Слово «субъект» прокатывается по комнате, как холодный шарик. В его прошлой жизни так говорили о «объектах наблюдения». В этой – о нём.

Дверь кабинета приоткрывается сама – электронный замок щёлкает с привычным запозданием.

Малышев сидит за столом. Тот же – или почти тот же. Лицо чуть более ввалившееся, глаза краснее, чем положено человеку, который показывает другим дорогу. На столе перед ним – не монитор, не планшет, а привычная картонная папка цвета старого асфальта. Толстая. Перетянутая резинкой. На её корешке – крупно: «СУБЪЕКТ А-01. ЛИСОВ М.В.». Ниже – красный штамп «АНОМАЛИЯ». Другой штамп, поверх: «ПЕРЕСМОТР». Третий, едва читаемый, из старой жизни: «ЗАКРЫТО».

– Проходите, Мартин, – говорит доктор, и в голосе его нет ни удивления, ни радости. Только усталое принятие очередного непонятного феномена. – Садитесь.

Он садится. Стул под ним скрипит. Этот звук он помнит. Он уже сидел здесь, когда обсуждали чужие дела. Сейчас – своё.

Папка лежит между ними, как нейтральная территория.

– Я думал, на меня уже завели дело, – спокойно говорит Мартин. – Судя по тому, что в городе обо мне говорят.

– В городе на вас завели легенду, – поправляет Малышев. – Мы заведём документ. – Он кладёт ладони на папку. – Внутренний учёт. Ничего личного.

«Ничего личного» – говорит человек, у которого на столе лежит вся твоя жизнь, собранная по кускам.

– Формально, – продолжает он, – вы не сотрудник. Не пациент. Не гражданин. – Он поднимает глаза. – Вы… официально мертвы. Но фактически присутствуете. Это вызывает… вопросы.

– У кого? – спрашивает Мартин. – У системы?

– У всех, – вздыхает доктор. – У городских служб. У архивов. У страховщиков. У нас. – Он кивает на папку. – Они попросили нас… – губы вяло дёргаются, – …описать вас.

– Досье на мертвеца, – произносит Мартин. Слова сами складываются в заголовок. – Звучит неплохо.

Доктор не улыбается.

– Название папки, кстати, предложил не я, – сухо замечает он. – Но да, примерно так.

Он отцепляет резинку. Она с тихим щелчком соскальзывает, как ремень с грудной клетки. Папка немного распухает, листы внутри словно выдыхают.

На первой странице – обложка. «ДЕЛО № А-01». Ниже: «Категория: субъект с нестабильным временным статусом». Фамилия. Имя. Отчество. Фото – то самое, которое он уже видел на мемориале: полупрофиль, свет сбоку, взгляд в никуда. Но здесь оно размножено: чуть ниже – то же фото, с другим номером личного дела. Ещё ниже – снова он, но моложе, с другой стрижкой, другое освещение. Под каждым – разные наборы цифр и букв.

– Мы начали с того, что попытались просто… – доктор делает неопределённый жест в воздухе, – …свести воедино всё, что о вас известно. Обычная процедура. Биография, служба, участие в проекте. – Он перелистывает пару листов. – Потом стало… не очень обычной.

Он разворачивает папку к нему. Мартин видит первые строки.

«Лисов Мартин Викторович. Дата рождения: 14.09.1983». Чуть ниже – «Лисов Мартин Викторович. Дата рождения: 19.09.1985». Ещё ниже – «Лисов Мартин В. Дата рождения: 09.09.1983?» – вопросительный знак напечатан, не дописан.

– Поздравляю, – сухо говорит доктор. – У вас, по крайней мере на бумаге, как минимум три дня рождения.

Мартин всматривается. Самое страшное в этом не то, что даты разные, а то, как естественно они стоят друг под другом, как варианты размера обуви.

– Это ошибки, – говорит он чужим, слишком ровным голосом. – Опечатки.

– Я тоже так решил, – кивает Малышев. – Но вот… – он вытаскивает из внутреннего кармана пиджака тонкий прозрачный файл. Внутри – несколько копий его старого паспорта. – Это ваша анкета при приёме на работу. Это – данные из страховой. Это – копия старого водительского. Везде – разные даты. А подпись – ваша. Или… очень похожая.

Он выкладывает копии рядом, как карты. На каждой – его лицо в разном возрасте и разной степени усталости. И разные числа под графой «дата рождения».

Он вспоминает, как заполнял анкеты. Когда это было? В какой жизни? В одной – точно: сидя на табуретке в душном коридоре, переписывая данные из старого паспорта. В другой – он просто подписывал уже напечатанное, не разглядывая. В третьей… возможно, вообще никто не спрашивал.

– Вы хотите сказать, – медленно произносит он, – что я… путал собственную дату рождения?

– Я хочу сказать, – поправляет Малышев, – что система нигде не удержала одну единственную версию. Где-то сработала коррекция, где-то – сдвиг. В городе, где три года играли с временем, это… – он подбирает слово, – …не уникально. – Пауза. – Уникально другое: вы – тот, на ком эти версии не схлопываются.

Он переворачивает страницу. Далее – служба. В одном документе: «Принят в отдел по работе с временными аномалиями в 2014 году». В другом – «в 2016». В третьем – вообще нет этой записи, зато есть другая: «В 2017 году завербован корпорацией “Хронос Индастриз” для работы в закрытом проекте “Синхрон”». Бумага из третьего выглядит более новой, с другим гербом, другой печатью.

– Вот это, – доктор косится на лист с логотипом корпорации, – мы получили по закрытому каналу. В этой версии вы никогда не работали как государственный следователь. Сразу – как корпоративный. – Он смотрит на него поверх бумаги. – Помните такую жизнь?

Мартин закрывает глаза на секунду. Внутри всплывает: кабинет с видом на город, другой этаж, другой бейджик на груди. Карта доступа с логотипом «ХИ». Коллеги, которые называют его не «товарищ следователь», а «мистер Лисов». В этой жизни он много молчит и мало записывает. Не потому что не хочет, а потому что так подписал.

– Не знаю, – честно отвечает он. – Мне… – он подбирает, – …кажется, что я мог бы там работать. – Открывает глаза. – Но если вы спросите, в каком году я туда вошёл – я не отвечу.

– В этом вы похожи на наш архив, – устало говорит доктор. – Он тоже не отвечает. Он предлагает варианты.

Он переворачивает ещё страницу. Там – уже знакомые формулировки: «Участие в инциденте», «нарушение протокола», «героическое вмешательство», «частичная ответственность». Всё это он читал на мемориале, слышал в новостях. Но здесь – другое. Здесь к этим формулировкам прилагаются разветвляющиеся стрелочки: «в одной версии событий…», «в альтернативной реконструкции…», «по данным независимого расследования…».

Это похоже не на досье, а на научную статью, где исследуют объект, который никак не укладывается в одну модель.

– Случай уникальный, – говорит Малышев, и в его усталости проступает что-то вроде профессионального интереса. – Обычно при пересчёте Москвы… – он сам поправляет себя, – …города, – поправляется, – система выбирает какую-то одну доминирующую версию биографии. Остальные уходят в статистический шум. У вас… – он стучит костяшкой пальца по папке, – …всё осталось.

– И вы решили всё это аккуратно подшить, – кивает Мартин. – Чтобы удобнее было смотреть на раскладку.

– Мы решили, – спокойно отвечает доктор, – что раз уж вы всё равно есть, лучше знать, в скольких вариантах. – Он откидывается на спинку кресла. – Понимаете, Мартин, раньше вы были тем, кто читал такие папки про других. Теперь… ситуация зеркальная.

Зеркальная.

Он смотрит на свою фотографию на обложке. В какой-то момент вместо одной головы видит две. Три. Одну – в профиль, другую – в анфас, третью – чуть повернутую. Они накладываются, как слои в дешёвом фоторедакторе. Где-то там, за бумажными страницами, в сети серверов, в архивах, лежат другие версии этих же листов, чуть отличающиеся шрифтами, печатями, формулировками.

– И что вы от меня хотите? – спрашивает он. – Чтобы я выбрал, в какой из этих биографий жил?

– В идеале – да, – честно отвечает Малышев. – В отчёте красивее смотрится одна линия. – Он машет рукой, отбрасывая собственную честность. – Но я, как человек, не рассчитываю на идеал.

Он наклоняется вперёд, чуть смягчая голос:

– Сейчас официально мы должны признать вас «аномальным субъектом». Это не тюрьма, не приговор. Это – попытка описания. – Он выдерживает паузу. – Но вы должны понимать: с этой минуты вы для системы – не «Лисов, человек». Вы – «Лисов, узел». Точка, где расходятся версии.

