– Я верю, – осторожно произносит Малышев, – что она была… возможна. – Он постукивает по столу пальцами, словно проверяя ритм. – Мы нашли несколько человек, которые помнят вас именно так. Как корпоративного. Они уверены, что вы никогда не были «нашей» системой. Для них вы – «их».

Где-то внутри у него отзывается чужое: бесконечные совещания в стеклянных переговорках, презентации с графиками, английские термины в протоколах, визитки. В этой жизни он смотрел на город с высоты офисного этажа, а не через запотевшие окна отделения. И один-единственный раз спустился вниз – в сердце «Хронос» – уже не как следователь, а как сотрудник. И подписал там не протокол, а согласие стать интерфейсом.

Он моргает – картинка исчезает.

– Мне кажется, – тихо говорит он, – что где-то… там… я это сделал. – Он поднимает глаза. – Это нормально – чувствовать чужую жизнь своей?

– Для вас? – доктор усмехается безрадостно. – Это уже норма.

Он переворачивает дальше. «Версия 3».

«Рождение: 09.09.1983? Служба: не подтверждена. Вербовка “Хронос”: неоднократные попытки, отклонены. Участие в проекте “Синхрон”: противодействие. Статус: внутренний критик, возможный информатор регуляторов».

Под этим – фразы, которые он никогда о себе не слышал.

«Лисов М. В. неоднократно выражал сомнения в целесообразности проекта “Синхрон”, указывая на возможные риски нестабильности временной сети».

«По данным внутреннего мониторинга, Лисов поддерживал неформальные контакты с представителями надзорных органов».

«Рекомендуется усилить наблюдение, рассмотреть варианты нейтрализации влияния».

Ниже – куски расшифровок. Обрывки диалогов. Фразы, выдернутые из разных дней.

– Это наша любимая часть, – сухо говорит Малышев. – Здесь вы – почти диссидент.

В одном фрагменте он читает:

«…вы понимаете, что если вы запустите систему без ограничителей, она начнёт пересчитывать не только будущее расписание поездов, но и то, что уже было?»

Голос в ответ: «Мы не собираемся менять прошлое, мы всего лишь…» – дальше помехи. – «…создадим более точную модель. Ваша задача – наблюдать, а не мешать».

В другом – более жёстко:

«Я не подпишу этот отчёт. Тут нет ни слова о побочных эффектах».

«Лисов, вы слишком драматизируете. Мы исправим язык. Это вопрос формулировок, а не морали».

Тон его собственного голоса в расшифровке узнаётся. Интонации – тоже. Но он не помнит этих разговоров. Они как будто сняты из другого фильма, где он играл более смелую версию себя.

– Вы… – он смотрит на доктора, – они?

– Корпорация, – кивает тот. – Это из их внутренних журналов. Очень интересное чтение. В этой версии вы несколько месяцев подряд пытались тормозить запуск. – Пауза. – Не слишком успешно.

«В какой-то жизни я был трусом и промолчал. В другой – был послушным и подписал. В третьей – кричал. Результат…» – мысль обрывается, не дойдя до точки.

– Если сложить всё это вместе, – продолжает Малышев, – у нас получается как минимум три разных человека с вашим лицом. – Он откидывается на спинку кресла. – Сотрудник госотдела. Корпоративный аналитик. Внутренний оппозиционер.

– И все они – я, – произносит Мартин. И впервые слышит, как это звучит. Как приговор без суда.

Он листает дальше. В приложениях – отчёты наблюдений. В одном – его описывают как «строгого, но лояльного исполнителя». В другом – как «склонного к сомнениям, потенциально опасного». В третьем – «трудно читаемого». В графе «характер» в разных анкетах стоят противоположности: «замкнутый/общительный», «подозрительный/доверчивый», «рискованный/осторожный».

– Досье на трёх разных людей, – тихо говорит он. – Вы уверены, что не перепутали папки?

– Мы проверяли, – уверенно отвечает доктор. – Раз десять. – Он стучит по обложке. – Везде – одна и та же биометрия. Один и тот же набор базовых параметров. – Он переводит взгляд на часы за его спиной. – Просто у нас… – он делает жест шире, включающий в себя здание, город, всё, – …сломалась привычка к единственному «я».

