– Но именно поэтому мы обязаны исполнить приговор по этому делу, – закончил Корн.

Уоррен первым осознал, что только что услышал. Голова у него резко повернулась, глаза нацелились на окружного прокурора.

– Присяжные признали мистера Робинсона виновным в убийстве и приговорили его к смертной казни. Мы проявим вопиющее неуважение к этим присяжным, а также к жертве мистера Робинсона, если оставим его в живых. Нет – по моему мнению, Дариус Робинсон должен сегодня же вечером расстаться с жизнью.

Уоррен двинулся было к Корну, но два охранника встали между ними, схватили Уоррена за руки и оттащили его назад.

– Как я уже сказал, Рэндал, я не собираюсь оспаривать ваше решение. Казнь состоится так, как это было запланировано. Ходатайство о помиловании осужденного отклоняется, – объявил Пэтчетт.

* * *

В течение нескольких недель, предшествовавших этому дню, сотрудники Департамента исполнения наказаний проводили подготовительные учения, уделяя все внимание тому, чтобы ремни были плотно затянуты, губка на голове приговоренного содержала достаточное количество соленого физиологического раствора, а все электроды надежно закреплены. Покончив со своими хорошо отработанными действиями менее чем за две минуты, они вышли из камеры исполнения смертных приговоров, оставив Робинсона пристегнутым ремнями к «Желтой мамаше» и с завязанными глазами.

Сама камера была относительно небольшой. Электрический стул располагался в самом центре этой комнаты с кирпичными стенами, перед большим смотровым окном. Пульт с рубильниками и измерительными приборами находился в отдельном помещении. Сквозь стеклянное окошко в двери этого помещения Корну и предстояло наблюдать за казнью.

Синяя тюремная роба Робинсона подверглась некоторой доработке. Левая штанина на ней была отрезана чуть выше колена. К икре осужденного был прикреплен электрод, смазанный токопроводящим гелем. Обе ноги были притянуты к стулу за лодыжки толстыми кожаными ремнями с яркими никелированными пряжками. Другие ремни перетягивали живот, грудь, руки и лоб. Губка, содержащая ровно три унции физиологического раствора, была уже надежно укреплена на электроде, высовывавшемся из того, что тут именовалось «шлемом», – колпака, который подаст в тело Корна бо́льшую часть тока. Если б в губке оказалось слишком много физиологического раствора, этот электрод закоротило бы. Если слишком мало, то у Дариуса могла загореться голова.

На тюремной робе заключенного темнели влажные пятна – под мышками и на груди. Одежда Робинсона просто-таки пропиталась потом. Даже крепко пристегнутый, он все равно дрожал, словно пистолет в руке у маленького ребенка.

При помощи рычага в пультовой подняли занавес в камере со стулом, открыв стеклянную стену и людей за ней. Полдюжины свидетелей. Никто из них не имел никакого отношения к торговцу подержанными автомобилями, убитому Портером. Нет, это были профессиональные свидетели и репортеры. Коди Уоррена там не было. Его вывели из здания. Корн мог видеть свидетелей, но они не могли видеть его – его смотровая панель была односторонней.

Осужденному было предложено произнести последнее слово.

– Я невиновен, и все они это знают!

Корн тоже это знал. Однако это его ничуть не заботило. Он не стал бы прокурором в штате, где до сих пор применяется смертная казнь, если б его заботили такие вещи, как вина и невиновность. Его привлекала система. Правосудие было просто плащом, который он надевал, чтобы скрыть свою истинную натуру.

Теперь воцарилась полная тишина. А затем он услышал глухой стук, с которым смертоносная аппаратура возродилась к жизни.

Через секунду Корн услышал что-то еще – низкое гудение, которое внезапно стало громче, когда левое плечо Робинсона резко дернулось, а затем ударилось о спинку стула.

«Желтая мамаша» начала прогонять свой первый цикл.

Через Робинсона теперь проходил электрический ток напряжением почти в две с половиной тысячи вольт. Глаза у Корна расширились, губы приоткрылись. Во рту появился металлический привкус. Воздух был до предела насыщен статическим электричеством.

