И опять душу сковал страх. «Жизнь без тебя – это и не жизнь вовсе», – хотел возразить он, но вместо этого поцеловал жену, растворяясь в блаженстве, которое дарили ее объятия, прижимая ее к себе так крепко, что она со смехом стала вырываться от него.

* * *

Жак целыми днями размышлял о том, что сказала Матильда, и узел тревоги в животе затягивался все туже и туже. Как-то вечером он задержался в магазине допоздна. Звякнул дверной колокольчик. Жак, как обычно, со страхом устремил взгляд на дверь, опасаясь, что это Шмидт решил нанести ему очередной визит. Однако это был всего лишь друг Жака Анри. Карман ему оттягивало недельное жалование.

– Сегодня пятница. Время выпить, mon ami. Пойдем отведаем пастиса^[15]. Заодно отвлечешься от своих забот.

Жак и Анри познакомились более двадцати лет назад, когда учились в одной школе, и с тех пор дружили. Трудно представить двух более несхожих людей. Анри был невысокий, плотный, от природы атлетичный, не склонный к самокопанию человек, который не видел смысла читать книги или посещать художественные галереи. В школе он защищал Жака от задир и хулиганов, а Жак писал за него сочинения и исправлял орфографические ошибки. Анри воспитывался в большой многодетной семье, и, пока мальчики росли, Жак был своим в его беспорядочном шумном доме. Анри был свидетелем на свадьбе Жака. Матильду он обожал и все пытался уговорить ее сбежать вместе с ним. Он не знал отбоя от девчонок, но больше месяца ни с одной не встречался.

Жак повесил на двери табличку «Закрыто» и запер магазин. С минуту они с Анри постояли на тротуаре, глядя на кафе, что находилось на углу площади. Они постоянно наведывались туда, пока заведение не облюбовали немцы. Теперь на его окне висела вывеска Soldatenkaffe. Не сговариваясь, друзья развернулись и пошли в другую сторону, направляясь из семнадцатого округа к злачным улочкам Монмартра. На пути им изредка встречались немцы, по одному или по двое, но они скорее просто бродили, а не патрулировали улицы.

– Я ненадолго, – сказал Жак Анри, когда они ступили в переполненный бар на Рю-де-Дам. – Маме нездоровится, а у Матильды сегодня какая-то встреча.

И все же он получал истинное удовольствие: приятно было вдыхать теплый дымный воздух, слышать взрывы смеха, ощущать, как алкоголь будоражит тело и сознание. Жак на мгновение закрыл глаза, воображая, что он снова в прежнем Париже. Теперь в баре женщин было не меньше, чем мужчин, что его до сих пор удивляло, а мужчины в основном были пожилые. Очень многие его сверстники были призваны в армию и в результате либо погибли, либо попали в лагеря для военнопленных.

– Как поживает твоя очаровательная жена? – спросил Анри. – Ладит со свекровью?

– Более или менее. Теперь всем непросто живется. – Жак еще глотнул настойки, хотя голова уже плыла и в животе урчало. – А ты сам как?

Анри огляделся.

– Помнишь, я работал в том большом доме в Марэ? На прошлой неделе боши явились туда и вывезли все подчистую. Ковры, картины, фарфор – погрузили в фургоны и увезли.

– А что же люди, которые там жили? – спросил Жак.

– Кто знает? – пожал плечами Анри. – Они покинули дом за день до этого, и с тех пор их никто не видел. И смотри, что получается: у нацистов имелось нечто вроде описи вещей. Они точно знали, что есть в доме – от картин на стенах до вина в погребе. – Он покачал головой. – Наверное, в городе уже многие месяцы рыскают их лазутчики. Нас держат за дураков, мой друг. Боши циновки у нас из-под ног выдергивают и отправляют в Германию вместе со всем остальным. Ты заметил, сколько ныне в Париже мебельных фургонов? Компании по грузоперевозкам заколачивают немалые деньги, это как пить дать.

Жак предостерегающе приложил палец к губам. Добавил еще воды к настойке и взболтал в бокале непрозрачную желтую жидкость. Анри закурил сигарету, и какое-то время они сидели в молчании, каждый думая о своем.

– Хочу попросить тебя об одолжении, – наконец произнес Жак. – Сможешь кое-что сделать для меня? Помнишь те остатки досок в моем подвале? Мне нужны еще полки.

– Для путеводителей? – улыбнулся Анри. – Сделаю, конечно. Через неделю.

– Вообще-то, это срочно. Сможешь поработать в выходные?

Анри вскинул брови.

– Я помогу, – добавил Жак. – А Матильда, если нам повезет, приготовит для нас ужин.

Анри смотрел на него несколько секунд, размышляя.

– Ладно, – согласился он. – Полагаю, ты не стал бы просить, не будь это важно.

– Спасибо, – поблагодарил Жак. – Позже все объясню.

Все, конечно, он объяснять не станет. Анри он доверял больше, чем кому бы то ни было, – не считая Матильды, разумеется, – но бывают такие секреты, в которые лучше никого не посвящать. Хоть он и сказал жене, что избавился от запрещенных изданий, ящик с этими книгами все еще стоял в его хранилище. Ну не мог он, наступив себе на горло, отправить свои сокровища на какой-нибудь огромный склад, где их переработают в бумажную массу, или сожгут, или оставят истлевать. Книги – это его хлеб, его страсть, его raison d’être^[16]. Разве мог он допустить, чтобы их уничтожили? Он и так уже согласился терпеть множество унижений от нацистов, но это уже выше его сил. Однако наличие запрещенных изданий в его магазине немало тревожило Жака, не давая ему спать по ночам. С каждым днем жизнь становилась все опаснее, и «Спрятанная страница» перестала быть его святилищем. Необходимо было без промедления сделать магазин надежным прибежищем. Как оказалось, более точного названия своему книжному он не мог бы придумать.

* * *

– Значит, вот чем вы с Анри занимались все выходные? – Матильда провела рукой по полированному дереву. – Очень красиво. Но тебе и вправду нужны эти дополнительные стеллажи?

Жак глянул в через плечо, проверяя, закрыты ли ставни, а затем сдвинул в сторону деревянную панель в глубине средней секции, просунул руку в узкую щель и отпер потайной замок. Вся средняя секция стеллажа плавно выдвинулась вперед, открывая взору небольшую пустую комнату.

– Mon Dieu! – охнула Матильда. – Умно придумано.

Складское помещение в дальнем правом углу магазина было шести футов в ширину и двенадцати в длину. Прежде в него входили через дверь, которую Анри спрятал за стеллажом. Про этот новый вход никто не догадается, словно той каморки никогда и не существовало. Анри не стал уточнять, зачем его попросили сделать потайную комнату, а Жак воздержался от объяснений.

– В Париже не тебе одному хочется иметь убежище, – только и заметил его друг.

Жак закрыл дверь-стеллаж и запер ее на крючок, потом зажег свечу в бутылке из-под вина, что стояла на полу.

– Свет здесь лучше не включать. Его могут увидеть с улицы. – Он показал на окно под самым потолком. Это был единственный изъян в его плане: кто-нибудь, идя по улице и завернув за угол, войдет в его книжный магазин и сообразит, что в зале этого окна нет. И тогда у него возникнет резонный вопрос: куда же оно открывается? Тем не менее только очень внимательный – или очень подозрительный – человек мог бы заметить такую мелкую деталь.

– Но каково предназначение этой комнаты? – спросила Матильда, оглядывая каморку. Увидев ящик, она взяла из него одну из верхних книг, немного полистала ее. – А-а, теперь понятно.

Будь Жак честен с самим собой, он бы признал, что думал не только о книгах, хотя их существование тяготило его ум. Ему требовалось убежище, такое место, где он сам мог бы исчезнуть для всего мира, закрыв за собой дверь.

Он крепко обнял Матильду.

– Может, давай останемся здесь, а весь мир пусть веселится без нас.

– Если бы. – Она губами коснулась его губ. – Сколько, по-твоему, пройдет времени, пока твоя мама заметит, что нас нет?

