– Поверить не могу, что наша полиция выполняет за нацистов их грязную работу, – наконец произнесла Матильда. – Жак, нам придется прятать ее здесь. Иначе одному богу известно, какая судьба ее ждет.

– Конечно, – отозвался он, испытывая острую потребность в бренди. Мадам Скотт-Джонс оказалась в большой беде, и они теперь были за нее в ответе. Долго ли они смогут благополучно прятать ее? И что станется с ними, если ее обнаружат?

* * *

Когда Жак спускался вниз, мадам Бурден подстерегла его на лестничной площадке. В руке она держала корзину, из которой раздавались мяуканье и шуршание.

– Ах, месье Дюваль, какая неприятная история! Мне пришлось впустить полицию, они были очень настойчивы. Как вы думаете, где могла бы быть эта англичанка? Я только вчера с ней разговаривала, и она не упоминала о том, что собирается куда-то уезжать.

– Понятия не имею, – ответил Жак, избегая взгляда ее черных глаз-бусинок. – И все же, пожалуй, хорошо, что ее не оказалось дома.

– Наверное, кто-то ее предупредил. – Мадам Бурден запихнула в корзину голову одного осмелевшего котенка. – Хотя я не видела, чтобы она покидала дом. Видать, где-то затаилась. Может быть, в одной из пустующих квартир?

– Кто знает? Прошу извинить меня, мадам, пора открывать магазин.

Он протиснулся мимо консьержки и, пока спускался по лестнице, чувствовал, как она взглядом буравит его спину. Мадам Бурден женщина была не глупая и наверняка точно знала, где искать мадам Скотт-Джонс.

Жак вошел в магазин с черного хода и запер за собой дверь. В «Спрятанной странице», как всегда, было тихо, и обычно его это успокаивало. Но не сегодня утром. Теперь везде было опасно. В любую минуту мог заявиться Шмидт, и тогда придется терпеть его хитрые намеки и наводящие вопросы. А что, если гестапо решит наведаться в его квартиру? Они-то уж будут проводить обыск более основательно, чем ленивый жандарм, просто соблюдавший формальности. Услышав громкий стук в центральную дверь, Жак в тревоге поднял голову, но это оказался один из его наиболее эксцентричных покупателей, требовавший, чтобы его впустили.

Гийом Брюйер слыл знаменитостью мелкого масштаба. Десять лет назад был издан его роман, имевший огромный успех, но с тех пор он не написал ни строчки. С каждым разом, когда Жак встречал Гийома, вид у него был все более истерзанный, мешки под глазами – более пухлыми, волосы – более взлохмаченными, а в лице все прочнее укоренялась безысходность.

– Слава богу, вы открыты! – воскликнул он. – Я ищу «Нетерпение сердца». Знаете такую книгу? Автор – Стефан Цвейг.

– Конечно. Но эта книга – в списке запрещенных изданий, – ответил Жак. – В Париже вы ее нигде не найдете.

Месье Брюйер театрально застонал, прижимая к вискам кулаки.

– Свой экземпляр я отдал одному приятелю, а тот сбежал с ним. Что же мне делать? Я почти дописал свой роман, но, чтобы закончить его, мне нужно изучить технику и структуру повествования Цвейга. – Он схватил Жака за рукав. – Может, у вас есть эта книга? Я бы позаимствовал. Назовите свою цену.

Жак покачал головой, но, должно быть, в лице его отразилось колебание, потому что Брюйер взял его за руку и взмолился:

– Вы мне поможете? Я заплачу, сколько скажете.

– Я попробую вам помочь, но ничего не обещаю. – Жак высвободил руку. – Приходите в понедельник.

– Отлично! – Брюйер расцеловал Жака в обе щеки. – Вы мой спаситель. Свой роман я посвящу вам.

– И никому ни слова, ясно?

– Ни единой живой душе. A demain, mon ami!^[21]

Брюйер выскочил из магазина. Его уход сопровождался яростным трезвоном колокольчика.

