– Шоу великолепное, – отвечала Матильда. – Чего не скажешь о публике. Как ты можешь каждый вечер танцевать перед этим сборищем?

– Да брось ты, – рассмеялась Эстель. – Это обычные мужчины, такие же, как и все остальные, только в немецкой форме.

– Ничего подобного, – возразила Матильда. – Они мнят себя героями-завоевателями, упиваются своей властью. Ты для них – никто, ничтожество. Для них все француженки – шлюхи.

– Откуда ты знаешь? – спросила Эстель. – Ты хоть раз с каким-нибудь немцем разговаривала? Лично мне все равно, что они думают. Главное, я зарабатываю хорошие деньги, ну а они хорошо проводят время. Если им нравится тратить свое жалование на шампанское и цветы, кто я такая, чтобы плакаться?

– Кстати, о цветах. – Матильда вернула подруге розы и подобрала с тротуара выпавшую из букета визитную карточку. – Кто такой Отто?

– Да так, никто, – отмахнулась Эстель, но при этом покраснела.

– Так, девочки, – вмешался Жак, соединяя вместе их руки, – давайте сменим тему. Нам не так часто случается выбраться куда-нибудь вместе, поэтому давайте наслаждаться приятным вечером.

– Прости. – Матильда крепко обняла подругу. – Просто немного перенапряглась, когда сидела среди бошей. Больше ни слова об этом.

– Так-то лучше. – Эстель чмокнула ее в щеку. – Идемте. Я нашла чу́дное бистро на Рю-Блё, и там нас уже ждет ледяное шампанское. Mange, bois et sois heureux!^[25]

* * *

И следующие несколько часов им удавалось есть, пить и быть счастливыми. Ресторан находился в укромном местечке, и немцев, к счастью, там не было. За ужином они говорили главным образом о прошлом: вспоминали, как Эстель и Матильда познакомились на одной вечеринке, проболтали всю ночь, а на рассвете, продолжая беседовать, побрели домой вдоль реки; вспоминали, как однажды в кафе «Де Маго» они встретили Пикассо и тот на салфетке набросал портрет Эстель; вспоминали неудачные романы Эстель с неподходящими кавалерами. Они с наслаждением лакомились паштетом, сдобренным тимьяном, и тушеной говядиной, которая вполне могла быть и кониной, но все равно была вкусной, зеленой фасолью с миндалем. Жак хотел, чтобы этот вечер длился вечно, но в конце концов официанты стали поднимать стулья на столы, и им пришлось поторопиться, чтобы добраться домой до наступления комендантского часа.

– Спасибо, что пришли.

Остановившись у входа в бистро, Эстель взяла Матильду за плечи.

– Спасибо, что пригласила нас, – поблагодарила Матильда. – И прости, что наболтала тебе всякого. Просто я переживаю за тебя. Ведь может случиться и так, что за шампанское и цветы придется заплатить слишком высокую цену.

– Ты ошибаешься, думая, что все немцы одинаковы, – сказала Эстель, зардевшись. – Многие из них просто выполняют приказы, потому что у них нет выбора. И некоторые считают, что Гитлер зашел слишком далеко. Среди них есть порядочные, благородные люди.

Матильда пытливо посмотрела на подругу.

– Боже мой, как же мне знакомо это выражение. Ты влюбилась в немца, да? Эстель, это безумие! Неужели не понимаешь, чем все кончится?

– Нет. – Взгляд Эстель вспыхнул. – Потому что я не могу заглянуть в будущее, и ты, кстати, тоже. Тебе-то хорошо: у тебя под боком любящий муж. А вот нам, остальным, приходится довольствоваться тем, что подворачивается под руку. Кто знает, что будет завтра? Сейчас я счастлива как никогда и не намерена отказываться от любимого мужчины только потому, что он немец. Как ты можешь судить о нем, если ты даже с ним не знакома?

Матильда стиснула зубы. Собралась было что-то сказать, но передумала и отвернулась.

– До свидания, Эстель, – произнес Жак. – Прости.

Интересно, за что он извиняется?

