– Просто Ромочка у нас такой… трогательный. Смущается, краснеет, слова путает. Девочкам такое нравится. Особенно одной…

Роман резко поднялся, опрокинув стакан с чаем. Жидкость разлилась по клеёнке, медленно стекая к краю стола.

– Осторожнее! – воскликнула Татьяна, хватая полотенце.

– Извините, – пробормотал студент, помогая вытирать лужу. – Я… я не голоден. Пойду доделаю работу.

Михаил посмотрел на него с раздражением:

– Вечно с тобой так. То не ест, то проливает. Как маленький, честное слово.

Эта фраза, произнесённая усталым, почти безразличным тоном, почему-то оказалась больнее всего, что сказала Мила. В ней не было злости или попытки обидеть – только искреннее разочарование. Роман для них всегда был чем-то вроде неудачного приобретения – не таким, как ожидали, неспособным оправдать вложенные в него усилия.

– Я доделаю лабораторную, – повторил он уже тише, складывая мокрое полотенце. – У меня завтра сдача.

Роман вышел из кухни, чувствуя, как спину прожигает торжествующий взгляд сестры. В своей комнате плотно закрыл дверь и прислонился к ней спиной, пытаясь восстановить дыхание. Сердце колотилось так, словно пробежал несколько километров. Руки слегка дрожали, и юноша сжал их в кулаки, впиваясь ногтями в ладони – физическая боль помогала отвлечься от эмоциональной.

С улицы доносился шум дождя, ставшего сильнее. Капли барабанили по карнизу и стеклу, создавая странную, но успокаивающую мелодию. В этом ритме было что-то гипнотическое – природа не знала о человеческих драмах, не интересовалась ими, просто существовала по своим законам, равнодушная и вечная.

Роман включил компьютер, но вместо лабораторной работы открыл браузер и, поколебавшись, ввёл в поиске название институтской группы. Страница загрузилась, и студент начал просматривать последние посты. Сердце замерло, когда в комментариях к фотографии с какого-то мероприятия увидел ту самую фразу: «Милашка старается». И рядом – десятки смеющихся эмодзи. Люди, которых он даже не знал, цитировали эти слова, превращая унижение в общую шутку.

Захлопнув крышку ноутбука, юноша сидел в темноте, слушая, как дождь усиливается. В комнате становилось душно, словно кислород вытеснялся чем-то тяжёлым и непригодным для дыхания. Стены, казалось, сжимались, приближаясь со всех сторон. Соколов знал это ощущение – подкатывающую паническую атаку, когда весь мир превращается в тесную коробку без воздуха.

Схватив наушники, Роман надел их и включил музыку – старый рок-альбом с тяжёлыми гитарными риффами, заглушающими мысли. Громкость на максимум, до боли в ушах, до вибрации в висках. Музыка не приносила радости или облегчения, но создавала защитную стену между ним и миром. Непроницаемый барьер из звука.

Но даже сквозь музыку слышал смех Милы из коридора – звонкий, беззаботный, полный молодого торжества. Она разговаривала по телефону, видимо, с одной из подруг, и парень был уверен, что темой разговора был он – и его публичное унижение.

Резким движением студент сорвал наушники и швырнул их на кровать. Схватив куртку – потёртую, видавшую виды кожанку, доставшуюся от отца, – выскочил из комнаты. В коридоре Мила действительно стояла с телефоном, запнувшись на полуслове, когда прошёл мимо.

– Ты куда? – спросила она с деланным удивлением.

Роман молча натянул ботинки и вышел, хлопнув дверью чуть сильнее, чем следовало. Лестничная клетка встретила запахом сырости и кошек. Старый подъезд, с облупившейся краской на стенах и перилами, отполированными тысячами ладоней до блеска, казался продолжением квартиры – таким же тесным, душным, неприветливым.

На улице дождь лил сплошной стеной. Холодные капли тут же пропитали волосы и потекли за воротник. Но эта влага казалась чище и свежее, чем спёртый воздух дома. Соколов поднял лицо к небу, позволяя дождю смыть остатки домашнего унижения, словно вода могла очистить не только кожу, но и память.

