За завтраком, делясь скудными запасами, Фёдор молча обдумывал следующий ход. Взгляд блуждал по холлу, и вдруг в углу заметил старинное пианино у стены, укрытое пыльным чехлом.

Дождавшись окончания трапезы, когда все занялись своими делами – Денис с Дашей отправились проверять другие комнаты, Илья с Лизой остались у огня, а профессор погрузился в записи, – Фёдор подошёл к инструменту и сорвал чехол. Облако пыли взметнулось, заставив закашляться, но он продолжил. Открыл крышку и с сомнением коснулся пожелтевших клавиш.

Инструмент был расстроен, клавиши западали, некоторые издавали звуки, похожие на стон замученного животного. Но это не остановило Фёдора. Усевшись на скрипучий стул, начал с силой ударять по клавишам, создавая нечто, по его мнению, напоминающее джаз – резкие, рваные, лишённые мелодии звуки, наполнившие особняк какофонией, от которой мёртвые хозяева перевернулись бы в гробах.

– Это джаз! – гордо объявил, повернувшись и заметив всеобщее изумление. – У меня был друг-музыкант, научил паре приёмов.

Оксана, сидевшая у огня, подпитываемого обломками дубовой двери, смотрела с выражением, которое можно было толковать как угодно – от ужаса до восхищения. Фёдор предпочёл видеть второе и, воодушевлённый, с ещё большим энтузиазмом обрушился на несчастный инструмент.

Пот выступил на лбу от усердия, рубашка прилипла к спине. Он вкладывал в "исполнение" всю душу, всё желание произвести впечатление. Закончив и повернувшись к аудитории, был потрясён – Оксана исчезла. Только Илья, Лиза и профессор остались в холле, и по лицам невозможно было понять их мнение о его таланте.

– Где Оксана? – спросил, пытаясь скрыть разочарование.

– Поднялась наверх, – ответил Илья, избегая взгляда. – Сказала, хочет проверить, нет ли чего-то полезного.

Фёдор кивнул, закрыл крышку и направился к лестнице. Неудачи только укрепляли решимость добиться внимания загадочной женщины. В конце концов, не зря он был лучшим следователем в Яхроме – упорство всегда оставалось его сильной стороной.

На втором этаже было холоднее. Фёдор нашёл Оксану в хозяйской спальне, разбирающую шкаф в поисках тёплой одежды.

– Тут ещё один камин, – сказал он, указывая на мраморный очаг в углу. – Могу развести огонь. По законам физики тёплый воздух поднимается вверх, так что здесь всегда теплее, чем внизу.

Оксана обернулась, и на миг в её глазах мелькнула благодарность. Воодушевлённый, он, не дожидаясь ответа, приступил к делу. Набрал дров из поленницы возле камина и принялся укладывать их с тем же энтузиазмом, с каким терзал пианино.

Старание привело к перегрузке очага. Когда огонь разгорелся, стало ясно, что дымоход, долгое время не использовавшийся, забит. Дым хлынул в комнату, наполняя пространство едким облаком. Фёдор закашлялся, пытаясь руками разогнать дым, но только усугублял ситуацию. Вскоре лицо и руки покрылись сажей, а вокруг глаз образовались чёрные круги от попыток унять жжение.

– Надо открыть окна! – крикнул сквозь кашель и бросился к замёрзшим рамам. Они не поддавались, и в отчаянии он просто разбил стекло рукояткой ножа.

Холодный воздух ворвался в помещение, смешиваясь с дымом и создавая причудливые вихри. Фёдор стоял в эпицентре хаоса, чёрный от сажи, растрёпанный, с обезумевшим взглядом, напоминая, как позже отметил профессор, «обугленного Пушкина».

Оксана, закрывшая лицо шарфом, смотрела сквозь пелену, и в её глазах плясали живые огоньки, как в камине. Не синие, не мёртвые, как у осонитов, а искрящиеся, настоящие.

– Фёдор, – сказала она, когда дым рассеялся, и он увидел её лицо, – ты неисправим.

В голосе не звучало ни упрёка, ни насмешки. Только констатация факта и… что-то ещё, неразгаданное тем, кому эти слова предназначались. Но эти простые слова наполнили сердце теплом, которого не могли дать никакие камины.

– Пойдём вниз, – сказала Оксана, направляясь к выходу. – Там теплее.

