Она вышла из комнаты, сухо поблагодарив его, а дон Мелькиадес остался с ощущением, что он ущербный мужчина, малодушное и запуганное существо. Он опустился на стул, который заскрипел, как и его дух, столько раз побежденный за эти долгие годы. Потом погладил усы, пытаясь в очередной раз обмануть самого себя, и направился к двери, приняв достойный вид. Перед выходом он на несколько мгновений остановился, собирая воедино осколки своей гордости, и перешагнул через порог с притворной улыбкой, чтобы предстать перед слугами, словно король без короны.

7

15 октября 1720 года, полдень

Диего наблюдал за Франсиско; для него он был самым элегантным мужчиной во всей Европе. Тот сидел, положив одну руку на набалдашник трости в виде головы льва, а в другой вертел бокал с ликером. Потом он перевел взгляд на Альфредо, который устроился поближе к камину и грел ноги. Друзья прибыли в Кастамар сразу после полудня, чтобы разделить с ним трапезу и остаться на следующий день на празднование. Оба они добрались без приключений, если не считать нескольких особо грязных участков на дороге.

Альфредо Каррьон, барон де Агуасдульсес, всегда был большим другом семьи и его лично. Ему было около пятидесяти, и из-за этой разницы в возрасте он всегда был для Диего как старший брат. Их родители тесно дружили еще со времен Габсбургов и считались в свое время самыми известными семьями при дворе, несмотря на сильную несхожесть темпераментов: дон Бернардо, отец Альфредо, был любителем выпить и сторонником телесных наказаний, поэтому его сын в детстве обычно искал защиты у отца Диего. Сын унаследовал спокойный характер матери, мягкой женщины, склонной договариваться и прислушиваться к советам. Увлекающийся политикой, Альфредо все это время критиковал безынициативность испанского двора на европейской арене. Франсиско и Диего слушали его, но при этом оба уже подавали признаки скуки. Альфредо, как всегда, не замечал этого.

– Поражение Испании от европейской коалиции – верный показатель расстановки сил, установившейся на континенте, и слабости испанского двора, – говорил он. – Достаточно обратить внимание на позорное Гаагское соглашение, по которому вся Европа с вопиющей несправедливостью нарушает права короля Филиппа.

Диего ничего не ответил, а лишь кивнул.

– Альфредо, дорогой, не думаю, что мы можем исправить это из Кастамара, – недовольно заметил Франсиско. – К тому же я голоден. Давайте поедим.

Он положил Диего руку на плечо, и они втроем направились в столовую.

– Я так понимаю, твоя матушка и маркиз де Сото к нам не присоединятся?

– Нет, они предпочли отправиться в Мадрид. В театре «Принц» в пять дают представление. «Человек, околдованный силой» Антонио де Саморы.

– Как тебе маркиз? – неожиданно спросил Альфредо.

Диего пожал плечами, и все трое вошли в столовую, оживленную голубыми с золотом тонами полотна эпохи Кольбера – подарка короля Филиппа, – которое так нравилось Альбе.

– Мы с ним едва обменялись парой слов, но у меня такое ощущение, что он не типичный представитель знати, который желает заслужить мое доверие ради каких-то благ, – объяснил Диего. – Он уже два года приятельствует с моей дорогой матушкой, но ни разу не настаивал на приезде в Кастамар.

Они устроились за столом, где прислуга уже расставила серебряные и золотые приборы, которые он лично несколько лет назад заказал известному мастеру Полю де Ламери, ювелиру английского короля, во время своих редких поездок в Лондон. Приборы, разложенные в идеальном порядке, дополняли один из превосходных сервизов из мейсенского фарфора, привезенный из Саксонии и специально изготовленный с клеймом Кастамара. Cеньор Элькиса в окружении управляющего, сеньора Могера, и камердинеров с помощниками ожидал сигнала к подаче блюд. Диего подождал, пока друзья рассядутся, потом жестом приказал подавать бульон и взялся за салфетку. Альфредо развернул свою и повязал ее на шею, чтобы уберечься от брызг. Затем, продолжая беседу о маркизе, сообщил, что при дворе поговаривают о его доверительных отношениях с первенцем короля Луисом де Бурбоном.

