повис

                         над ней.

Баллада о молчании

Был ноябрь

                по-январски угрюм и зловещ,

над горами метель завывала.

Егерей

         из дивизии «Эдельвейс»

наши

сдвинули с перевала.

Командир поредевшую роту собрал

и сказал тяжело и спокойно:

– Час назад

                 меня вызвал к себе генерал.

Вот, товарищи,

                     дело какое:

Там – фашисты.

Позиция немцев ясна.

Укрепились надежно и мощно.

С трех сторон – пулеметы,

                                      с четвертой – стена.

Влезть на стену

почти невозможно…

Остается надежда

                        на это «почти».

Мы должны —

понимаете, братцы? —

нынче ночью

                  на чертову гору

                                       вползти.

На зубах —

но до верха добраться!..» —

А солдаты глядели на дальний карниз,

и один —

             словно так, между прочим, —

вдруг спросил:

– Командир,

может, вы – альпинист?.. —

Тот плечами пожал:

– Да не очень…

Я родился и вырос в Рязани,

                                         а там

горы встанут,

наверно, не скоро…

В детстве

             лазал я лишь по соседским садам.

Вот и вся «альпинистская школа».

А еще, —

            (он сказал, как поставил печать!) —

там у них —

патрули!

Это значит:

если кто-то сорвется,

                              он должен молчать.

До конца.

И никак не иначе… —

…Как восходящие капли дождя,

как молчаливый вызов,

лезли,

        наитием находя

трещинку,

выемку,

выступ.

Лезли,

        почти сроднясь со стеной, —

камень

светлел под пальцами.

Пар

     поднимался над каждой спиной

и становился

панцирем.

Молча

         тянули наверх свои

каски,

гранаты,

судьбы.

Только дыхание слышалось

и

стон

сквозь сжатые зубы…

Дышат друзья.

                    Терпят друзья.

В гору

ползет молчание.

Охнуть – нельзя.

                        Крикнуть – нельзя.

Даже —

           слова прощания.

Даже —

           когда в озноб темноты,

в черную прорву

                      ночи,

все понимая,

рушишься ты,

напрочь

           срывая

                    ногти!

Душу твою ослепит на миг

жалость,

       что прожил мало…

Крик твой истошный,

                              неслышный крик

мама услышит.

Мама…

…Лезли

           те,

              кому повезло.

Мышцы

           в комок сводило, —

лезли!

(Такого

          быть не могло!!

Быть не могло.

Но – было…)

Лезли,

         забыв навсегда слова,

глаза напрягая

                    до рези.

Сколько прошло?

Час или два?

Жизнь или две?

Лезли!

Будто на самую

                      крышу войны…

И вот,

почти как виденье,

из пропасти

                      на краю стены

молча

           выросли

                           тени.

И так же молча —

сквозь круговерть

и колыханье мрака —

шагнули!

Была

         безмолвной, как смерть,

страшная их атака!

Через минуту

                         растаял чад

и грохот

короткого боя…

Давайте и мы

                   иногда

                            молчать,

об их молчании

помня.

Ноктюрн

Между мною и тобою – гул небытия,

                                    звездные моря,

                                    тайные моря.

Как тебе сейчас живется, вешняя моя,

                                     нежная моя,

                                     странная моя?

Если хочешь, если можешь – вспомни обо мне,

                                           вспомни обо мне,

                                           вспомни обо мне.

Хоть случайно, хоть однажды вспомни обо мне,

долгая любовь моя.

А между мною и тобой – века,

мгновенья и года,

сны и облака.

Я им к тебе сейчас лететь велю.

Ведь я тебя еще сильней люблю.

Как тебе сейчас живется, вешняя моя,

                                     нежная моя,

                                     странная моя?

Я тебе желаю счастья, добрая моя,

долгая любовь моя!

Я к тебе приду на помощь, – только позови,

                                           просто позови,

                                           тихо позови.

Пусть с тобой все время будет свет моей любви,

                                             зов моей любви,

                                           боль моей любви!

Только ты останься прежней – трепетно живи,

                                             солнечно живи,

                                             радостно живи!

Что бы ни случилось, ты, пожалуйста, живи,

счастливо живи всегда.

А между мною и тобой – века,

мгновенья и года,

сны и облака.

Я им к тебе сейчас лететь велю.

Ведь я тебя еще сильней люблю.

Пусть с тобой все время будет свет моей любви,

                                             зов моей любви,

                                           боль моей любви!

Что бы ни случилось, ты, пожалуйста, живи.

Счастливо живи всегда.

