Но самым сложным оказалось избегать не Леру, а собственные мысли. Они возвращались к моменту позора снова и снова, прокручивая каждую деталь с безжалостной чёткостью – как он запнулся, как сломался мел, как раздался её голос, и особенно – как всколыхнулся смех после её слов. Эти воспоминания преследовали Романа по ночам, не давая уснуть, а днём внезапно накатывали в самые неподходящие моменты, вызывая новую волну жара и стыда.

Талисман – серебряный осколок от подвески – больше не приносил ощущения защиты. Юноша по-прежнему носил его в кармане, иногда сжимая до боли в ладони, но теперь это был скорее ритуал, чем реальное утешение. Ночной гостьи больше не было, а в её отсутствие подвеска казалась просто куском металла, потерявшим свою магию.

В редкие моменты ясности Роман понимал, что реакция непропорциональна событию. Подумаешь, запнулся у доски, подумаешь, кто-то пошутил – разве это конец света? Но рациональные мысли разбивались о физическое ощущение стыда, который казался почти материальным – вязким, липким, не смываемым ни горячим душем, ни холодной водой из-под крана в туалете института, куда иногда скрывался, чтобы умыть горящее лицо.

Через неделю такой жизни – постоянного напряжения, расчётов маршрутов и укрытий – юноша почувствовал, что внутренние ресурсы на исходе. Избегание требовало слишком много энергии, которой и так не хватало после ночей, проведённых за кодом или в бесплодных попытках уснуть. В голове зрела мысль взять академический отпуск или даже перевестись в другой вуз, но это означало бы признать поражение перед самим собой.

Сидя на подоконнике в пустом коридоре, Соколов смотрел в окно, за которым моросил мелкий осенний дождь. Капли медленно стекали по стеклу, оставляя извилистые дорожки, напоминавшие алгоритмические деревья. Природа создавала свои собственные структуры данных, не нуждаясь в объяснениях и не боясь ошибиться. Где-то в этом наблюдении скрывалось решение проблемы, но студент был слишком измотан, чтобы уловить его сейчас.

Осколок серебра в кармане казался тяжелее обычного. Может быть, это не просто талисман? Может быть, ключ к другому алгоритму – не теории информации, а теории существования в мире, где твоя ценность определяется не способностью избежать унижения, а чем-то более фундаментальным? Эта мысль была слишком туманной, чтобы ухватить её сейчас, но Роман чувствовал, что она важна, что в ней кроется путь не просто к избавлению от чувства стыда, но к чему-то большему.

Звонок возвестил о начале очередной пары. Юноша не спешил – знал, что в четыреста пятнадцатойй аудитории сейчас Лера и её компания слушают лекцию по дискретной математике, поэтому у него есть ещё пять минут, прежде чем отправиться на практикум по сетевым технологиям. Пять минут, чтобы сидеть на подоконнике в пустом коридоре и следить за каплями дождя, рисующими на стекле свой собственный, непостижимый алгоритм.

Квартира Соколовых встретила Романа запахом пережаренного лука и гнетущей тишиной, нарушаемой только тихим бормотанием телевизора из кухни. Стараясь ступать как можно тише, он проскользнул в коридор, на мгновение замер у зеркала, отразившего бледное лицо с воспалёнными от недосыпа глазами, и быстро отвернулся, не желая встречаться взглядом даже с собственным отражением. Стыд, казалось, впитался в кожу, стал частью физиологии – невидимым, но ощутимым слоем между ним и миром, превращающим каждое социальное взаимодействие в потенциальную пытку.

Прихожая тонула в полумраке – лампочка под потолком давно перегорела, но никто не спешил её менять. В этом был весь дом Соколовых – царство мелких неисправностей, до которых никому не было дела. Обои в коридоре отслаивались по углам, обнажая серый, пористый слой штукатурки, похожий на больную кожу. Паркет поскрипывал с особенной, годами отработанной мелодией – Роман знал каждую «музыкальную» доску и обходил их, чтобы не выдать своего присутствия.

Пройдя по коридору, он почти достиг двери своей комнаты, когда позади раздался голос Милы:

– О, вернулся наш герой дня!

