В этой близости Роман ощущал не только физическое удовольствие, но и странное узнавание. Словно за тёмными глазами скрывалось нечто знакомое, резонировавшее с самой его сутью. Будто два программных кода, написанных на разных языках, но удивительно совместимых, переплетались в новую структуру.

Скользящие по телу пальцы находили точки, о чувствительности которых он не подозревал. Кожа под прикосновениями горела, как от соприкосновения со льдом. В темноте комнаты тела сплетались в единый силуэт, и Роману казалось, что он растворяется в этом единстве, теряет границы собственного "я". Сознание плыло, цепляясь за отдельные мгновения: мерцание лунного света на белоснежной коже, изгиб шеи, тяжесть тёмных прядей, касающихся лица, прохладное дыхание на разгорячённой плоти.

Происходящее казалось одновременно нереальным и более настоящим, чем обычная жизнь. Словно повседневность была лишь тенью, а это – подлинным существованием. Время растянулось, потеряло линейность. Роман не мог бы сказать, сколько прошло минут или часов. Звуки внешнего мира исчезли – ни скрипа половиц, ни шума редких машин с улицы, ни далёкого лая собак. Только их дыхание, шорох простыней, биение сердца, отдававшееся эхом в чужом теле.

Близость нарастала, напряжение концентрировалось до невыносимого пика. Когда волна удовольствия накрыла Романа, что-то прошло сквозь сознание – не мысль, не образ, а чистое чувство, не принадлежащее ему. Будто на мгновение в разум проникло нечто извне, оставило след и отступило с ощущением странной, невозможной связи.

Тело над ним напряглось в беззвучном экстазе. В этот момент Роман увидел, как глаза полностью почернели, зрачки расширились, поглотив радужку, а кожа на мгновение стала почти прозрачной, позволяя увидеть не кровь и плоть, а тонкую сеть мерцающих нитей. Но видение длилось лишь долю секунды – с тем же успехом это мог быть обман зрения, игра лунного света, искажённого пеленой удовольствия.

Потом незнакомка лежала рядом, не касаясь телом, но достаточно близко, чтобы ощущалось холодное сияние кожи. Тишина между ними была полной, но не тягостной. В отличие от молчания с людьми, которое всегда хотелось чем-то заполнить, это безмолвие казалось естественным, как тишина зимнего леса. В пространстве без слов Роман чувствовал странное единение, глубинное понимание, не требующее вербализации.

Юноша не помнил, когда уснул. Просто в какой-то момент веки отяжелели, и сознание соскользнуло в темноту. Сны были яркими, наполненными кодом, струящимся как живой поток, складываясь в прекрасные, сложные структуры. Внутри этих структур жили цифровые сущности, обретающие форму, сознание, волю.

Утренний свет просачивался сквозь неплотно задёрнутые шторы, образуя размытые прямоугольники на стене напротив кровати. Роман открыл глаза медленно, будто выныривая из глубины необычно спокойного сна. Тело ощущало странную лёгкость, словно часть груза повседневности была снята с плеч невидимой рукой. Он лежал неподвижно, вслушиваясь в привычные утренние звуки дома – приглушённое бормотание радио на кухне, шум воды в трубах, скрип половиц под шагами Татьяны. Звуки казались теперь отдалёнными, принадлежащими к миру, от которого за ночь он стал немного дальше.

Первая мысль, посетившая сознание Романа, была о пустом пространстве рядом. Рука непроизвольно скользнула по простыне, ещё сохранившей едва уловимое тепло, возможно, от его собственного тела. Роман медленно повернул голову, хотя уже знал, что никого рядом не увидит. Подушка оставалась нетронутой, не сохранив ни вмятины от головы, ни единого длинного волоса, ни малейшего следа присутствия. Только смутное ощущение, что совсем недавно здесь был кто-то ещё.

Воспоминания о ночи наплывали постепенно, как волны на берег – сначала неясные, затем всё более отчётливые. Женщина с мраморно-белой кожей. Прохладные пальцы, скользящие по телу с невероятной точностью. Глаза, в которых будто плескалась тёмная глубина, не принадлежащая человеческому существу. Поцелуй с привкусом мятной свежести, словно первый глоток воды после долгой жажды.

Сон. Это должен был быть сон. Исключительно яркий, наполненный деталями, какие обычно не запоминаются, но всё же – лишь сон. Роман провёл ладонью по лицу, пытаясь стереть остатки видения. Такое случается после переутомления, после долгих часов работы с кодом, когда разум начинает генерировать странные образы на границе яви. Нейроны, перегруженные информацией, просто создают компенсаторные галлюцинации во сне.

И всё же…

Было что-то слишком реальное в ощущениях. Слишком точное в деталях. В памяти остался каждый изгиб тела ночной гостьи, каждый переход света и тени на коже, каждое движение с той чёткостью, с какой обычно помнят только события реальной жизни. Более того, сохранился запах – лёгкий, не похожий ни на какой другой, словно озон после грозы, но нежнее, тоньше. Ни в одном из прежних снов не было запахов.

И было кое-что ещё – чувство не столько физического контакта, сколько соприкосновения с чем-то фундаментально иным, с системой, работающей по совершенно другим принципам. Словно на короткое время появилась возможность подключиться к чужому коду, к алгоритму настолько совершенному, что он превосходил человеческое понимание.

«Это был сон», – уверенно сказал себе Роман. Единственное разумное объяснение. Усталость, одиночество и страстное желание найти кого-то, кто бы по-настоящему увидел его – вот что породило это видение. В конце концов, разве не этого хочет каждый человек? Быть увиденным по-настоящему, а не только через призму чужих ожиданий и разочарований?

Двигаясь, чтобы сесть на кровати, студент ощутил, как что-то холодное коснулось бедра через тонкую ткань пижамных штанов. Что-то металлическое, гладкое, небольшое. Замерев на мгновение, Роман медленно отодвинул одеяло и увидел.

На смятой простыне лежал маленький серебряный предмет – круглый кулон размером с крупную монету, без каких-либо надписей или рисунков. Поверхность казалась почти идеально гладкой, за исключением небольшой вмятины, напоминающей отпечаток подушечки большого пальца.

Роман осторожно взял кулон, словно тот мог исчезнуть от прикосновения. Металл оказался неожиданно тяжёлым для своего размера, но приятно тёплым, хранящим тепло чужого тела. Вмятина на поверхности была слишком правильной формы, чтобы быть случайным дефектом – скорее, создана намеренно, как часть дизайна. Когда Роман провёл по ней подушечкой большого пальца, то почувствовал, как углубление идеально соответствует изгибу собственной кожи, словно было сделано специально для его руки.

Перевернув кулон, он не обнаружил ни клейма, ни пробы, ни каких-либо других опознавательных знаков. Только та же ровная, почти зеркальная поверхность, отражающая утренний свет с внутренним сиянием, будто металл не просто полировали, а сам по себе генерировал едва заметное свечение.

«Откуда это?» – вопрос прозвучал в голове, но без настоящего удивления. Где-то глубоко внутри уже был известен ответ, пусть и необъяснимо. Кулон стал доказательством, материальным свидетельством того, что ночное посещение не было сном. Это должно было бы испугать, но вместо страха Роман ощущал только тихое удивление, смешанное со странной радостью узнавания.

Парень поднёс кулон к свету, и в серебристой поверхности на мгновение будто мелькнуло отражение – не его лица, а тех тёмных, бездонных глаз, смотревших на него ночью. Это был всего лишь обман зрения, игра света, но по телу пробежала лёгкая дрожь.

Роман положил кулон на ладонь и позволил пальцам сомкнуться вокруг него. Металл словно пульсировал, передавая едва уловимый ритм, не совпадающий с биением сердца. Не враждебный, но определённо чужой, принадлежащий иной системе координат, иной логике существования.

В какой-то момент он поймал себя на том, что улыбается. Не нервной улыбкой человека, пытающегося отрицать невероятное, а спокойной, уверенной улыбкой понимания. Словно нашёл то, что долго искал, не подозревая об этих поисках. Или, точнее, словно что-то нашло его – не приёмного сына Соколовых, не тихого студента, а настоящего, смотрело на саму суть, обычно скрытую от мира.

Снаружи доносились привычные звуки утра: бубнёж телевизора, позвякивание посуды, приглушённый спор Милы и Татьяны о какой-то новой кофточке. Повседневность вступала в свои права, требовала возвращения в привычное русло. Но теперь между Романом и этой повседневностью появилась тонкая, почти незаметная, но непроницаемая грань.

Он не стал никому рассказывать о находке. Не стал анализировать металл, не пытался найти логичное объяснение появлению кулона в постели.

Вместо этого Роман осторожно просверлил в стене над письменным столом маленькое отверстие и вбил туда гвоздик – простой, обычный гвоздь, но установленный с тщательностью, с какой размещают важные вещи.

Кулон занял место рядом с монитором компьютера – там, где Роман мог видеть его каждый раз, поднимая взгляд от клавиатуры. Серебристый кружок, поймавший свет от лампы, казался небольшим порталом в иную реальность, напоминанием о том, что мир не ограничивается серыми пятиэтажками Дармовецка и однообразным распорядком дней.

В какой-то момент, уже готовясь выйти из комнаты, чтобы присоединиться к завтраку, Роман обернулся и посмотрел на подвеску. На серебристой поверхности играли солнечные блики, словно посылая какое-то сообщение. Он не мог расшифровать код, но почему-то был абсолютно уверен в одном – это не конец. Это только начало чего-то, выходящего за пределы обыденного понимания, за рамки привычной логики существования.

Роман вышел из комнаты, плотно закрыв за собой дверь. Он не решился оставить кулон и положил его в карман. Впереди был обычный день – лекции, работа над проектом для городской администрации, ужин в молчаливой компании Соколовых. Ничто не изменилось в материальном мире, и всё же всё стало иным. Словно в программу жизни внедрился новый алгоритм, незаметный для окружающих, но кардинально меняющий структуру кода.

Время от времени в течение дня он ловил себя на том, что прикасается к карману, где лежал маленький осколок серебра, отломанный от подвески – крошечное напоминание, амулет, связующее звено с ночным визитом. На губах появлялась едва заметная улыбка – та самая, которую не смог сдержать утром, разглядывая неожиданный подарок. Улыбка, в которой не было ни смущения, ни замешательства – только спокойная уверенность в прикосновении к тайне большей, чем мог вообразить.

Ночью, закончив работу над кодом и выключив компьютер, Роман долго смотрел на серебряную подвеску, ловившую блики от уличных фонарей. В полутьме комнаты металл казался живым, почти пульсирующим. Он не ждал, что таинственная гостья вернётся именно сегодня, но твёрдо знал: рано или поздно снова увидит её – или того, кто стоит за ней. Что-то важное началось в жизни, что-то, выходящее за пределы рутины Дармовецка, и эта мысль наполняла странным спокойствием, словно наконец был найден путь в темноте.

– Это ещё не конец, – прошептал Роман, глядя на серебряную подвеску, и в тишине комнаты эти слова прозвучали не как вопрос или предположение, а как твёрдая уверенность. Как код, который однажды был запущен и теперь неизбежно должен выполниться до конца, какой бы ни была заложенная программа.

Глава 3

Дармовецкий технический институт существовал в собственном измерении времени, отделённом от внешнего мира толстыми стенами и тяжёлыми дверями. День растягивался в бесконечность лекций, семинаров и лабораторных работ. Минуты капали медленно, словно загустевшая смола, застывающая на потрескавшихся стенах, пропитанных запахом мела, канцелярского клея и усталости. Студенты двигались по этому лабиринту знаний как по предопределённым траекториям, шаги отсчитывали такт монотонной симфонии образования, в которой Роман Соколов был всего лишь малозаметной нотой, старательно избегающей диссонанса с общим звучанием.