Эхо любви

Покроется небо

                      пылинками звезд,

и выгнутся ветки упруго.

Тебя я услышу за тысячу верст.

Мы – эхо,

Мы – эхо.

Мы —

        долгое эхо друг друга.

И мне до тебя,

                    где бы ты ни была,

дотронуться сердцем нетрудно.

Опять нас любовь за собой позвала.

Мы – нежность,

Мы – нежность.

Мы —

         вечная нежность друг друга.

И даже в краю наползающей тьмы,

за гранью смертельного круга,

я знаю, с тобой не расстанемся мы.

Мы – память,

Мы – память.

Мы —

         звездная память друг друга.

Радиус действия

Мне все труднее

пишется.

Мне все сложнее

видится.

Мгновеньями летят года, —

хоть смейся,

хоть реви…

И я из дома убежал,

чтоб наконец-то вырваться

из радиуса действия

обыденной любви.

Я был самонадеян.

                          Сел в самолет.

                                              Обрадовался.

От молчаливой женщины

решительно уехал.

Но все равно остался

                             в знакомом очень радиусе.

Слова ее,

глаза ее

во мне звучали

                     эхом.

Невероятный радиус!

Как от него       избавиться?

Непостижимый радиус!

Нет никакого сладу.

И я на этом радиусе —

                                 как на булавке

                                                      бабочка…

И больно мне,

и весело,

и тяжело,

и сладко…

О, радиусы действия!

                             Радиусы действия!

Они – во мне, они – в любом,

и никакой

              межи!

Есть радиусы действия

у гнева и у дерзости.

Есть радиусы действия

у правды и у лжи.

Есть радиусы действия

у подлости и злобы —

глухие

затаенные,

сулящие беду…

Есть радиусы действия

единственного слова.

А я всю жизнь ищу его.

И, может быть,

найду.

А может,

мне

     не суждено…

Летят неразделенные

года!

Но, вопреки всему,

я счастлив

           оттого,

что есть на свете женщина,

судьбой приговоренная

жить

      в радиусе действия

сердца моего!..

Снег

Этой ночью

                первый снег летел в окно.

Этим утром

                снег идти не перестал…

Так идет он,

будто кто-то озорно,

как бутылку,

все окрестности взболтал.

И не знает снег,

                      куда лететь ему,

где найти ему

                   местечко для жилья.

И забыл он, где земля,

зачем земля,

почему трава и зелень почему.

То идет он сверху вниз,

то снизу вверх —

озабоченный,

                   растерянный,

                                      чудной…

Я прекрасно понимаю

                              первый снег,

потому что так же было и со мной.

Время встало.

А потом пошло назад!

Все часы на свете

                         канули во тьму.

И забыл я, что сказать.

Зачем сказать.

Почему смеяться,

плакать почему.

Шла за осенью

                     весна,

потом —

            зима.

Позабыл я все слова,

все имена.

Позабыл я даже то,

                           как ты нужна, —

ты об этом мне напомнила

сама.

Очень гордая,

                   сама пришла ко мне,

равнодушие обидное стерпя.

На твоих ресницах

                          тает первый снег…

Что б я делал,

если б не было тебя?!

* * *

Не убий! —

в полумраке

                 грошовые свечи горят…

Из глубин

возникают слова

                       и становятся в ряд.

Если боль

и набухли кровавые кисти рябин,

если бой, —

кто услышит твое:

                         «Не убий…»?

Мы слышны

только самым ближайшим

                                     друзьям и врагам.

Мы смешны,

если вечность

                   пытаемся бросить к ногам.

Есть предел

у цветка,

            у зари

                    и у сердца в груди.

Мир людей.

И над каждым библейское:

                                      «Не укради!..»

Мир

      дрожит,

будто он искупался

                           в январской воде…

Надо

жить!

У последней черты.

                           На последней черте.

Думать всласть.

Колесить, как товарный вагон.

И не красть.

Разве что —

       у богов.

Огонь.

* * *

Я верующим был.

Почти с рожденья

я верил с удивленным наслажденьем

в счастливый свет

                          домов многооконных…

Весь город был в портретах,

                                       как в иконах.

И крестные ходы —

                             порайонно —

несли

свои хоругви и знамена…

А я писал, от радости шалея,

о том, как мудро смотрят с Мавзолея

на нас вожди «особого закала».

(Я мало знал.

И это помогало.)

Я усомниться в вере

                            не пытался.

Стихи прошли.

А стыд за них

                   остался.

* * *

Надо верить в обычное.

Надо рассчитывать

                          здраво.

У поэтов

с убийцами,

в сущности, равная слава.