Первые две секунды все выглядело так, будто какая-то невидимая сила прижала плечи Робинсона к спинке стула. Еще две секунды все его тело дико дергалось, словно в живот ему воткнули отбойный молоток. Этот первый разряд должен был вырубить его, остановить сердце.

Однако не сделал ни того, ни другого. Человеческий череп – неважный проводник тока.

Еще через пять секунд ток был отключен. При повторном включении напряжение было уже намного ниже – всего семьсот вольт. Таким оно должно было оставаться на протяжении еще тридцати секунд, а затем машина автоматически выключалась. Если Робинсон за это время не умрет, то весь процесс должен был повториться.

Корн стоял у смотрового окошка и все это время наблюдал за происходящим, не сводя глаз с Робинсона.

Так ни разу и не оторвав взгляд от человека на стуле.

Даже когда кожа у того начала дымиться. Даже когда ток сломал ему левую берцовую кость. Даже когда изо рта у него пошла кровавая пена.

Все это время Корну казалось, будто электрический ток течет по его собственным венам. Словно какая-то стихийная, первобытная сила переполняет его. Будучи окружным прокурором, он обладал властью над жизнью и смертью, держа их в своих длинных костлявых руках. И ему это нравилось. Он убил этого человека столь же верно, как если бы пустил ему пулю в лоб, и эта мысль опьяняла его. Застрелить или зарезать кого-то было для Корна чем-то совсем иным. Чем-то слишком уж звериным. Корн убивал, используя силу своего положения, свой разум и свое профессиональное мастерство. И это доставляло ему больше удовольствия, чем он когда-либо мог себе представить. Все это время он желал, чтобы Робинсон подольше оставался в живых, хотя бы еще немного…

Достаточно долго, чтобы как следует помучиться.

Когда дело было сделано, над «Желтой мамашей» поднялось облако дыма, и Корн невольно затаил дыхание.

Дариусу Робинсону потребовалось девять минут, чтобы умереть.

И в эти девять мучительных минут Рэндал Корн чувствовал себя по-настоящему живым.

Пять месяцев спустя. Скайлар Эдвардс

Укрывшись в углу кухни в баре Хогга, Скайлар Эдвардс двумя большими пальцами быстро набирала сообщение на своем телефоне. Щелчки, которые она слышала при каждом нажатии на экран, были всего лишь звуковыми эффектами, имитирующими тарахтение старой компьютерной клавиатуры, но даже эти звуки несли в себе гневное раздражение, которое она только что вложила в свой текст. Закончив набирать сообщение, Скайлар ткнула в «Отправить» и сунула телефон в карман джинсов, пока владелец бара не отправился ее искать.

Была уже почти полночь, кухня закрылась несколько часов назад, и шеф-повар, применить к которому этот титул можно было разве что с большой натяжкой, ушел вскоре после того, как вытер гриль грязной тряпкой. У нее не было никаких веских причин оставаться здесь, кроме как для того, чтобы на пять минут уединиться со своим телефоном. Ответ не должен был заставить долго себя ждать. Ее парень, Гэри Страуд, никогда не присылал длинных сообщений. Он предпочитал смайлики или гифки, чтобы скрыть ошибки при письме. Но у Скайлар не было времени ждать. Протиснувшись через двойные двери в коридор с туалетами, она через другую дверь прошла в бар.

Там осталось всего три посетителя. Местные, из Бакстауна. Из динамиков в углу бара все еще мягко наигрывал рок, но посетители не обращали на него внимания, дружно уставившись в телевизор.

– Слышь, Райан, можешь сделать погромче? – попросил крупный мужчина в конце стойки. Он просидел здесь почти весь вечер, покончив с едой, и пил газировку и имбирное пиво, разложив перед собой какие-то документы. Скайлар видела его здесь и раньше. Обычно он приходил, когда в баре было тихо, ковырялся со своими бумагами и смотрел какую-нибудь игру по телику. Не красавец, но сложен как бог и всегда оставлял хорошие чаевые.

– Конечно, Том, – отозвался Райан, ставя две полные кружки пива перед другими посетителями.