* * *

Оставшееся до полудня время, благодарение богу, прошло спокойно. Жак собирался закрыть магазин на обеденный перерыв, но вдруг колокольчик над дверью снова звякнул, предупреждая о появлении нового посетителя, которым оказалась их приятельница Эстель – стройная блистательная рыжеволосая женщина. Днем она писала стихи и рассказы, а вечерами, дабы прокормиться, танцевала в «Фоли-Бержер»^[22]. Прежде всего Эстель была подругой Матильды, но Жаку она тоже нравилась. Одевалась Эстель ярко и вычурно, питая пристрастие к длинным бархатным плащ-накидкам, широким юбкам в пол и блузкам с воротниками-стойками, рединготам и сапогам на шнуровке. В то утро на ней был более элегантный наряд: пальто военного кроя с отделкой из золотой тесьмы, меховая шапка и муфта.

– Приходится бегать за вами по всему городу, – сказала она, откидывая назад свои яркие волосы. – Матильда сто лет не дает о себе знать, и в музее утром ее не было. Она еще там работает?

– Наверное, ходила в какую-нибудь галерею, – смущенно ответил Жак. У них с женой была негласная договоренность: безопасности ради она не рассказывает ему ничего из того, что ему не нужно знать о ее повседневных занятиях.

– Хорошо, если так. А то я переживаю, что чем-то ее обидела.

– Сколько лет вы дружите? Если бы ты чем-то ее обидела, она не преминула бы сказать тебе об этом.

– И то верно, – улыбнулась Эстель. – Вообще-то, я хочу пригласить вас на субботнее представление. – Она положила на прилавок два билета. – Мне наконец-то дали выступить с сольным номером, и, конечно, было бы приятно увидеть среди публики дружеские лица. А после мы могли бы вместе поужинать. Я угощаю.

– Звучит заманчиво, – ответил Жак. – Но ты уверена, что готова раскошелиться? Нынче ужин в ресторане обойдется в целое состояние.

– Об этом не беспокойся. – Эстель обвела взглядом зал. – Мило ты тут все устроил, прям можно забыть про сумасшествие, что творится снаружи. О, новая витрина?! Значит, бизнес процветает?

Жак открыл витрину, предлагая Эстель ознакомиться с новинками. Английский она знала великолепно, а у него имелся томик любовной поэзии Элизабет Баррет Браунинг^[23] под названием «Сонеты с португальского» – издание в кожаном переплете. Жак был уверен, что эту книгу Эстель сумеет оценить по достоинству, пусть та ей и не по карману.

– О, Жак, – произнесла Эстель, поднимая от книги затуманенный взор, – это то, что мне нужно. Спасибо. Я ее возьму. – Она также купила «Пьяный корабль» Рембо – длинное стихотворение, которое поэт написал в семнадцать лет, и книгу о скульптуре Родена.

– Значит, ты тоже неплохо преуспеваешь? – спросил он, заворачивая книги в упаковочную бумагу.

По Эстель было заметно, что она хорошо питается, и это навело Жака на мысль, что продукты она, должно быть, покупает на черном рынке.

– Не жалуюсь. Ну что, до субботы?

Эстель сверкнула ослепительной улыбкой, спрятала книги в муфту и покинула магазин, впустив в зал поток холодного воздуха.

* * *

– Думаешь, твою маму можно оставить одну? – спросила Матильда в тот вечер, когда Жак сообщил о приглашении Эстель.

– Так ведь здесь мадам Эс-Джей, она за ней присмотрит, – сказал он. – Грех не воспользоваться удобным случаем, пока она живет с нами.

Англичанка настояла, чтобы они называли ее просто Эс-Джей, но Жак не мог позволить себе подобную фамильярность, по крайней мере при личном общении. Мадам Эс-Джей и его мать постепенно притирались друг к другу: пожилая женщина на удивление охотно свыклась с мыслью, что у нее появилась компаньонка, и Эс-Джей величала высокомерно «моя сиделка». Между собой все вместе они пришли к согласию в том, что большую часть времени Эс-Джей должна проводить в комнате матери Жака, но периодически она будет удаляться в комнату Матильды и Жака, чтобы женщины могли отдохнуть друг от друга.

Матильда втирала оливковое масло в потрескавшиеся руки.

– Как-то нехорошо развлекаться, когда вокруг такой кошмар. Вон Жака Бонсержана приговорили к смертной казни. Слышал?

– Да, это ужасно, – покачал головой Жак. – Бедняга.

Бонсержан оказался очевидцем незначительного инцидента, произошедшего между несколькими парижанами и немецкими солдатами, и был арестован, хотя сам он в стычке участия не принимал.

– Он вообще не участвовал в драке, – продолжала Матильда, круговыми движениями растирая кожу. – Да и дракой-то это трудно назвать: кто-то показал кулак немецкому солдату, вот и все. А в тюрьму посадили Бонсержана! Хотя он просто проходил мимо.

– Может, еще все разрешится благополучно. Он назовет виновников, и его отпустят.

– Он никогда никого не выдаст. – Глаза Матильды метали искры. – Он намеренно взял вину на себя, чтобы все поняли: нацисты – мерзавцы и подонки, хладнокровно расстреливают людей безо всякой на то причины. Он герой!

Жак взял в руку скользкие пальцы жены.

– Ты права. Но это не повод, чтобы отказываться от встречи с близкой подругой, с которой ты давно не виделась, тем более что она приглашает нас на ужин.

– Она угощает? – Матильда удивленно вскинула брови. – И как она выглядит?

– Шикарно, – ответил Жак, помедлив несколько секунд. – Когда заходила в магазин, была в меховой шапке, руки прятала в муфту.

– Хм-м, – протянула Матильда. – Интересно, что за игру она ведет?

* * *

К субботе соблазн вырваться на вечер из дома стал непреодолим. Мадам Эс-Джей старалась не путаться у них под ногами, но, что ни говори, проживание еще одного человека в их тесной квартире удобства не прибавляло, а от постоянного перестука ее вязальных спиц им хотелось лезть на стенку.

– Ты прав, – сказала Матильда Жаку, подкрашивая губы помадой. – Вечерний выход в свет нам не повредит. – Волосы она собрала в высокий пучок, надела шелковое платье, которое местный портной скопировал с наряда, созданного Скиапарелли^[24]. – Как я выгляжу?

– Восхитительно! – Жак потянул жену на постель. – Давай лучше останемся дома.

– И пропустим триумф Эстель? – рассмеялась Матильда.

Но, войдя в мюзик-холл, Жак пожалел, что они под каким-нибудь предлогом не отказались от посещения шоу. Зал представлял собой серо-зеленое море: ряд за рядом сидели немецкие солдаты в военной форме. Они свистели и улюлюкали, заглушая пианиста.

Матильда со смятением и страхом в лице посмотрела на мужа.

– Нам нельзя здесь оставаться.

– Представление вот-вот начнется. – Жак взял жену за руку. – Пойдем. Будем смотреть и улыбаться.

К счастью, им достались два крайних места в ряду. Матильда заняла кресло у прохода, Жак своим телом заслонял ее от ближайших соседей. Преисполненная отвращения, она сидела как неживая. Заиграл оркестр, и красный занавес начал раздвигаться, открывая взорам длинный ряд танцовщиц. Публика радостно затопала ногами, и Жак стиснул руку жены. Нужно потерпеть всего два часа…

После представления они пробрались в уборную Эстель, которую она делила с другими танцовщицами. В открытую дверь они увидели полуголых девушек. Сидя среди сброшенных костюмов и бутылок шампанского, они болтали, курили и пили из дешевых стаканчиков. В коридор хлынул порыв теплого воздуха, пропитанного ароматом цветов и пудры.

– Я подожду здесь, – сказал Жак Матильде, когда Эстель, заметив друзей со своего места перед длинным рядом зеркал, обернулась и помахала им.

Десять минут спустя женщины вышли к нему. Эстель, теперь уже без сценического макияжа, в одной руке держала букет роз, а другой обнимала за талию Матильду.

– Ну как, понравилось?

Эстель отдала Матильде свой букет, взяла под руку Жака и через служебный вход вывела их на улицу.

– Очень, – ответил Жак. – Чудесный спектакль. И ты была неподражаема.

Эстель танцевала в составе кордебалета, но у нее был и сольный выход. Выступала она в длинном платье из павлиньих перьев и во время танца мастерски играла юбкой, демонстрируя красоту своих стройных ног. Несколько пушинок от перьев все еще виднелись в ее рыжих волосах. Публике Эстель была известна под сценическим псевдонимом La Renarde – Лиса.

– Матти? – обратилась Эстель к Матильде.

– Чудесное представление, – осторожно произнесла та.

Эстель остановилась, высвободила руку.

– В чем дело? Тебе не понравилось шоу?