– А я нашла. Вот, смотри! – Она показала фото в телефоне. – Видишь, вон изумительный фонарный столб среди деревьев, кафе с полосатым навесом, магазинчик на углу. Я абсолютно уверена, эта та самая площадь, что изображена на картине.

Жюльет нашла в телефоне фото акварели, висевшей на стене в комнате ее бабушки, и показала его мужу.

Кевин взглянул на экран.

– Как скажешь. Нашла так нашла. Здорово. И главное – вовремя.

С телефоном в руке Жюльет откинулась спиной на кровать и устремила взгляд в потолок.

– Нашла. Как будто Mémé^[3] хотела показать мне то место, что она любила. Я немного посидела под деревьями, наблюдая, как старики катают шары, потом выпила пива в кафе. И мне казалось, что она совсем рядом. Словно… ну, не знаю… она наблюдала за мной.

– Может, и наблюдала. Как знать?

Кевин рассеянно провел рукой по густой седой шевелюре, явно думая о чем-то своем. Весь день он пребывал в хорошем настроении, потому что на следующее утро они улетали обратно в Филадельфию. Идея посетить Париж принадлежала Жюльет, и поездку она оплатила из тех денег, что достались ей в наследство от матери. По этим двум причинам Кевин и был с самого начала настроен против путешествия во Францию. Согласился поехать лишь потому, что Жюльет сказала: она отправится в Париж в любом случае, даже без него. А его друзья из загородного клуба для избранных сочли бы это странным. За последние десять дней Жюльет не раз пожалела, что приехала не одна. Но теперь она нашла свою площадь, восстановила связь со своей французской бабушкой, которую едва помнила. Mémé. Щуплая маленькая старушка с поседевшими до белизны волосами, она всегда одевалась в черное, настаивала, чтобы пищу они принимали исключительно за сервированным по всем правилам столом, читала ей на французском истории о слоненке Барбаре^[4] и позаботилась о том, чтобы Жюльет и ее брат, как и их мать, имели двойное гражданство – французское и американское. Mémé перед самыми родами месяц прожила в Париже, чтобы ее дочь Сюзанна стала уроженкой Франции. Кевин был ужасно недоволен, что в парижском аэропорту при прохождении паспортного контроля Жюльет имела возможность встать в очередь к стойке для граждан Евросоюза, которая оказалась гораздо короче, чем та, где стоял он. Жюльет пришлось долго ждать мужа «за границей», зато она ощущала себя настоящей француженкой, стоя среди соотечественников, и ей это ужасно нравилось.

Однако это чувство быстро улетучилось. В ресторанах и магазинах к обслуживающему персоналу Жюльет обращалась по-французски – на этом языке она и теперь говорила бегло, поскольку, ко всему прочему, преподавала французский старшеклассникам в школе, – но ей обычно отвечали по-английски. Они с Кевином в Париже были всего лишь очередной парочкой иностранных туристов – плавали по Сене на bateau mouche^[5], бродили по Лувру, поднимались на Эйфелеву башню, посещали блошиные рынки и делали покупки в «Галери Лафайет». Да, она загрузила из интернета различные путеводители и нашла один укромный бар, спрятавшийся в одном из отелей на Монмартре, но и там, сидя на стульях с красной бархатной обивкой, на местных они не походили: в них все безошибочно распознавали американцев. Разумеется, стыдиться тут было нечего. Да и чего она ожидала, в конце-то концов?

– Не возражаешь, если я сейчас приму душ, или тебе самой нужна ванная? – спросил Кевин, выводя ее из раздумий.

– Да нет, иди. Только, Кевин… мне тут пришла в голову идея… – Жюльет пригладила бархатное покрывало, пытаясь подобрать нужные слова. – Кафе на той площади очень милое, и я подумала, может быть…

– Что «может быть»?

Он стянул с себя свитер и бросил его на стул. Черт, вот чего она мямлит?