И она улыбнулась – не широко, не открыто, а едва заметно, уголками губ, как человек, давно разучившийся это делать, но вдруг вспомнивший забытое ощущение.

Фёдор последовал за ней, всё ещё кашляя от дыма, но чувствуя себя победителем. Когда они спускались по лестнице, Денис и Даша, наблюдавшие внизу за клубами дыма из комнаты, обменялись понимающими взглядами.

– Он ей нравится, – шепнула Даша. – Заметил, как смотрит?

– Да, – кивнул Денис. – Только он, кажется, не понимает.

– Мужчины, – вздохнула Даша с притворным разочарованием. – Вечно всё усложняете.

Когда Фёдор с Оксаной присоединились к остальным у огня, профессор окинул Фёдора критическим взглядом:

– Молодой человек, вы удивительно настойчивы в попытках разрушить наше пристанище, – сказал он без упрёка. – Сначала дверь, теперь верхний этаж… Что следующее? Крышу обрушите, чтобы лучше видеть звёзды?

Оксана вдруг тихо рассмеялась – первый настоящий смех с момента встречи. Звук был тихим, хриплым, будто она давно разучилась смеяться правильно. Но в холле он прозвучал как музыка – настоящая, не та какофония из пианино.

– Не волнуйтесь, профессор, – сказала она, бросив короткий взгляд на Фёдора. – Я прослежу, чтобы он больше ничего не сломал.

И в том, как она это произнесла, как посмотрела – снизу вверх, с полуулыбкой, прищурив глаза, – было обещание, которое Фёдор не мог облечь в слова, но чувствовал всем существом.

Он сел рядом у огня, не пытаясь произвести впечатление. Просто сидел, греясь, ощущая рядом её присутствие, и в этот момент, несмотря на сумасшедшую историю последних дней, блэкаут, Погашей, осонитов и все опасности чужого мира, был счастлив. По-настоящему, непозволительно счастлив.

Профессор наблюдал, сложив руки на коленях. Морщинки у глаз собрались в сеточку, когда губы дрогнули в улыбке. Он провёл рукой по гладко выбритому подбородку – привычка со времён, когда ещё существовали электробритвы и горячая вода. Сколько историй начиналось на его глазах – и заканчивалось. Но эта была особенной: расцветала среди обломков, как упрямые полевые цветы, пробивающиеся сквозь трещины в асфальте после зимы.

Послеполуденное солнце проникало сквозь высокие окна косыми золотистыми лучами, высвечивая танец пылинок и превращая потёртый ковёр у камина в старинный гобелен. Денис стоял у окна, вглядываясь в заснеженный лес, пытаясь разглядеть завтрашнюю тропу. Его фигура, тёмная на фоне снежного сияния, казалась вырезанной из картона – чёткая, решительная, но хрупкая, как все они в новом мире, где человек стал лишь одним из существ, борющихся за выживание в равнодушной природе.

– Нам всем нужно поговорить, – сказал Денис, отворачиваясь от окна и оглядывая разбредшихся по холлу спутников. – Давайте соберёмся у камина.

В его голосе не звучало приказа, скорее – тихая уверенность человека, берущего ответственность не из желания командовать, а из понимания необходимости. Один за другим они потянулись к очагу, где гудело пламя, питаемое обломками злополучной двери.

Даша присела на край дивана, расстилая на коленях потрёпанную карту, стёршуюся на сгибах. Илья помог Лизе устроиться в кресле, подложив под спину подушку. Девушка уже сидела самостоятельно, но выглядела бледной и истощённой, как после долгой болезни. Синеватый отблеск в глазах проявлялся лишь изредка, словно далёкая зарница, и с каждым часом таял, уступая место естественному блеску.

Фёдор и Оксана устроились на полу плечом к плечу – не касаясь друг друга, но достаточно близко, создавая своё пространство интимности среди общего круга. Профессор, опираясь на трость, подошёл последним, шаги гулко отдавались под высокими потолками. Он опустился в тяжёлое кресло с резными подлокотниками, созданное словно для почтенных старцев, вершащих судьбы домочадцев.

Когда все собрались, Денис встал в центре, сцепив руки за спиной. Пламя отбрасывало на лицо тёплые отблески, смягчая черты, но глаза оставались серьёзными.

– Мы все измотаны, – начал он, обводя взглядом каждого, словно принимая часть общей усталости. – Всем нужен отдых. Но сначала мы должны понять, куда идём и зачем.