* * *

Жак с Матильдой шли домой в молчании. Ночь выдалась безоблачной, пустынные улицы освещала полная луна. Всюду рыскали беспризорные животные – кошки и собаки, которых бросили их хозяева, в спешке покинувшие Париж. Бывшие домашние питомцы одичали, копались в мусоре, ища пропитание. Откуда-то издалека доносились топот подкованных гвоздями сапог и грубые гортанные голоса, выкрикивавшие слова походной песни.

– Не знаю, сколько еще я здесь выдержу, – наконец промолвила Матильда, высвобождая руку из руки мужа. – Сегодняшний вечер был ужасным.

Она остановилась перед ярко-желтым плакатом на рекламном щите, сообщающем о неминуемой казни Жака Бонсержана и предупреждающем, что подобная участь ждет любого, кто оскорбляет Германский рейх или представляет для него угрозу. Жак опомниться не успел, как Матильда шагнула к щиту, схватила плакат за уголок и отодрала с него широкую полосу бумаги.

– Что ты делаешь? – испугался Жак, хватая ее за руку.

Матильда высвободила руку, продолжая срывать плакат, пока не содрала половину ненавистного сообщения. Потом достала губную помаду и красными буквами на белой поверхности, оставшейся на месте содранной бумаги, начеркала: «Vive de Gaulle!»^[26]

– Довольно! – Жак оттащил жену от рекламного щита и увлек ее за собой по улице. Шел быстро, едва не переходя на бег, – торопился увести Матильду подальше от места преступления. Тяжелые шаги звучали громче, скоро их нагонит патруль, хотя он не мог сообразить, с какой стороны ждать солдат. Но вот они завернули за угол и наткнулись на немцев. Их было пятеро, они шли строем: один впереди, остальные четверо по двое сзади.

– Halt! – крикнул им командир патруля, вскидывая руку. – Документы?

Жак, тяжело дыша, встал перед женой, дрожащими руками вытащил свое удостоверение личности и протянул немцу, избегая встречаться с ним взглядом. Тот под лучом фонаря внимательно проверил документ, затем кивнул и вернул его Жаку.

– Мадам?

Матильда, словно окаменев, не мигая смотрела на немца. Жак забрал у нее сумочку, нашел пропуск и отдал немцу, виновато приподняв плечи, словно хотел сказать: «Женщины. Что с них возьмешь?» Сердце у него колотилось так громко, что его стук, наверное, слышали все вокруг.

Солдат пристально посмотрел на Матильду, и та наконец-то соизволила опустить глаза. Он вернул ее пропуск Жаку, что-то рявкнул, отдавая команду своим людям, и поправил на плече винтовку, приготовившись идти дальше.

Жак схватил жену за руку и потащил ее по улице, пошатываясь, будто пьяный. Ноги, казалось, стали ватными. Когда они удалились от патруля на безопасное расстояние, он остановился и молча показал на ее пальто. Из кармана торчал длинный хвост желтой бумажной ленты.

Глава 6

Март 2022 года

Площадь Доре для Жюльет стала точкой притяжения, центром ее вселенной. Каждое утро, стряхивая с себя унылость своего отеля, она приходила в здешнее кафе, всегда занимала один и тот же столик в укромном уголке в глубине зала и заказывала капучино с круассаном. Жюльет подружилась с кошкой, которую звали, как она услышала, Кокоткой, и постепенно узнавала завсегдатаев. Среди них были трое мужчин. Они являлись один за другим и, стоя у бара, болтали между собой, потягивая эспрессо. Самый высокий, с бородой и в очках, производил впечатление интеллектуала. Он носил рубашки с открытым воротом и восхитительно элегантные пиджаки. Второй, пониже ростом, вид имел неопрятный, обычно приходил в джинсах или брюках карго и свитере в бретонскую полоску. Третьим в компании был полноватый коротышка в строгом деловом костюме. Про себя Жюльет их называла Борода с Очками, Бретонец и Костюм. Украдкой наблюдая за ними, она пыталась понять, что выдает в них истинных французов: покрой одежды, манера пожимать плечами, унаследованная от далеких предков-галлов, подвижная мимика или, быть может… просто ее воображение? Бретонец обычно пребывал в дурном настроении: поставив ногу на металлическую перекладину, что тянулась понизу вдоль стойки бара, он негодующе размахивал руками, описывая то, что вызвало его недовольство. Тем не менее в их маленькой компании именно он был движущей силой – при его появлении двое других мгновенно оживали, и Жюльет ловила себя на том, что чаще всего наблюдает именно за ним.