Город тонул в сумерках, уличные фонари уже горели, их жёлтый свет отражался в лужах, создавая на асфальте дрожащие золотистые пятна. В этом свете было что-то почти мистическое – искусственное солнце, висящее над промокшим миром.

Роман шёл, не разбирая дороги. Дома-коробки, одинаковые в своей унылой геометрии, плыли мимо как декорации в дешёвом спектакле. Дождь барабанил по капюшону куртки, создавая ощущение уютного кокона, отрезанного от мира тонкой мембраной из ткани и воды.

На перекрёстке послышались голоса и смех – группа студентов выходила из магазина. Пакеты оттягивали руки, видимо, они собирались на чью-то квартиру продолжать вечер. Юноша замедлил шаг, оценивая расстояние. Можно было пройти мимо, опустив голову, но риск быть узнанным был слишком велик – город маленький, в институте все друг друга знают.

Он резко свернул на боковую улицу, выбрав более длинный путь. Здесь фонари стояли реже, и приходилось идти через тёмные промежутки, где единственным источником света были окна квартир. В одном из них Роман увидел силуэты семьи, собравшейся за столом – родители и двое детей, что-то оживлённо обсуждающие. Эта случайно подсмотренная сцена отозвалась внутри странной болью – не зависть, а тоска по чему-то, чего у него никогда не было.

Впереди показалась знакомая фигура – соседка из квартиры этажом ниже, возвращавшаяся с работы. Пожилая женщина с вечно недовольным выражением лица, которая при каждой встрече норовила пожаловаться Татьяне на шум сверху. Соколов инстинктивно пригнулся, спрятав лицо глубже в капюшон, и перешёл на противоположную сторону улицы. Он физически не мог сейчас выдержать даже короткий разговор – любой контакт с другим человеком казался непосильной задачей.

Дыхание образовывало облачка пара в холодном воздухе. Промокшие насквозь джинсы противно липли к ногам. Но эти физические неудобства были почти приятны – они отвлекали от главной, внутренней боли. Роман шёл всё дальше, постепенно оказываясь на окраине, где многоэтажки сменялись старыми деревянными домами с резными наличниками и покосившимися заборами.

Здесь было тише. Машины проезжали реже, людей почти не встречалось. Только дождь да жёлтые глаза фонарей, отражающиеся в глубоких лужах. В этой части города время текло иначе – медленнее, глубже, словно здесь ещё сохранились карманы прошлого, не затронутые суетой современности.

Студент сбавил шаг, позволяя себе просто существовать в моменте. Дождь, темнота, одиночество – всё это внезапно показалось не угрозой, а убежищем. В эту минуту он был никем – не приёмным сыном, не студентом-неудачником, не объектом насмешек. Просто человеком, идущим сквозь дождь, одним из миллионов, незначительным и свободным в своей незначительности.

Пальцы в кармане нащупали серебряный осколок – талисман, который, казалось, потерял силу после случая в аудитории. Но сейчас, в темноте и одиночестве, металл снова ощущался тёплым, почти живым. Роман крепко сжал его в ладони, и впервые за весь день губы тронула слабая улыбка. Что бы ни означал этот кусочек серебра, кем бы ни была загадочная ночная гостья – в мире существовало нечто большее, чем насмешки однокурсников и презрение приёмной семьи.

Дождь постепенно стихал, превращаясь в лёгкую морось. Умытый и притихший город дышал ровнее. И юноша, медленно шагающий по пустым улицам, дышал в такт с ним, впервые за долгое время ощущая странное единение с этим местом – не любовь, но понимание, не принятие, но перемирие. Он знал, что придётся вернуться домой, знал, что завтра снова идти в институт, знал, что ничего не изменилось и не изменится от одной прогулки под дождём. Но сейчас, в этом моменте, было что-то подлинное – маленькая правда, принадлежащая только ему.

Дом встретил Романа оглушающей тишиной – родители уже спали, а Мила, судя по тонкой полоске света под дверью, сидела в наушниках. Он осторожно снял промокшие ботинки, стараясь не потревожить скрипучие половицы в прихожей, и неслышно проскользнул в свою комнату. Маленькое пространство, едва вмещающее кровать, стол и шкаф, было единственным местом, где можно хотя бы ненадолго сбросить тяжесть повседневного унижения, подобно тому, как сейчас стягивал с плеч отяжелевшую от дождя куртку. Девять квадратных метров физической реальности, за пределами которых его ждал совсем другой, бесконечно более просторный мир.

Куртку он повесил на спинку стула – пусть сохнет. От волос и одежды исходил запах дождя и ночного города, смешанный с едва уловимым ароматом хлебозавода, мимо которого лежал обратный путь. На мгновение Роман застыл, прислушиваясь к дому, чутко улавливая его ночные звуки – приглушённое бормотание телевизора из комнаты родителей, шелест страниц – Татьяна, как обычно, листала глянцевый журнал перед сном; тихие шаги Милы по комнате – возможно, примеряла очередную новую блузку, хвастаясь перед веб-камерой для подруг.

Удостоверившись, что никто не собирается вторгаться в его пространство, юноша наконец позволил плечам опуститься. Здесь, внутри этих тонких стен, существовал анклав – небольшая суверенная территория с собственными законами и правилами, хоть и окружённая чужим, не всегда дружелюбным миром. Студент включил настольную лампу – тусклую, с потрёпанным абажуром, – создававшую узкий круг света, только чтобы видеть клавиатуру.

Ноутбук – потёртый, но мощный, с модернизированной начинкой – ждал его, словно верный страж на пороге иного измерения. Роман провёл пальцами по клавиатуре почти с нежностью, как музыкант касается клавиш перед важным концертом. Когда экран засветился приветственной заставкой, лицо тронула еле заметная улыбка – первая искренняя за весь этот бесконечно долгий день.

Голубоватый свет монитора окрасил маленькую комнату в призрачные тона, превращая обычные предметы в странные, инопланетные артефакты. В этом свете видавшая виды мебель, трещины на обоях и пятна сырости по углам становились незначительными деталями, тенями за границей настоящего мира – того, что разворачивался на экране.

Соколов вошёл в систему, защищённую несколькими уровнями паролей. Подключился через цепочку VPN, закрывающую настоящее местоположение. Пальцы летали по клавиатуре со скоростью и точностью, которые никто из знавших его в реальной жизни не мог бы заподозрить. Здесь каждое движение было отточенным, уверенным – полная противоположность физической неловкости в аудитории или за семейным столом.

За стеной Мила включила музыку – попсовый хит с навязчивым битом. Басы проникали сквозь тонкую перегородку, как настойчивое напоминание о хрупкости убежища. Но парень лишь надел наушники, и кликнув по значку, запустил свой собственный плейлист – сложные композиции с переменным ритмом, которые помогали погрузиться в работу. Звук внешнего мира отступил, замещённый точно выбранной звуковой дорожкой к цифровой вселенной.

На экране вырастали строки кода – стройные, упорядоченные блоки команд, создающие архитектуру нового мира. Сегодня Роман работал над алгоритмом процедурной генерации ландшафтов – системой, способной создавать бесконечно разнообразные, но реалистичные пейзажи. Каждая строка вносила в этот мир новые правила и возможности, расширяла его границы, делала более живым.

Код подчинялся воле абсолютно, без малейшего сомнения или сопротивления. В этом была главная, неизъяснимая прелесть программирования – мир, где ты единственный творец и абсолютный монарх. Где каждая команда выполняется именно так, как задумана, где нет места для насмешек, унижений или разочарованных взглядов. Только чистая логика, стройная математика и бесконечное пространство возможностей.

За спиной раздался стук двери – Мила вышла в ванную. Шаги прошелестели мимо комнаты, но юноша едва заметил их, погружённый в работу. Звук воды в трубах, скрип половиц под чужими ногами – все эти сигналы материального мира доходили до него приглушёнными, как сквозь толщу воды. Реальностью для программиста сейчас был код на экране, а не крошечная комната в тесной квартире.