В назначенное время Жак прибыл к дому Исааксона. На улице было безлюдно, но, звоня в дверь, он невольно оглядывался через плечо. Тишину мгновенно разорвал шквал яростного лая, раздавшийся в доме, так что его приход вряд ли остался незамеченным. Служанка, приотворившая дверь, которая изнутри была закрыта на цепочку, с ужасом смотрела на гостя, пока Жак не улыбнулся и не снял шляпу.

– Прости, что пришлось прибегнуть к таким мерам секретности, – извинился месье Исааксон, когда они устроились в его кабинете, потягивая из бокалов сливовицу. Он гладил толстого лохматого терьера. Тот последовал за ними в кабинет и теперь, сидя на коленях у хозяина, с подозрением смотрел на гостя. – К несчастью, Альфонс не понимает, что шуметь нельзя.

Внешний вид бывшего работодателя потряс Жака. Обычно безукоризненно аккуратный во всем, сейчас он выглядел осунувшимся и неряшливым: на лице – неопрятная щетина, галстук – в грязных пятнах, на ногах – тапочки вместо его традиционных до блеска начищенных туфель.

– Говорят, люди вроде нас должны покинуть страну. Но куда мы поедем? – произнес он. – Это мой дом. Я воевал за Францию в последней войне, награжден медалями. Моя дочь учится музыке в консерватории. Наша жизнь здесь. Мы не можем просто так собрать вещи и отправиться неведомо куда. Жена моя слаба здоровьем, дорога ее убьет.

– Конечно, – согласился Жак.

– Впрочем, что теперь жаловаться. Я перейду сразу к делу, – продолжал Исааксон. – Мой магазин закрыли, счет в банке заморозили, и я больше не могу торговать. Мне удалось перевезти цвет своей коллекции в надежное хранилище. Как ты смотришь на то, чтобы продавать мои книги вместо меня? В моем собрании есть очень ценные экземпляры. Твой бизнес от этого только выиграет. Доход от продаж мы могли бы делить поровну. Что скажешь?

Жак отпил маленький глоток огненной жидкости. Он чувствовал себя неловко оттого, что за помощью к нему обращается человек, которого он почитал как своего наставника, да и поведение Исааксона тоже немало его тревожило. Куда подевалась его былая уверенность в себе? Казалось, за последние два года он постарел лет на десять.

– Идея интересная, но ее нужно обдумать, – осторожно ответил Жак. – Это сопряжено с риском для нас обоих.

– Ныне любой шаг – это риск. – Исааксон спустил Альфонса с колен на пол и подлил Жаку сливовицы. – Жак, ты единственный человек, к кому я мог бы обратиться с таким предложением. Тебе я доверяю безоговорочно. Я дал бы тебе ключи от хранилища. Посмотришь книги, выберешь, какие захочешь. Естественно, потребуется время, чтобы их перевезти. Сделаешь, когда появится возможность.

– И где находится это хранилище?

– В центре. На Фобур-Сен-Мартен, в десятом округе. Туда ты сможешь добраться в любое удобное для тебя время.

– Я не думал так скоро вкладываться в антикварные книги.

– Понимаю. Но предложение хорошее, грех таким не воспользоваться, – заметил Исааксон. – Твой бизнес сразу пойдет в гору, а я предлагаю максимально выгодные условия.

– Да, условия очень выгодные.

– Ну, что скажешь?

Терьер тявкнул, словно ему тоже не терпелось услышать ответ Жака.

Если б не Исааксон, Жак, возможно, никогда не стал бы книготорговцем. Тот щедро делился с ним профессиональным опытом, поощрял его амбиции. Жак рад был помочь, но не хотел принимать решение в спешке: многое требовалось обдумать.

– Как я буду переводить вам выручку? – спросил он, пытаясь выиграть время.

– Только передавать наличными, – торопливо заговорил Исааксон. – Моя дочь приходила бы к тебе в магазин раз в месяц, если это удобно. Нельзя, чтобы нас видели вместе. Это рискованно.

Если нацисты узнают, что Жак продает книги в интересах еврея, его магазин закроют. Он упорно противился тому, чтобы Матильда подвергала себя опасности, а теперь вот сам готов ввязаться в не менее рискованную авантюру. Да и непорядочно как-то присваивать деньги человека, оказавшегося в отчаянном положении. С другой стороны, как еще Исааксон сможет выжить?