Он помолчал, давая словам отозваться в тишине, нарушаемой потрескиванием поленьев. Что-то в его голосе заставило каждого выпрямиться, сосредоточиться.

– Корней в Москве рассказал нам, и некоторые уже знают, – его взгляд скользнул по Даше и профессору, – что у Рогачёвского моста, возле Дмитрова, стоит баржа. Она застряла там в первые дни блэкаута. По слухам, на ней часть груза из столицы – еда, одежда, медикаменты. И энергетические карты.

На последних словах взгляды присутствующих стали острее. Каждый знал цену этих карточек – прямоугольников с золотистыми чипами, дающих от пяти минут до суток энергии, способной оживить мёртвые экраны, заставить петь радиоприёмники и запустить генератор, превращая темноту в подобие прежней жизни. Денис потёр потрёпанную карточку, выменянную на чёрном рынке за последнюю банку тушёнки – настоящую, не подделку с неровными краями и тусклыми чипами, что пытался всучить Нефёндр. Карточка была рабочая. Такие могли быть и на барже.

– И ты веришь, что они настоящие? – спросил профессор, поглаживая бороду жестом, выдающим сомнение. – После подделки от Нефёндра?

Его тон не был насмешливым – в нём, скорее, звучала усталость человека, слишком часто обманутого. Человека, желающего верить, но знающего разницу между желаемым и действительным.

Денис кивнул, признавая обоснованность вопроса.

– Поэтому и идём проверить. Если баржа существует, и на ней что-то осталось, это может изменить всё. Для нас. Для других выживших.

– Я не понимаю, о чём вы говорите, – неожиданно подал голос Илья, хмурясь. – Какая баржа? Первый раз слышу.

Он похлопал по карманам куртки, проверяя, не забыл ли чего-то. Движения стали резкими, нервными, будто мысль о возможном упущении вызывала тревогу.

– В Яхроме никто о барже не говорил, – продолжил он, глядя на Дениса с недоумением. – По крайней мере, мне. Я бы запомнил.

– Семь километров зимой, по лесу, где могут быть бандиты, Погаши и чёрт знает что ещё, – задумчиво произнёс Денис, не слушая его. – Звучит как обычный дневной переход, если всё пойдёт хорошо.

– В феврале световой день короток, – заметил профессор, вглядываясь в карту. – Выйти нужно на рассвете. Идти придётся быстро, без долгих привалов.

– А Лиза? – тихо спросил Илья, бросив обеспокоенный взгляд. – Она ещё слаба.

Все обернулись к девушке, молчавшей в кресле с отсутствующим видом, словно собирающей по крупицам расколотое сознание. Теперь она выпрямилась, и в глазах, ещё вчера пустых, появился особый блеск решимости.

– Я пойду, – сказала Лиза слабым, но полным жизни голосом. – Я должна идти.

Собравшись с силами, она продолжила увереннее:

– Если всё о карточках – правда, если они существуют и работают… – Глаза расширились от внезапной мысли, и она подалась вперёд. – Тогда можем вернуться сюда. В этот дом. Здесь электропроводка, приборы, отопление. Если карты настоящие, сможем всё запустить. Дом оживёт.

Слова, произнесённые с такой страстью, заставили всех замереть. Воцарилась тишина, нарушаемая потрескиванием огня, будто каждый осмысливал открывшуюся перспективу.

– В доме будут свет, тепло, настоящая еда, – продолжала Лиза, голос крепнул с каждым словом, словно сама мысль придавала энергии. – Можем жить здесь. По-настоящему жить, не выживать. Без страха замёрзнуть во сне или погибнуть за банку тушёнки. Как раньше… только без лжи.

Последние слова она произнесла тише, опустив глаза. Все поняли – о культе Осона, об иллюзиях Нефёндра, о лжи, чуть не стоившей разума и жизни. Илья накрыл её руку своей, и она благодарно сжала пальцы.

– Говоришь, как рекламный буклет, – заметила Даша с мягкой улыбкой, но в её настороженных глазах теперь светилась та же надежда, что у остальных – хрупкая и необходимая, как подснежник после зимы.

Комната наполнилась чем-то неосязаемым, но реальным – ощущением возможностей, которых уже не ждали. Словно окно распахнулось, впустив свежий воздух. Даже усталость после побега из Яхромы немного отступила.