Роман замер с ладонью на дверной ручке. Медленно повернувшись, он увидел сводную сестру, прислонившуюся к дверному косяку своей комнаты. В полутьме коридора её лицо казалось размытым, но улыбка отчётливо выделялась – острая, как лезвие бритвы. Волосы, идеально уложенные даже дома, обрамляли лицо точёным силуэтом. На ней был домашний костюм из мягкого трикотажа – слишком элегантный для простого вечера в квартире, словно она всегда готовилась к выходу на невидимую сцену.

– Что-то ты рано, – продолжила девушка, медленно подходя ближе. – А я думала, ты сразу после пар бежишь на курсы ораторского мастерства… или красноречия… или как это правильно называется? – Она наигранно задумалась, прикладывая палец к губам. – Хотя, наверное, сначала надо научиться не краснеть, как помидор, когда на тебя смотрит больше трёх человек.

Её слова, произнесённые нарочито мягким тоном, вонзались, как иглы. Роман мог бы поклясться, что сестра точно знает о случившемся в институте, хотя училась на другом факультете и не могла быть свидетельницей его позора.

– Ты о чём? – спросил он, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

Мила рассмеялась – тихо, но с каким-то зловещим удовольствием:

– «Милашка старается», – процитировала она с той же интонацией, с которой это произнесла Лера. – Знаешь, эту фразу сейчас даже в комментариях к постам в институтской группе используют. Как мем. Набирает популярность.

Значит, всё ещё хуже, чем он думал. Не просто насмешка, брошенная в аудитории, но публичное унижение, растиражированное в социальных сетях. Из локального инцидента позор превратился в общее достояние, цифровой артефакт, который теперь будет жить собственной жизнью.

Жар снова начал подниматься по шее к лицу. Роман чувствовал, как кожа начинает гореть, выдавая смущение, делая его ещё более уязвимым перед сестрой. Её способность находить самые болезненные точки и бить по ним с хирургической точностью всегда поражала – не умение, а настоящий талант, доведённый до совершенства годами практики.

– Что с тобой случилось? – продолжала Мила, делая шаг ближе. Её сладковатые духи с нотой ванили создавали странный контраст с жестокостью слов. – Ты же вроде умный мальчик. Даже что-то там программируешь. Неужели не мог элементарный алгоритм объяснить? – Она наклонила голову, изображая искреннее любопытство. – Или, может, это всё Лера Станкевич? Я слышала, она там была. Вскружила тебе голову своими серыми глазками?

Последние слова подействовали как удар под дых. Откуда она знала про Леру? Про его тайное, никому не высказанное восхищение? Или это был просто случайный выстрел, который попал в цель благодаря исключительному чутью Милы на чужие слабости?

Роман мог бы ответить. Мог бы защищаться, огрызнуться, сказать что-то резкое о её собственных неудачах, которых, надо признать, было не так уж мало. Но годы жизни под одной крышей научили другому – молчание было единственным щитом, который работал. Любое сопротивление только разжигало в сестре азарт, превращая обычную подначку в полноценную охоту.

– Так что, Ромочка? – она приблизилась ещё на шаг, голос стал почти интимным, как будто они делились секретом. – Может, мне самой поговорить с Лерой, раз ты не решаешься? Рассказать, как ты на неё смотришь на парах? Как записываешь каждое её слово? Это же так мило…

Из кухни донёсся голос Татьяны:

– Мила, Рома! Ужин остывает!

Сестра отстранилась, улыбка на секунду исчезла, но тут же вернулась – теперь уже фальшиво-доброжелательная, предназначенная для родителей.

– Идём, миленький братик, – произнесла она с наигранной заботой. – Мама с папой ждут. Не хотелось бы их разочаровывать… ещё больше.

Мила развернулась и направилась на кухню, зная, что нанесла достаточно ударов. Роман стоял неподвижно, ощущая, как сердце колотится где-то в горле. Первым побуждением было закрыться в комнате, игнорировать зов к семейному ужину. Но это означало бы признать поражение, показать, насколько глубоко задели её слова.