В числе остальных завсегдатаев была пожилая чета, обычно наведывавшаяся в кафе около десяти часов утра. Иногда заходила красивая девушка с густыми каштановыми волосами, волнами падавшими ей на спину. Она, как правило, занимала столик у двери и заказывала чай. Три мушкетера, как окрестила троицу Жюльет, от случая к случаю посматривали на нее с беззастенчивым интересом, но это были одобрительные взгляды, от которых не бросало в дрожь. Заметив, что кто-то из них посмотрел на нее, они обменивались мечтательными улыбками или качали головами. В принципе, на Жюльет они особо внимания не обращали, хотя однажды Бретонец, прибыв в кафе в то же время, что и она, кивнул ей. Больше двадцати минут мужчины в кафе обычно не задерживались, а она располагалась там часа на два – планировала свой день, читала книгу или искала в интернете съемное жилье. Вскоре после того, как она устраивалась за столиком, официант спрашивал: «L’habitude?»^[27] – и приносил ей кофе с круассаном. Не сказать, что он был очень приветлив с ней, но и враждебности не выказывал, что Жюльет воспринимала как маленькую победу. Подкрепившись, она отправлялась исследовать Париж, каждый день знакомясь с каким-нибудь одним округом.

Ее привлекали не те места и заведения, где полно туристов, а более тихие уголки: крошечная блинная в одном из переулков Монмартра, тенистый островок у фонтана в Люксембургском саду, скамейка с обратной стороны часовни Сент-Шапель, где она часами сидела, купаясь в разноцветных бликах огромных витражей.

«Я учусь жить одна», – думала Жюльет. И большую часть времени ее это не слишком страшило. Возможно, поэтому она и оставалась в отеле «Коро»: испытывала себя. Ей не хотелось переселяться с места на место, а многие из квартир, которые она находила по интернету, сдавались на несколько дней, в лучшем случае на неделю. Погода стояла хорошая – прохладная, но солнечная, и она старалась гулять как можно дольше, обедая в кафе: это было не так грустно, как ужин в номере отеля в полном одиночестве. Иногда вечерами она ходила в кино, но чаще оставалась в номере – читала книжку и жевала багет с сыром или ветчиной из супермаркета. Администратор по-прежнему не удостаивала ее улыбкой, но как-то утром без лишних церемоний бросила Жюльет, что освободился номер, где из окна открывается более интересный вид, и она, если желает, может перебраться туда, за ту же цену. Так что теперь в номере у Жюльет был маленький балкон, с которого она наблюдала за парижанами. У них жизнь была более насыщенной, чем у нее сейчас: по утрам они спешили к метро, вечером выходили подышать свежим воздухом. В ее новом номере на полу лежал тоже синтетический коричневый ковер c серым отливом, будто его посыпали сигаретным пеплом. Она старалась не наступать на него босыми ногами.

Примерно через неделю после того, как она поселилась в отеле «Коро», Кевин прислал ей короткое сообщение: он всем сказал, что она осталась во Франции, чтобы покопаться в истории семьи, и скоро вернется. Пока они оба были в отъезде, их кошка похудела и плохо ест, добавил он. У Жюльет защемило сердце: Митенка забрела к ним домой девятнадцать лет назад и уходить отказалась. Но Жюльет была уверена, что Кевин позаботится об их домашней питомице: он не был черствым человеком. Она поблагодарила мужа за известия про Митенку и попросила держать ее в курсе событий. Неужели он и теперь кувыркается с Мэри-Джейн в ее постели? Жюльет не могла решить, задевает ее это или нет. Набравшись смелости, она написала сообщение Линдси, в двух словах сообщив о том, что случилось, и заверив подругу, что она ничуть не сломлена. Линдси тотчас же ей позвонила, они долго общались по телефону, и во время разговора Жюльет лишь изредка пускала слезу.

– Если тебе нужна поддержка, я немедленно прилечу, – сказала Линдси.