Слова ложатся на стол, как ещё один лист дела.

«Я стал множественным», – формулирует кто-то внутри. Не он – другой, более честный.

Он смотрит на папку. На корешок с номером. На штампы «АНОМАЛИЯ», «ПЕРЕСМОТР», «ЗАКРЫТО». В каждой печати – отдельная жизнь. Герой. Виновник. Инструмент. Интерфейс.

Папка – как зеркало. Только вместо отражения – бумага. И каждый лист в ней – другой человек с его лицом.

Он тянет к себе папку, как тянули к себе когда-то чужие дела. Пальцы помнят движение: подцепить край страницы, перевернуть, не порвать. Мышечная память сильнее временных сбоев. Это почти успокаивает. Почти.

На внутренней стороне обложки – лист с сеткой: таблица, где каждая строка начинается словами «ВЕРСИЯ 1», «ВЕРСИЯ 2», «ВЕРСИЯ 3». Справа – столбцы: «рождение», «служба», «Хронос», «инцидент», «статус». В клетках – не цифры, а маленькие, нетерпеливые несоответствия.

Он на секунду отводит взгляд. На стене за плечом Малышева – старые часы, те самые, которые он когда-то уже видел. Они, конечно, не идут. Стрелки остановлены на 12:04. Как дата. 12.04.**. В какой-то момент кто-то пытался завести их – минутная стрелка дрогнула, убежала вперёд, теперь стоит между рисками. Ни там, ни тут.

– Это… – он кивает на таблицу, – вы составляли?

– Не я, – говорит доктор. – Это работа группы. Архивисты, аналитики, пара людей сверху. – Он чуть кривит рот. – К нам спустили в уже… обобщённом виде.

«Обобщённый» вид похож на вскрытый мозг.

Он читает первую строку.

«Версия 1. Рождение: 14.09.1983. Служба: гос. отдел по временным аномалиям (2014–2020). Вербовка “Хронос”: нет. Участие в проекте “Синхрон”: консультант, внешний эксперт».

Под этим – маленькая приписка: «Преобладает в реестрах до 2022 г.».

Он листает дальше. Там – выдержки из внутренних приказов, сканы старых удостоверений. На одном – он сам: бледный, с фотографией пятилетней давности. Печать отдела, подпись начальника. Всё привычно. В этой биографии он жил как человек из бумажного мира: принял присягу, получал оклад, писал отчёты, делал вид, что не завидует тем, кто уходит в частный сектор. «Хронос» был там – где-то наверху, как туча.

– Такую жизнь я помню, – тихо говорит он.

– Я знаю, – кивает Малышев. – Эта версия самая… – он ищет слово, – …устойчивая.

– До какого момента?

Доктор смотрит в сторону окошка в двери, потом снова на него.

– До «Синхрона», – говорит он. – Потом… – он делает жест, как будто рвёт лист пополам, – …ветки размножились.

Он переворачивает страницу. «Версия 2».

«Рождение: 19.09.1985. Служба: отсутствует. Гражданский консультант. Вербовка “Хронос”: 2016 год, по закрытому контракту. Участие в проекте “Синхрон”: ключевой сотрудник, начальник аналитического сектора».

Дальше – копия договора. Мелкий текст, много юридических слов. Где-то посередине – его имя, подпись. Эта подпись тоже похожа на его. Слишком похожа.

В приложении – фотография пропуска. На ламинированном пластике – его лицо, чуть моложе, чуть瘦ее. В углу – логотип «Хронос Индастриз». Под фото – надпись: «Senior Data Interface Analyst». Ни слова про государственную службу. Ни одного знакомого штампа.

– Я… – он на секунду теряет голос. – В этой… – кивает на лист, – …никогда не был следователем.

– В этой вы сразу стали интерфейсом, – спокойно подтверждает доктор. – Чужие дела, «объекты», «субъекты» – всё через вас проходило в систему “Синхрон”. – Он говорит это так, будто занимается лекцией для студентов. – Удобная биография. Корпорации не приходится делить вас ни с кем, никакого конфликта юрисдикций.

– Вы верите в неё? – спрашивает Мартин.

Вопрос адресован не только доктору – всему этому зданию, этим коридорам, этим старым часам на стене.