Мартин сморщивает лоб.

– Раньше, – объясняет Малышев, – биография воспринималась как линия. Да, с поправками, да, с неточностями, но всегда одна. Когда время было стабильным, сеть как-то сама сглаживала чужие версии. Люди спорили, какая интерпретация верна, но объект спора был один и тот же. – Он кивает на папку. – Теперь у нас есть несколько объектов, которые делят одно имя.

– И одно тело, – добавляет Мартин.

– Вот с телом сложнее всего, – признаёт доктор. – По документам вы умерли. Многократно. – Он листает дальше, показывает страницы с штампами «свидетельство о смерти». – 2022. 2023. Даже 2024 – одна совершенно замечательная версия, где вы дожили до пенсии и умерли в санатории.

– Звучит неплохо, – сухо комментирует Мартин. – Жаль, я её пропустил.

– Проблема в том, – продолжает доктор, не поддаваясь на юмор, – что в какой-то момент вас… стало слишком много для одного архива. – Он складывает ладони, как будто держит невидимый шар. – И “Синхрон” занёс вас во внутренний список узлов. Не как человека, а как точку пересечения.

«Список узлов». В глубине сознания что-то отзывается: те диаграммы, на которые он смотрел в первой книге этой жизни; те схемы, где люди отмечались не как личности, а как точки. Условия, параметры, сетевые связи.

– И с этого момента, – подытоживает доктор, – всё, что касается вас, перестало подчиняться обычной логике учёта. Любая попытка «выбрать одну версию» вызывает сбой. Мы пробовали. Архивист, с которым вы сегодня на площади говорили, – не первый.

Мартин вздрагивает. Он не удивлён, что Малышев знает и об этой сцене. «Хронос» всегда любил смотреть.

– Вы следили за мной?

– Мы… наблюдали, – поправляет тот. – Вы же сами нас этому учили. – Его губы дергаются. – Ваша сегодняшняя прогулка подтвердила, что город тоже не знает, кем вас считать. Вы герой, вы виновник, вы спектр. – Он щёлкает пальцами, как будто отгоняет назойливую муху. – А теперь представьте, что вместо города – машина. Сервер. “Синхрон”. Он пытается сделать то же самое: свести вас к одному. – Доктор наклоняется вперёд. – И не может.

«Интеллектуальный ужас», – всплывает в голове пафосная формулировка из каких-то старых книг. Не монстр под кроватью. Не тварь в тоннеле. Ужас от того, что даже система, придумавшая понятные ярлыки, сдаётся перед твоим множественным «я».

– И что дальше? – спрашивает он. – Вы повесите на меня ярлык «аномальный субъект» и… что? Будете наблюдать, как я… – он ищет слово, – …расщепляюсь?

– Мы будем фиксировать, – честно отвечает доктор. – Потому что это то, что мы умеем. – Он постукивает по папке. – А вы будете… – он разводит руками, – …жить. Насколько это возможно в вашем положении.

– В каком из положений? – не удерживается Мартин.

Малышев впервые за разговор чуть усмехается по-настоящему.

– Вот это, – говорит он, – вопрос, из-за которого у меня теперь болит голова.

Он разворачивает папку снова к себе, вкладывает в неё ещё какой-то тонкий файл.

– Здесь, – говорит он, – три жизни, которые смогли добраться до бумаги. – Поднимает взгляд. – Остальные… – он чуть стучит пальцем по виску, по воздуху, по стенам, – …гуляют по сети.

Мартин ощущает, как холодок сгущается под кожей. Впервые за всё время его не пугают ни штампы «смерть», ни противоречивые даты. Пугает то, как легко доктор произносит «остальные». Как если бы где-то, рядом, на расстоянии вытянутой руки, ходили другие его, не оформленные, не подшитые. И время, как зеркало, могло в любой момент показать любого из них.

Мысль о «остальных» висела между ними, как ещё одна невидимая папка. Не подшитая. Не пронумерованная. Но очень реальная.

– А в этих… – он коснулся пальцем края бумаги, – …остальных я тоже есть?

– Слишком, – спокойно ответил Малышев. – Иначе вас не было бы здесь.

Он сказал это так, будто комментировал погоду. «Дожди, снег, множественный субъект».

Доктор вытянул из середины папки ещё один блок – потоньше, но плотный. Бумага в нём была другого оттенка, чуть серее. На обложке – сухой заголовок: «Приложение 3. Исчезновения». Под ним – его фамилия. Чуть ниже – пометка: «конфликтующие данные».

– Вы сказали: в одной линии меня завербовали, – напомнил Мартин. – В другой – я пошёл против. А в третьей… просто исчез?

– Ну вот, – кивнул доктор. – Как раз она.

Он раскрывает приложение. Листы там не пронумерованы по порядку. В правом верхнем углу у одних – дата «2022», у других – «2023», у третьих – только «12.04» без года. В некоторых месте года написаны ручкой поверх напечатанного. Разный почерк. Разные чернила.

Первый лист: «Справка о пропаже».

«Лисов М. В., сотрудник отдела по временным аномалиям, не вышел на связь после дежурства 11.04.2022. По данным камер, покинул здание “Хронос” в 23:47 и до настоящего времени не обнаружен. Признаков насильственного исчезновения не выявлено. Предположительно мог покинуть город».

– Это… – он щурится, пытаясь вытащить из памяти тот вечер. – Одиннадцатое? Я помню двенадцатое.

– В этой версии инцидент случился позже, – поясняет доктор. – “Синхрон” запустили не двенадцатого, а тринадцатого. Вы исчезли до.

Следующий лист. Другой шрифт, другая структура.

«Сообщение о несчастном случае. 12.04.2022 в 03:12 зафиксирован кратковременный полный сбой системы видеонаблюдения в периметре здания “Хронос”. После восстановления записи обнаружено: в коридоре B-4 мужчина, идентифицированный как Лисов М. В., входит в зону действия камеры. Следующего кадра с его участием нет. Временной разрыв – 0,7 с. После этого он не был замечен в помещениях, на выходах, в окрестностях».

– Это мы уже видели, – хрипло говорит Мартин. – По работе.

Он помнит эти отчёты – но с обратной стороны. Тогда это был «интересный случай», пример «локальной временной лакуны». Тогда он ставил подпись в графе «ознакомлен». Теперь его собственное тело – пропуск в эту лакуну.

– В другом отчёте, – продолжает Малышев, перелистывая, – вы исчезли в лифте. – Он находит нужный лист, кладёт сверху. – Смотрите: «Лифт поднимается с четвёртого на шестой. Входит один человек. Выходит – пусто».

Мартин машинально оглядывается на дверь кабинета, за которой – коридор, лифты. Кожа вспоминает ощущение закрывающихся дверей. Сдвиг воздуха. Тот микромомент, когда кабина как будто застревает между этажами – на полсекунды, не больше. Никто тогда не придаёт этому значения.

«А в какой-то жизни, – говорит внутренний голос, – именно там я и остался».

Третий лист. Совсем другая стилистика.

«Согласно данным проекта “Синхрон”, в момент пикового отклонения временной сети поток “проглотил” ряд маркеров. Один из них коррелирует с биометрическими и когнитивными характеристиками субъекта Лисов М. В. Возможна частичная интеграция субъекта в поле».

– Это не наша формулировка, – подчеркнуто равнодушно говорит доктор. – Это корпоративная. Они любили слово «интеграция».

«Интеграция». Слово звучит мягче, чем «исчезновение». Как если бы кто-то сказал: «Мы не утопили его, мы лишь вернули его воде».

– То есть, – произносит Мартин медленно, стараясь не уехать мыслью слишком далеко, – в одной версии я просто ушёл и не вернулся. В другой – пропал в коридоре. В третьей – застрял в потоке.

– И во всех трёх, – добавляет Малышев, – вас больше нигде не увидели. Официально.

– Кроме как… здесь, – он стучит пальцем по папке.

Доктор поджимает губы. На мгновение кажется, что он хочет что-то сказать, но передумывает.

– В этой папке, – говорит он вместо этого, – вы собрались, как… – он ищет метафору, – …отражения в одной линзе. Не очень хороший образ, но вы понимаете.

Он понимает. Если поставить несколько зеркал под разными углами, одно лицо размножится до бесконечности. Попробуй потом вспомнить, с какого ракурса оно «настоящее».