– Ты мне как сын, – продолжал его старый друг. – Я всегда мечтал о том, чтобы мы с тобой стали компаньонами. После войны мы могли бы организовать совместный бизнес. Я сделаю тебя богатым, мой мальчик.

Исааксон попытался улыбнуться, и у Жака защемило сердце. Конечно, он поможет. Матильда права: прошло то время, когда можно было скрестить пальцы на удачу и надеяться, что в итоге все образуется само собой. Жак знал, как бы поступила в такой ситуации его жена.

– Ладно, – согласился он. – Давайте попробуем пару месяцев, посмотрим, как дело пойдет.

– Чудесно! – Исааксон неуклюже встал и пожал Жаку руку.

Альфонс тем временем со всей энергичностью пытался вскарабкаться на ногу хозяина.

– Ты не пожалеешь об этом, обещаю.

* * *

В следующий раз, когда герр Шмидт явился в «Спрятанную страницу», Жак был готов к его приходу.

– Как раз вас-то я и ждал! – воскликнул он, к немалому удивлению Шмидта. – Я приобрел несколько прекрасных изданий, которые вы, я знаю, сумеете оценить по достоинству.

В центре большого зала теперь, как изначально и задумывал Жак, стояла витрина, а в ней были выставлены сорок – пятьдесят первых изданий и редкие книги, которые трудно найти. Шмидт говорил ему, что его интересует Чарльз Диккенс, а Исааксон упомянул первое издание «Записок Джозефа Гримальди»^[17] под редакцией Диккенса, с иллюстрациями Джорджа Крукшенка^[18]. Жак со всей церемонностью открыл витрину и извлек оттуда книгу.

– Первое издание, – сказал он Шмидту и буквально словами Исааксона объяснил: – Это можно определить по иллюстрации на странице 238… Ага, вот она… На ней отсутствует окантовка. Видите?

– Да, конечно. Прекрасно. Вы позволите? – Шмидт, с жадным блеском в глазах, благоговейно взял в руки книгу. – Я рад, что вы расширяете свой бизнес, месье Дюваль.

В итоге Шмидт купил «Записки Джозефа Гримальди» под редакцией Диккенса, а также еще две книги Эрнеста Хемингуэя и тоненький томик поэзии Гете для повседневного чтения – не первое издание, но в отличном состоянии.

– Торговаться я не стану, – сказал он, когда пришло время расплачиваться. – Я человек чести. Если вижу то, что хочу приобрести, готов заплатить столько, сколько запросят.

Книги эти Шмидту, конечно, достались дешево, если учитывать текущий обменный курс, но, по крайней мере, месье Исааксон получит хоть какие-то деньги. В своей бухгалтерской книге Жак завел отдельную учетную статью для так называемых антикварных книг, решив, справедливости ради, оставлять себе только четверть выручки от их продажи. Исааксон нуждался в деньгах больше, чем они. В любом случае Матильда будет рада дополнительным поступлениям в их семейный бюджет, поскольку яйца, за которыми она выстаивала очередь ради его матери, стоили дорого.

Мадам Дюваль почти ничего не ела. Однажды вечером у нее развился жар, поднялась опасно высокая температура. Она металась на кровати, с нее градом лил пот, хотя в квартире было настолько холодно, что даже от дыхания шел пар. Они по очереди дежурили у ее постели, губкой протирая ей лицо, пока на рассвете наконец-то не явился врач.

– Кто это? Я не хочу его! – вскричала маман, находясь в полубредовом состоянии. – Где доктор Вайш? Только он мне поможет.

– Доктор Вайш уехал, – в очередной раз повторили они. – Ты разве забыла?

– Куда уехал?

– В деревню, – ответила Матильда.

Объяснять больной женщине, что польский еврей доктор Вайш отправлен в лагерь для интернированных Дранси, не имело смысла.

Новый врач, черствый и грубый, бесцеремонно заявил, что мадам Дюваль подхватила какую-то инфекцию и, поскольку организм ее ослаблен, возможно, не сумеет побороть болезнь – следующие двадцать четыре часа будут критическими. Он сделал ей укол и выписал рецепт на новые лекарства, которые они едва ли могли себе позволить, затем сдержанно кивнул и ушел.

– Спать уже можно не ложиться, – произнесла Матильда, зевая. – Пойду займу очередь в булочную.