– Можно принести подушки, навести здесь уют.

Жак сел и потянул Матильду за собой. Как же она прелестна в сиянии свечи и как же он соскучился по ней! Теперь им нечасто удается побыть вдвоем.

– Значит, это и есть твой план? – рассмеялась Матильда. – Да ты у нас темная лошадка.

– Согласись, – произнес он, расстегивая пуговки на ее блузке, – спать в одной комнате с мамой – не самый идеальный вариант.

– Не говоря уже про консьержку, которая вечно тарабанит нам в дверь, и про соседей, прислушивающихся к каждому нашему звуку.

Матильда вытащила из его брюк рубашку.

– Давай больше не будем про них.

Губы Жака накрыли рот жены, руки обхватили ее за талию, и вскоре они забыли и про соседей, и про то, что у них пустые желудки, а на ужин один только картофельный пирог.

* * *

После Жак наблюдал, как Матильда одевается. Ее била дрожь: было слишком холодно, чтобы долго оставаться без одежды. Ее подвздошные кости торчали, как острые углы, под кожей проступали ребра – можно пересчитать. Он вспомнил, как восхитительно она выглядела в день свадьбы: голубое платье с глубоким вырезом, на голове – венок из белых роз, изгибы фигуры плавные и сама она – как гладкий сочный персик. Жак поклялся оберегать и лелеять ее, и теперь ему казалось, что он не выполнил обещания. Он чувствовал, сколь глубоко она несчастна, в немалой степени и потому, что боялась обидеть его или оскорбить открытым неповиновением. Его жена по сути – это сила природы. Она хотела быть деятельной, бороться, нестись вперед, как бурная река, и этого он не мог изменить.

– Я понимаю, что ты чувствуешь, – произнес Жак, грея в ладонях ее замерзшие руки. – Если хочешь, посещай те собрания твоих коллег. Я не буду стоять у тебя на пути.

– Ты правда не против? – просияла Матильда, обнимая мужа. – Спасибо, chéri. Я буду осторожна, обещаю.

Позже он вспомнит тот момент и подумает, что, возможно, тогда совершил ужасную ошибку.

Глава 4

Декабрь 1940 года

Лето сменила осень, осень – зимние холода, наступившие неожиданно рано. Матильда нередко засиживалась в музее допоздна, и Жак не спрашивал, почему она задерживается. «Спрятанная страница» приносила стабильный доход, хотя многие посетители, казалось, приходили сюда не только купить книги, но и немного побыть в тишине и покое. Герр Шмидт взял себе в привычку наведываться в магазин Жака в самое разное время, что, конечно же, выбивало из колеи. Вроде бы появления новых стеллажей он не заметил, и это, безусловно, радовало, но мотивы его частых визитов были неясны. Заложив руки за спину, Шмидт прохаживался вдоль полок, что-то напевал себе под нос, глядя на корешки, словно наблюдал марш войск на параде. Он выбирал одну-две книги, а потом у кассы заводил с Жаком неловкий пустой разговор о чем-нибудь: о том, как в молодости он год жил и учился в Париже, как с тех пор сильно изменился Париж, как он восхищается французской культурой. Жак ненавидел эти односторонние беседы: Шмидт разглагольствовал, а он сам был вынужден ему поддакивать. Немец стоял слишком близко, что вызывало у Жака дискомфорт. От Шмидта разило табаком, Жак видел порез от бритвы на его щеке. Он чувствовал себя как в ловушке: не мог сдвинуться с места, пока Шмидт сам не избавлял его от своего внимания или кому-то из покупателей не требовалась помощь.

Однажды утром от своего бывшего работодателя месье Исааксона Жак получил письмо с просьбой прийти к нему домой на чай ранним вечером в ближайшее воскресенье. Исааксон предупредил, что о предстоящем визите лучше никому не говорить по причинам, которые он объяснит при встрече, и, если в это время рядом с его домом будут ошиваться немцы, визит желательно отложить.

Жак написал в ответ, что с радостью принимает приглашение. Исааксон был великодушный, культурный человек, равно как и умный бизнесмен, которому он был многим обязан.