– Может, поужинаем сегодня там? Да, знаю, у нас заказан столик, но ведь мы уже находились здесь по дорогим модным ресторанам, отведали множество изысканных блюд. А то кафе – для местных. Может, попробуем?

– Во-первых, – начал перечислять он причины для отказа, загибая пальцы, – кухня там, скорее всего, отвратительная. Во-вторых, там вряд ли говорят по-английски и сервис будет ужасным. И, в-третьих, на сегодняшний вечер у нас заказан столик «У Зельды» – любой обзавидуется. Джон с Нэнси ужинали в том заведении, когда были в Париже. Сказали, это было самое яркое событие за всю поездку. Джон взял с меня слово, что мы обязательно попробуем их блинчики «Сюзетт».

– Конечно, – вздохнула Жюльет. – Просто у меня возникла мысль…

– Ты не пожалеешь, клянусь.

Кевин расстегнул ремень и втянул в себя живот, заметив, что она на него смотрит. В последнее время он прилагал больше усилий, чтобы оставаться в хорошей физической форме, – почти все вечера крутил педали на велотренажере, – и она была рада, что муж у нее до сих пор относительно стройный и подтянутый. Стиль его одежды отличался консерватизмом, но с некоторых пор он стал склонен к экспериментам: например, купил кожаную куртку, которая у нее и теперь еще вызывала сомнения.

«У папы кризис среднего возраста, – прокомментировал их сын. – Скоро сделает себе татуировку».

Жюльет рассмеялась, но с любовью. Они с Кевином жили вместе вот уже двадцать пять лет и в постели до сих пор получали удовольствие. У него имелись свои слабости и причуды. Но у кого из мужчин их нет? Кевин был ее первым парнем. Она вышла замуж за него, когда ей было двадцать два, и не могла себя представить с другим мужчиной.

Он снял трусы и, повиливая ягодицами, направился в душ. Жюльет слышала, что он напевает себе под нос какой-то веселый мотивчик, но не осуждала мужа за то, что он чувствует себя счастливым. Человек привычки, за границей Кевин был не в своей стихии и сильно тосковал по дому. А вот она сама еще не была готова вернуться. Она не знала, что именно надеялась найти в Париже, но это что-то, когда она пыталась до него дотянуться, по-прежнему ускользало от нее подобно тому, как рассеивается в воздухе завиток дыма. Жюльет снова посмотрела на фотографии в телефоне. На одной была запечатлена акварель, висевшая на стене в комнате бабушки, на второй – настоящая площадь, на которую она случайно набрела днем. Возможно, площадь была та же самая, но что это значит? Не исключено, что бабушка хранила картину как память о Франции. Жюльет было жаль, что вечером она будет ужинать не в том кафе, но ведь, даже если там вкусно кормят, она все равно была бы напряжена, переживая, что Кевину блюда не нравятся, и все равно не получила бы удовольствия от еды.

В ванной их номера шумел душ. Кевин настоял, чтобы они остановились в современном отеле с приличной сантехникой, какая их вряд ли порадовала бы в причудливой маленькой гостинице, которую Жюльет отыскала на Монмартре. Скорее всего, он был прав. В той гостинице номера были бы крошечными, воду включали бы с перерывами, и Кевин пребывал бы в более отвратительном настроении, чем когда бы то ни было. И вдруг зазвонил его мобильный. Жюльет взяла телефон. Кевин занимался коммерческой недвижимостью, и в ближайшее время ему предстояло совершить крупную сделку. На дисплее высветилось «Джексонс» – адвокатская контора, с которой он вел переговоры. Если звонок срочный, ей придется вытащить его из душа.

Жюльет приняла вызов и тотчас же услышала женский голос:

– Кев, лапочка, забыла предупредить, что во вторник нам придется чуть сдвинуть нашу встречу. Скажем, на семь? Стейси записана к зубному после школы. Кевин, ты меня слышишь?

Жюльет прервала звонок. С минуту она сидела с телефоном в руках, потом положила мобильник на тумбочку мужа. Какой-то бессмысленный набор слов. Если бы женщина не произнесла имя Кевина, Жюльет подумала бы, что ошиблись номером. Голос на другом конце линии она узнала: он принадлежал Мэри-Джейн Макинтайер, поселившейся в доме через улицу от них несколькими годами ранее. Почему в контактах Кевина она значится как «Джексонс»? Жюльет взяла телефон мужа, попыталась разблокировать его, но PIN-код теперь был другой. На мгновение она почувствовала себя актрисой в третьесортном телесериале. Кевин бесился, когда его называли «Кев», а Мэри-Джейн он считал скучной, утомительной особой. Ее муж был военным, подолгу бывал в отъезде, и она вечно донимала Кевина просьбами помочь ей по дому, причем обычно это касалось каких-то пустячных мелочей, с которыми она легко справилась бы сама.

– Если это Мэри-Джейн, меня нет дома, – однажды сказал он Жюльет, когда в дверь позвонили.

– По-моему, она в тебя втюрилась, – ответила Жюльет, и они оба рассмеялись.

Она взяла из мини-бара маленькую бутылочку бренди и, стоя, залпом осушила ее. Не может быть, чтобы ее муж крутил роман с их соседкой. Абсурд чистейшей воды, в голове не укладывается. Но если допустить, чисто гипотетически, что муж ей изменяет, тогда становятся понятны некоторые его странности, которые она заметила в нем во время этой поездки. И попыталась бы проанализировать их, если бы не была так сильно увлечена Парижем. Во-первых, телефонные звонки рано поутру, когда в Филадельфии как раз полночь. «Адвокаты работают допоздна», – объяснил муж. Во-вторых, он стал необычайно скрытен: телефон из рук не выпускал, и если говорил по нему, то обязательно отходил подальше от жены. Сегодня вечером он утратил бдительность лишь потому, что они были почти дома. Его собранный чемодан стоял у двери. В ванной все еще шумела вода. После душа Кевин будет подстригать волосики в носу, чистить зубы, полоскать рот. Время у нее есть.

Не отдавая отчета своим действиям, Жюльет присела на корточки возле чемодана мужа, расстегнула замки и принялась быстро перебирать аккуратно сложенные вещи: брюки, тенниски, пиджаки – как повседневные, так и более строгие. Между двумя кашемировыми свитерами она нащупала маленький сверток в шуршащей папиросной бумаге, перевязанный капроновой лентой. В нем лежал нежно-розовый женский гарнитур: две комбинации с трусиками и бюстгальтер с формованными мягкими чашечками. В это женское белье она бы ни за что не втиснулась, даже если бы год сидела на диете. «Ты женщина в полном смысле этого слова», – любил говорить Кевин, тиская в ладонях ее груди. Мэри-Джейн была смуглая, худая, с плоской грудью и идеальными дугами бровей. Если б была собакой, то непременно какой-нибудь гончей породы. «А я кто?» – думала Жюльет. Толстый рыжий лабрадор, угодливо виляющий хвостом. Она постаралась как можно аккуратнее завернуть нижнее белье, перетянула сверток лентой, связав ее края в не очень красивый бантик, и снова убрала его в чемодан.

* * *

– Шикарное место, да? – Кевин протянул ей вилку, на которой лежало нечто очень похожее на обойный клейстер. – Попробуй мой муслин^[6] из улиток.

– Ой, нет, спасибо, мне достаточно. Мое… – Жюльет не могла вспомнить названия того, что ела, – это было нечто волокнистое. – У меня сытная закуска.

– Подумать только, и ты еще хотела, чтобы мы наш последний вечер в Париже провели в каком-то захолустном кафе! – Он слегка взболтал красное вино в большом бокале, с наслаждением вдохнул его аромат и выпил. Как только Кевин опустил бокал на стол, официант мгновенно шагнул к ним, взял бутылку и снова налил ему вина. – Merci, – поблагодарил Кевин и улыбнулся жене, показывая, как он старается уважить французов.