С усилием заставив себя двигаться, юноша последовал за сестрой. Кухня, залитая резким светом люминесцентной лампы, казалась особенно неуютной. Стол, накрытый видавшей виды клеёнкой в выцветший цветочный узор. Четыре стула – не комплект, а разрозненные предметы, собранные из разных гарнитуров. Михаил и Татьяна уже сидели за столом, глядя в тарелки с каким-то угрюмым сосредоточением.

– Присаживайся, – произнесла Татьяна, не поднимая глаз. – Картошка совсем остыла.

Роман сел на своё обычное место – у стены, напротив окна. Отсюда мог видеть кусочек вечернего неба, постепенно темнеющего, с тяжёлыми свинцовыми облаками, обещавшими продолжение дождя. В этом окне была какая-то странная символичность – единственный выход из тесного пространства кухни, но выход иллюзорный, недоступный.

Михаил молча накладывал себе картошку. Глаза у него были красные и усталые – видимо, снова выпил после работы, но ещё не дошёл до стадии раздражительности. Это был относительно мирный вечер, когда отчим погружался в апатичное молчание, не требуя от окружающих ни внимания, ни реакции.

– На работе опять сократили премиальные, – произнесла Татьяна, словно продолжая начатый ранее разговор. – Говорят, из-за падения продаж. Будто это наша вина, что люди перестали покупать технику.

Михаил хмыкнул, не отрываясь от еды:

– У меня тоже зарплату задержали. Обещают на следующей неделе, но я уже слышал эту песню.

Мила, сидевшая напротив Романа, элегантно подцепила вилкой кусочек рыбы:

– А у нас в институте кафедру маркетинга расширяют. Будут новые спецкурсы, с практикой в настоящих компаниях. Самых успешных студентов обещают без собеседования брать на стажировку.

Это была её обычная тактика – на фоне родительских жалоб о финансовых трудностях ненавязчиво упомянуть о своих успехах. Не прямая похвальба, а тонкий намёк на светлое будущее, которое она себе обеспечит благодаря правильно выбранной специальности и старательности.

– Молодец, – Татьяна впервые за вечер слабо улыбнулась. – Хоть кто-то в семье думает о реальных перспективах.

Это было сказано вскользь, но Соколов почувствовал укол – ещё один в сегодняшней коллекции. Его специальность – программирование и информационные технологии – почему-то не воспринималась приёмными родителями как «реальная перспектива», несмотря на очевидную востребованность профессии. Возможно, дело было в том, что Мила умела говорить о своих достижениях, превращая каждую мелочь в значительное событие, тогда как студент обычно молчал о своих проектах.

– А ты как, Рома? – неожиданно спросил Михаил, поднимая на него тяжёлый взгляд. – В институте-то всё нормально?

Вопрос прозвучал почти заботливо, если бы не контекст – Роман точно знал, что отчим не интересовался его учёбой, если только речь не шла о возможном отчислении, которое означало бы финансовые проблемы. Стипендия парня, пусть и небольшая, была весомым вкладом в семейный бюджет.

– Всё в порядке, – ответил он, стараясь говорить ровно.

– А я слышала, у Ромы сегодня был звёздный час, – вмешалась Мила с улыбкой, от которой внутри всё сжалось. – Выступал перед всей группой. Даже популярным стал…

Михаил нахмурился, не понимая, о чём речь:

– Это как?

– Да так, – Мила небрежно пожала плечами. – Просто ребята в институте рассказывали. Видимо, наш Рома проявил себя. Правда, братик?

Её глаза сверкали торжеством – она загнала его в угол. Если признается, что опозорился на занятии, это вызовет новую волну родительского разочарования. Если попытается отрицать или приукрасить ситуацию, сестра тут же расскажет правду в самом неприглядном свете.

– Отвечал у доски, – наконец сказал Роман. – Ничего особенного.

– Ну-ну, – Мила усмехнулась. – Скромничает наш тихоня. А ведь о нём теперь весь институт говорит.

Татьяна подняла брови:

– И чего вдруг?

– Да глупости, – юноша попытался перевести разговор. – Лучше расскажите, когда ремонт в ванной начнём? Кран уже месяц течёт.

Но Мила не собиралась так просто отпускать свою жертву: