слишком шумная и надоедливая, как комар.

И добавил ещё кое-что, из-за чего у меня чуть не подкосились ноги:

– Ты хочешь, чтобы тебя все любили. Ты выбираешь яркие платья, громко смеёшься, флиртуешь с каждым вторым – не потому, что ты лёгкая и весёлая. А потому, что тебе одиноко, Кейтлин. Вся твоя яркость – это маска. На самом деле ты очень боишься, что, если будешь собой, никто не останется рядом.

Его карие глаза потемнели и стали почти чёрными, а в моей груди сгустилась такая же чёрная ярость.

От того, что он был прав.

Я почувствовала, как внутри что-то хрустнуло, и ударила его, после чего Ханна увела меня в дом, отпоила водой, и вскоре я уже ехала домой, пытаясь унять колотящееся сердце и жгучую обиду.

Так что да. Мы знакомы. Увы.

Вкратце рассказав Никки и Дмитрию историю нашего знакомства, я сделала заказ подошедшему официанту: латте и тирамису. Кроуфорд заказал себе только американо с корицей.

Он опять смотрел на меня. Молча. Пристально. Я чувствовала это кожей. Она горела от его тяжёлого взгляда.

У нас никогда не было середины. Только крайности. Только вынужденное перемирие из-за общего крестника. Не более.

И это с ним мне придётся разделить танец?

Да вы издеваетесь.

– Извини, Никки, но с ним я танцевать не буду. Я лучше поцелуюсь со стариком у бара, у которого из ушей торчат волосы, чем позволю этому… вот этому, – я небрежно обвела рукой силуэт Кроуфорда, – хоть пальцем меня коснуться.

Никки посмотрела на меня так, словно я только что призналась в убийстве щенков.

– Кейт… – начала она, но её перебил Джеймс.

– О, это взаимно. Я бы тоже лучше пошёл в обнимку с этим джентльменом, чем с той, кто боится даже минуты тишины. Вдруг услышит себя.

Пауза.

Я усмехнулась, в груди заскребли кошки.

– А ты боишься даже секунды близости. Вдруг почувствуешь что-то ещё, кроме отвращения к себе. Да, Джеймс?

– Ты даже понятия не имеешь, что я чувствую, Кейтлин.

– Потому что ты даже не знаешь, каково это – чувствовать.

Его взгляд стал ледяным. Мой – тоже. За столом воцарилась гробовая тишина.

Никки переглянулась с Дмитрием, затем откинулась на спинку стула, скрестила руки на груди и обвела нас очень серьёзным взглядом.

– Так, ладно, а теперь отбросим формальности. Объясните по-человечески, почему вы друг друга ненавидите? От вас сейчас искры полетят. Последнее, что мне нужно – чтобы вы спалили мне свадьбу.

Я сделала глубокий вдох носом и мило улыбнулась.

– Здесь нет ненависти, Никки. Просто кое-кому не по зубам сильные женщины.

Джеймс коротко усмехнулся.

– Ещё пара таких речей – и ты сможешь сама себе выдать феминистскую премию.

– Мне надоело это. – Я швырнула на стол салфетку. – Я не буду с ним танцевать, и точка.

– А ты? – Никки перевела уничижительный взгляд на Джеймса. – Тоже не будешь?

– Мне всё равно, – ответил он, пожав плечами.

Подруга кивнула и посмотрела на меня взглядом, от которого обычно тают даже самые чёрствые сердца: сочетание щенячьей мольбы и театральной трагичности. Да, это был тот самый взгляд Кота из «Шрека» – большие глаза, надутые губы, молчаливое «ну пожа-а-алуйста».

– Господи, Никки, только не это лицо, – вздохнула я. – Ты же знаешь, что я не могу тебе отказать, когда ты так смотришь.

– Знаю, – улыбнулась она и продолжила смотреть.

Манипуляторша хренова.

Мы познакомились на первом курсе в CUNY⁶: я училась на журналистике, она – на связях с общественностью. Никки была из тех девушек, кто всегда носил в сумке запасные заколки, антисептик и батончики на случай эмоционального срыва или низкого давления. Она всегда меня спасала – от истерик, от себя самой, от банального голода. Когда я однажды осталась без жилья, потому что соседка съехала, не заплатив аренду, Никки без лишних слов пустила меня в свою квартиру и не взяла за это ни цента. А когда я стеснялась брать у неё деньги даже на метро, она переводила их на мой счёт под видом «возврата за пиццу», которой никогда не было.

Она много раз меня выручала. Никки была той самой девушкой, кто в прошлом достал нам с Ханной приглашения на благотворительный вечер, чтобы выцепить Тео Маршалла.

Мы планировали свадьбы друг другу ещё в студенческие годы – на тесной кухне, запивая сухой пирог из супермаркета дешёвым игристым вином со вкусом малины. И торжественно поклялись: если одна из нас выйдет замуж первой, вторая безоговорочно поддержит любую прихоть: организацию, платья, нервы, слёзы – что бы ни случилось.

Так и вышло. Никки была рядом со мной – даже несмотря на то, что терпеть не могла моего избранника – когда я, будучи наивной двадцатидвухлетней и безнадёжно влюблённой девчонкой тире дурой, решилась выйти замуж за того, за кого выходить не стоило. Брак с мужчиной, оказавшимся тираном, выпотрошил меня меньше чем за год, превратив мою жизнь в кошмар.

И Никки тогда тоже была рядом. Она не бросила меня, не добила фразой «я же говорила», а просто молча вытащила на поверхность, как котёнка за шкирку, и научила дышать заново. Сделала меня сильной – такой, какой я даже не подозревала, что могу быть. После этого я впервые убедилась: женская дружба существует. Не токсичная, не завистливая, не из разряда «я рядом, пока с тобой всё хорошо» – а настоящая. Крепкая, как якорь. Спасающая.

И вот теперь настал звёздный час Никки. Я дала слово – нет, торжественно поклялась. И я не могу отступить. Даже если главный шафер её жениха – Джеймс, мать его, Кроуфорд.

– Ладно, – процедила я. – Один танец. Один, Никки. И никаких совместных фото.

Никки вспыхнула, будто у неё внутри взошло солнце, а Джеймс… Джеймс просто слегка усмехнулся, будто уже заранее знал, что я не смогу отказать.

– А как вы познакомились с Джеймсом? – спросила я у Дмитрия, и в этот момент официант принёс наши заказы.

Джеймс снова еле заметно усмехнулся, бросив взгляд на мой десерт. Я очень редко ела сладкое, но сейчас мне жизненно необходимо было повысить уровень эндорфинов – просто чтобы выжить в этой недружелюбной реальности и не прикончить кого-нибудь. Кусочек любимого десерта – это не слабость, а акт самосохранения. Сахар работает быстрее любого психолога, и шоколад, в отличие от мозгоправа, меня ещё ни разу не подводил.

Я скосила глаза в сторону Джеймса и вскинула одну бровь.

– Чего уставился, Кроуфорд? Хочешь кусочек?

– Нет, спасибо. Но лучше не налегай на сладкое: лишние килограммы, целлюлит – сама понимаешь.

– Ещё хоть слово – и твоя голова окажется прямо в этом десерте.

А лучше бы у меня между ног.

Я моргнула. Чёрт. Завал на работе и отсутствие секса уже несколько месяцев давали о себе знать усталостью и внезапными вспышками возбуждения. Особенно сейчас, когда рядом со мной сидел настоящий греческий бог – с тёмными, чуть вьющимися волосами, смуглой кожей и ледяным спокойствием убийцы чувств.

Меня влекло к нему с нашей первой встречи, но Кроуфорд оказался не из тех, кто занимается сексом без обязательств. Да любым сексом. Кажется, он им вообще не занимается. Джеймс оказался из тех, кто держит всё под контролем – даже собственное влечение. Не удивлюсь, если он окажется девственником или геем. В последнем случае мне хоть не так обидно будет. Потому что иначе я не понимаю, почему он не хочет меня.

Хотя, чёрт возьми, он хочет.

Я это знаю. Я видела.

Все эти взгляды, все эти доли секунд, когда он забывался и пялился на меня. Он ни разу не перешёл грань – но ни разу и не отвернулся вовремя.

И мне так хотелось разрушить эту ледяную корку, этот образ заносчивого говнюка.

С тех пор, как на мои глаза попался Джеймс Кроуфорд, я практически перестала испытывать влечение к другим мужчинам. Он был моим запретным плодом. Я жаждала только его. И в моменты секса всегда представляла его на месте других мужчин.

И меня это неимоверно бесило. До дрожи. До злости. До желания всё к чёрту разнести – лишь бы заставить его почувствовать хоть половину того, что жгло меня каждый раз, когда он был рядом.

– Мы познакомились на одном благотворительном вечере в Цюрихе, – подал голос Дмитрий, и я потрясла головой, вырываясь из собственных мыслей. – Это было… сколько лет назад, Джеймс? Лет пять?

– Шесть, – коротко ответил Кроуфорд.

– Да, точно. Я тогда ещё плохо говорил по-английски, часто застревал на нужных словах. Джеймс сидел рядом со мной на банкете и тихо подсказывал перевод, – улыбнулся Дмитрий. – Мы разговорились, позже я начал поставлять оборудование в их клиники. И так вышло, что мы стали не просто партнёрами, а друзьями. С тех пор мы не разлей вода. Друг познаётся в беде, как говорится.

– Вот уж не знала, что мистер Холод и Надменность занимается благотворительностью, – буркнула я.

И снова этот взгляд – пристальный, тяжелый. Всегда – этот взгляд.

Я отвернулась, сосредоточившись на тирамису, и проглотила кусочек с демонстративным спокойствием.