– По имеющимся у меня скудным сведениям, – сказал Франсиско, который ограничился тем, что положил салфетку на колени, – у него было не очень много амурных приключений и…

Тут он прервался: от супницы исходил тончайший аромат. Он вдохнул и ощутил множество запахов, которые гармонично сплетались в идеально подобранный букет. Он узнал запах гвоздики и свежей петрушки, который оттеняли небольшие порции только что испеченного пшеничного хлеба, разрезанного на ломтики и обжаренного на свином сальце. Склонившись над тарелкой, он увидел, что друзья делают то же самое, насыщаясь жаром консоме. Казалось, даже сеньор Элькиса, сеньор Могер и камердинеры с помощниками с трудом сдерживали желание наброситься на еду.

Не говоря ни слова, Диего набрал ложку супа и, подув пару раз, пригубил, не дожидаясь, пока Альфредо, как обычно, благословит пищу. Будто божественный эликсир разлился у него во рту, он ощутил смешение тончайших вкусов: корицы и крошеных яиц, медленного огня дров, мяса домашней птицы, вовремя добавленной соли и дополнявшей блюдо нотки миндаля. Ему даже удалось различить легкое послевкусие выдержанного овечьего сыра. Никто из присутствующих не вымолвил ни слова. Потрясенные, они только вкушали этот суп из птицы, ложка за ложкой, будто таинственный нектар, похищенный у олимпийских богов. Когда они закончили, Альфредо произнес молитву во славу Всевышнего, благодаря его за столь изысканное блюдо. Диего, как всегда после смерти Альбы, не стал восхвалять Господа, хотя его желудок и испытывал благодарность за лучшее консоме из тех, что ему когда-либо доводилось пробовать.

Потом подали вертела с жареными до золотистой корочки молодыми голубями в панировке из хлебных крошек, перца и желтка. Герцог попробовал мясо: оно таяло во рту, словно горячее масло, и обладало тонким, изысканным вкусом. Он поднял глаза и, отрезая новый кусок голубя, посмотрел на друзей, которые издавали тихие стоны удовольствия и всем своим видом выражали удивление и удовлетворение. Диего сам был совершенно поражен тем, что его кухарка смогла добиться такого уникального вкуса. Они с отцом не были гурманами. Исключение составляло лишь вино, которое их научили ценить. После этого подали жареную утку, украшенную поджаренными ломтиками пшеничного хлеба и сбрызнутую айвовым соусом. Герцог замер в ожидании, думая, что сложно превзойти то, что они уже отведали. Однако ощутил сильное наслаждение, сладкое и вызывающее, от которого у него вырвался легкий вздох. Как могло это мясо источать столь изысканный аромат? Диего молча пытался дать название этому наслаждению, и наконец в тот момент, когда он смаковал нежнейшие кусочки утки, ему на ум само собой пришло слово «аристократическое». Он почувствовал вкус лука, сочной утиной рульки со специями, сахаром, вином и уксусом, корицей и айвой, которые превращали соус в нечто божественное. Вдохнув нежно-сладковатый запах, его светлость посмотрел на своих собеседников, которые притихли и сосредоточились на своих тарелках.

Диего было забавно наблюдать, как сеньор Элькиса, внимавший в глубине зала каждому его сигналу, делал легкое глотательное движение, отчетливо представляя себе вкус мяса, от которого шел такой изумительный запах. Рядом с ним сеньор Могер непроизвольно раздувал ноздри, пытаясь уловить витавшее по всему залу божественное благоухание. Камердинеры и их помощники переглядывались, плотно стиснув зубы и сдерживая внезапно разыгравшийся аппетит. Разговоры за столом перешли в легкие вздохи, которые сопровождали очередной отправленный в рот кусок утки, и еле слышные возгласы восхищения соусом из айвы.

Вслед за последней сменой блюд по знаку сеньора Элькисы сеньор Могер с остальными слугами заменили фарфор на чайный сервиз из миланской керамики и принесли чистый комплект салфеток из тонкого полотна. Подали несколько чаш с натильей на сливках, к которой прилагались свежеиспеченные вафли и лепешки с сахаром и корицей. Диего украдкой пригляделся к обоим друзьям, которые, едва заметно облизнув губы, безмолвно ожидали нового сюрприза. Еще до подачи десерта главный дворецкий сообщил, что кухарка приготовила два разных варианта: на козьем молоке и на миндальном. Отведав их, Диего вынужден был признать, что никогда не пробовал такого воздушного заварного крема, нежнейшего, со вкусом свежего желтка, не слишком густого, в меру сладкого, как и любое блюдо на этом обеде. Движимый любопытством, он жестом приказал дворецкому подойти.