Ну да, точно – Том. Она знала, что он работает в офисе окружного прокурора. Видела его по телевизору, и как-то раз они даже обсуждали одно из его дел, около пяти месяцев назад. Дело человека, которого казнили в округе Эскамбия. Том помогал осудить этого человека. Он крайне неохотно говорил об этом – хотя, с другой стороны, Том вообще был не из особо разговорчивых. Райан Хогг, владелец бара, всегда относился к нему с подчеркнутым почтением.

Скайлар подняла взгляд на телевизор, когда Райан выключил стереосистему и прибавил громкость на плоском экране, висевшем на стене над баром. В новостях опять показывали нового губернатора, Пэтчетта, и речь опять шла про химический завод. «Я сделаю все возможное, только чтобы сохранить рабочие места в “Солант кемикалз”…»

– Они закрывают завод? – спросил Райан.

– Уже много лет грозятся, – отозвался Том. – Похоже, на сей раз все и вправду серьезно, если вмешался губернатор.

Скайлар начала собирать стаканы со столов, не отрываясь от телевизора. На этом заводе работал ее отец, Фрэнсис. Водителем тяжелого грузовика. Он проработал там уже двадцать лет и зарабатывал достаточно, чтобы помочь Скайлар с колледжем. Хоть умом ее господь не обидел, получить стипендию так и не удалось, и обучение оплачивал отец. Если он потеряет эту работу, ей наверняка придется бросить колледж. Как будто и без того мало поводов для беспокойства…

В кармане у нее зазвонил телефон. Отвернувшись от Райана, она вытащила его из джинсов. Райан Хогг был неплохим работодателем – платил чуть больше большинства остальных и не зарился на ее чаевые. И хотя никогда не говорил ничего неподобающего и, конечно же, никогда не распускал руки, иногда она замечала, как он украдкой посматривает на нее. Причем совсем не взглядом босса, желающего убедиться, не тратит ли его сотрудница время на переписку со своим парнем. Это был всего лишь взгляд, но от него у нее все равно слегка сводило живот.

Она открыла текстовое сообщение: смайлик в виде сердечка и «Давай скорей приезжай!!!» Сестра Гэри, Тори, в тот вечер созывала гостей, и он заклинал Скайлар сказаться больной, чтобы побыстрее свалить с работы. Она уже ответила ему, что ей нужно поработать, и он был недоволен этим. Подстрекал ее уйти пораньше и присоединиться к нему. Скайлар не хотелось давать Гэри ложную надежду. Она устала и была не особо в настроении веселиться. Он уже несколько дней твердил про эту вечеринку, и поэтому Скайлар написала Тори, спросив, будет ли еще продолжаться веселье, когда она закончит свою смену.

– Опять разговоры двумя пальцами? – спросил Энди.

Узнав его по голосу, она обернулась, чтобы улыбнуться ему. В руках у него было несколько грязных пивных стаканов. Пока она отвлеклась, он привел в порядок оставшиеся столы.

– В каком это смысле двумя пальцами? – спросила она.

– Когда вы с Гэри ссоритесь, ты набираешь текст сразу двумя большими пальцами. Иногда мне кажется, что ты вот-вот расколешь экран, так быстро колотишь по нему, – объяснил он.

Она тепло улыбнулась ему. Энди Дюбуа делал работу в баре Хогга намного более терпимой. Он был младше ее, хотя и совсем ненамного. В сентябре еще только должен был начать учебу в колледже. Умный парень, с добрым сердцем. Умней Скайлар, потому что получил полную стипендию. Она не обижалась на него, потому что для Энди это был единственный способ поступить в колледж. Он жил с одной только мамой. В Бакстауне было полным-полно белых представителей среднего класса вроде родителей Скайлар, которые вполне сводили концы с концами и даже имели возможность кое-что откладывать, в то время как на другом конце города обитали бедные семьи черных и иммигрантов, которым явно приходилось потяжелей, чем большинству остальных. Как только Скайлар окончит колледж, то уедет из этого городишки к чертовой матери. Она знала, что и Энди тоже, и что он и свою маму прихватит с собой.