Она ловко собрала и скрутила в узел свои густые волнистые волосы. Наблюдая за женой, Жак любовался ее грациозной гладкой шеей, белой, как сливки, на фоне выцветшего алого кимоно, которое она носила в качестве ночной сорочки. В последние дни губы ее все время были сложены в твердую складку, а с лица не сходило настороженное затравленное выражение.

– К твоему возвращению я сварю кофе, – пообещал Жак. – И надень мамину шубу. Не хватало, чтобы и ты еще заболела.

Матильда улыбнулась, поцеловала мужа и ушла. Жак сел за стол в кухне, положил голову на руки и, должно быть, задремал. Некоторое время спустя его разбудила Матильда. Она влетела в квартиру и давай что-то бессвязно тараторить.

– Помедленнее! – потер он сонные глаза. – Никак не пойму, что ты пытаешься сказать.

– Полиция задерживает иностранок, – объяснила она, захлебываясь словами. – Я видела их только что по пути в магазин. Женщины – британки, так сказал мне жандарм. Их ведут на допрос в ратушу.

– А к нам это какое имеет отношение? – спросил Жак.

– Я беспокоюсь за мадам Скотт-Джонс, конечно! – Матильда заставила его подняться со стула. – Нужно предупредить ее, пусть где-нибудь спрячется. Пойдем со мной, тебя она послушает.

Жак пытался сфокусировать затуманенный взгляд. Англичанка мадам Скотт-Джонс, старая дева лет сорока пяти, жила в квартире напротив них, и они с ней подружились. Несколько лет она работала гувернанткой. Ее последние работодатели – американская семья – вернулись в Нью-Йорк, а она осталась в Париже. Мадам Скотт-Джонс была одним из самых верных клиентов Жака. Если ему попадалось особенно красивое первое издание какой-то книги, он сначала показывал его мадам Скотт-Джонс. «Вы пустите меня по миру, месье Дюваль», – говорила она, обнажая в улыбке зубы. В действительности скорее это он рисковал пойти по миру, поскольку продавал ей книги за ту же цену, за какую приобретал у посредника. Она любила французскую поэзию, особенно Бодлера, Рембо и Верлена, а однажды он набрел на нее в парке Монсо, где в безлюдном уголке она с самозабвением читала вслух что-то из Расина. В любое время года она носила практичные кардиганы, плотные чулки и туфли на шнурках, но под слоями шерстяной одежды, вне сомнения, билось страстное сердце.

Жак последовал за женой через коридор. Мадам Скотт-Джонс вышла к ним в мужской полосатой пижаме, поверх которой накинула свой традиционный кардиган; ее жесткие седые волосы были растрепаны, торчали во все стороны. Она не сразу поняла, что Матильда пыталась ей сказать.

– Но зачем им меня допрашивать? – изумилась она. – Что противозаконного я могла совершить? С наступлением комендантского часа на улицу я не выхожу, ежедневно отмечаюсь в полицейском участке.

– Причина им не требуется, – ответила Матильда. – Мадам, поторопитесь, прошу вас. Они скоро будут здесь. Соберите сумку с самыми необходимыми вещами и… и спрячьтесь у нас, пока не уедет полицейский фургон.

– А потом как мне быть? Британское посольство закрыто, наверняка всюду полиция. – Мадам Скотт-Джонс пригладила рукой волосы, но только еще больше их разлохматила. – Какая же я дура! Надо было покинуть Париж еще несколько недель назад.

– Поживите у нас несколько дней, пока суматоха не уляжется. Потом, когда все забудут о вашем существовании, тихонечко вернетесь к себе. – Матильда взглянула на мужа. – Правда ведь, Жак?

– Конечно, – согласился он, помедлив лишь долю секунды.

А что еще он мог ответить?

– Мне неудобно вас обременять, – сказала мадам Скотт-Джонс. – Нет, я должна придумать что-то еще. Может, обратиться в американское посольство, попросить у них защиты? Посол очень помог Гольдштейнам.

– Вам придется показывать паспорт на контрольно-пропускных пунктах, – указала Матильда. – Да и немцев вокруг полно, вы до конца улицы дойти не успеете, как вас остановят.

Даже британский флаг, если б мадам Скотт-Джонс в него завернулась, не мог бы более подчеркнуть типичности национальных черт, присущих ей как истинной англичанке.

– Если меня обнаружат у вас дома, вас тоже арестуют, – заметила она. – Я не могу просить вас, чтобы вы ради меня подвергали себя опасности.