– Cеньор Элькиса, скажите, – прошептал он ему на ухо, – это готовила сеньора Эскрива?

Дон Мелькиадес поднял бровь, пытаясь найти ответ.

– С вашего позволения, думаю, было бы лучше, если бы вы поговорили об этом с доньей Урсулой. Она настояла на том, чтобы лично обсудить это с вами, – наконец проговорил он, – и… и я из уважения к ее просьбе согласился.

Диего кивнул, не очень понимая, почему дворецкий предпочел, чтобы ключница вместо него объясняла такие вещи, но ему было достаточно, что они между собой договорились.

– Позовите сеньору Беренгер, я желаю поговорить с ней, – приказал он, пока его друзья утирались салфетками, со смехом утверждая, что они еще никогда так не чревоугодничали.

Дон Мелькиадес сделал вид, будто обдумывает ответ, а потом, демонстрируя свои безупречные манеры, наклонился к уху герцога.

– Боюсь, доньи Урсулы нет на месте, ваша светлость. Она весь день отсутствует именно в связи с этим, – уточнил он.

Диего посмотрел ему в глаза и приказал, чтобы сеньора Беренгер зашла к нему, как только вернется. Потом улыбнулся про себя, довольный трапезой, в то время как Франсиско сыпал комплиментами в адрес повара. Герцог пригласил обоих друзей пройти в библиотеку выпить хереса и выкурить по гаванской сигаре. По пути в библиотеку Диего поймал себя на мысли, что его мучает неудержимое любопытство: кто же из его слуг мог приготовить подобную ангельскую усладу?

15 октября 1720 года, после полудня

Наконец-то удача улыбнулась ей, с облегчением сказала себе Амелия, сидя в галерее для женщин в театре «Принц» с маленькой подзорной трубой и одетая в лучшее выходное платье. Разглядывая публику, она заметила балкон герцогини Риосеко: донья Мерседес находилась там со своими камердинерами, лакеем и двумя лейтенантами личной гвардии Кастамаров. Герцогиня сидела рядом с маркизом де Сото-и-Кампомединой, доном Энрике де Арконой, рассудительным, не склонным к скандалам кабальеро, которому Амелия была безмерно благодарна. Без его участия ее сегодняшние намерения имели бы мало шансов на успех. Девушка присмотрелась к нему и нашла его пьяняще привлекательным. На губах маркиза играла соблазнительная улыбка, в глазах читался ум, привыкший скрывать собственные мысли и разгадывать чужие.

Амелия развлекалась, представляя, каково это – соблазнить мужчину, такого искушенного в придворных интригах, хотя по-настоящему интересовал ее не он, а дон Диего де Кастамар. Ходили слухи, что герцог еще не забыл свою жену, хотя со дня ее смерти прошло девять лет. «Мне нужен богатый и влиятельный муж, – с надеждой сказала она себе. – А ему нужна новая жена». Она это прекрасно знала, поскольку несколько лет назад ее отец и донья Мерседес де Кастамар, старые знакомые по приемам при дворе, вели разговор о браке.

Герцогиня-мать в отчаянных попытках найти молодую особу, способную заставить ее сына забыть о своем горе, перебрала дочерей самых знатных семейств. Все они потерпели неудачу, и тогда, шесть лет назад, донья Мерседес, пользуясь дружбой с отцом Амелии, пригласила девушку на выданье к себе в Кастамар на все лето. Там она установила хорошие отношения с матерью и сыном. И хотя ей не удалось растопить сердце герцога, она верила, что смогла, в отличие от других, заставить его забыть о своей беде. Во всяком случае, за те несколько месяцев он несколько раз при ней улыбнулся.

– Я убеждена, дорогая, что, если бы не переполняющая его сердце боль, он выбрал бы вас, – сказала донья Мерседес в конце того лета шесть лет назад. – Даже и не знаю, что мне делать. Возможно, стоит подождать лучшего момента.