Если бы экономка поверила Кларе, то ей пришлось бы усомниться в словах сеньоры Эскривы, а это привело бы к немедленному увольнению главной кухарки всего за день до празднований. Ее уход стал бы тяжелым потрясением для Кастамара, учитывая, сколько слуг планировалось привлечь в тот же день к подготовке праздника, а Клара была всего лишь кухонной работницей. Да и воровство было не худшим из совершенных преступлений. Сам факт тайного распутства под крышей господина, да еще и так не вовремя, бросал тень на репутацию и христианскую добродетель, которые должны были уважать все обитатели поместья испанского гранда. Клара поняла, что донья Урсула взвешивает все эти обстоятельства, когда та прикрыла глаза. Ей даже показалось, что экономка отчасти поверила в ее невиновность, несмотря на необъяснимую неприязнь к девушке с самого ее приезда.

– Я хочу, чтобы ты немедленно покинула имение, – властно изрекла донья Урсула.

Сеньора Эскрива улыбнулась, довольная. Клара подумала, что та по глупости своей не понимала, что после празднований ее тоже уволят, потому что дракон уже принял решение выкинуть их обеих из своих владений. Она молча покачала головой. Донья Урсула отодвинула ее своей указующей клюкой и отправилась из кухни, но тут раздался голос, который заставил ее мгновенно остановиться.

– Боюсь, донья Урсула, что это будет несправедливо.

Голос был низкий и спокойный, как у ночного сторожа. Там, под притолокой ворот патио, возвышалась огромная фигура Симона Касоны, который со свойственной ему простотой зашел в кухню за новой золой для своих растений.

– Симон, думаю, это не ваше дело, – возразила ему экономка, при этом довольно вежливо. – Командуйте своими садовниками, а этим я займусь сама.

Мужчина снял соломенную шляпу и аккуратно повесил ее на свою морщинистую жилистую ручищу. Потом подошел к столу в центре, отставил принесенные с собой грабли и, подтянув табурет, на который становились посудомойки, оперся на него.

– Это мое дело, дорогая донья Урсула: всякий раз, когда совершается несправедливость, это мое дело. Вы не можете уволить эту девушку по этой причине, потому что если кто и устраивает нежелательные ночные встречи с неким мужчиной, так это сеньора Эскрива, – спокойно сказал он.

У доньи Урсулы вспыхнул взгляд, и она, нахмурив брови, посмотрела на кухарку.

– Это так? – спросила она.

Судя по гневно-недоверчивому взгляду, она даже представить себе не могла, что сеньора Эскрива воспользуется собственным прегрешением, чтобы обвинить работницу. Та начала нервно все отрицать. Клара поняла, что слово сеньора Касоны имело, возможно в силу его возраста, особый вес в доме, поскольку участие главного садовника в спорах между слугами на кухне выглядело чем-то из ряда вон выходящим.

– Послушайте, донья Урсула, вы же знаете, что это так, – спокойно сказал он. – Сеньора Эскрива обвиняет девушку, поскольку прекрасно поняла, что это лучший способ избавиться от соперницы на кухне.

Экономка мельком посмотрела на него.

– Я разговариваю не с вами, сеньор Касона, – ответила она не допускающим возражения тоном и впилась глазами в главную кухарку, которая мгновенно почувствовала себя маленькой и загнанной в угол. – Это так, сеньора Эскрива? Вы подвергли опасности честь Кастамара?

Садовник с усталым видом подошел к донье Урсуле, которая смотрела на него, не понимая, почему этот скромный старик, словно гора, вырос перед ней.

– А я – с вами, сеньора, – отрезал он, – и, при всем уважении, вынужден вам сообщить, что не допущу несправедливости. И если понадобится, то обращусь к герцогу.

Клара, которая испытывала к нему огромную благодарность, остолбенела, как и сама донья Урсула, и сглотнула слюну. Этот крупный, слегка сутулый человек превратился в ее героя, в титана, который бросил вызов установленной власти. Стало очевидным, что у него была возможность обратиться к герцогу напрямую, что мало кто из слуг мог себе позволить. Ключница посмотрела на него и сжала челюсти, прежде чем наградить последним ледяным взглядом сеньору Эскриву, которая разразилась безудержным плачем.

– В этом нет необходимости. Правда очевидна, сеньор Касона, – заключила донья Урсула. – Сеньора Эскрива, вы уволены. Я желаю, чтобы вы тотчас же покинули Кастамар.

Потом она повернулась к садовнику и холодно посмотрела на него.

– Надеюсь, что отныне и впредь, сеньор Касона, вы будете высказываться исключительно по вопросам садоводства, которые входят в ваши обязанности.

Садовник кивнул и, не придавая особого значения этим надменным словам, пожал плечами. Клара вздохнула с облегчением. Донья Урсула вышла из кухни, поставив точку в этом деле, а сеньор Касона сам себе покивал головой, довольный тем, что справедливость восторжествовала. Клара тоже не произнесла ни слова и вернулась в каморку, чтобы привести себя в порядок до начала дня. После этого на кухне осталась только сеньора Эскрива, которая утирала слезы и кричала, что некому будет приготовить ужин, словно не понимая, как ей удалось в один миг потерять все благополучие, которое ей обеспечивала кухня в Кастамаре.

15 октября 1720 года, утро

Мелькиадес поглаживал усы, наставляя племянника по поводу дел и обязанностей, которые предполагает работа комнатного лакея. Тот должен был понимать, что в иерархии слуг он выше учеников лакея и ниже помощников камердинера, которые ниже камердинеров, а те в свою очередь подчиняются сеньору Могеру, управляющему герцога. А он отчитывается перед доньей Урсулой и перед ним. Мелькиадес взял театральную паузу, чтобы убедиться, что молодой человек понял все эти объяснения. Он сидел, опершись локтями на стол, и, сцепив пальцы, наблюдал за племянником.

Юноша, худой как щепка, но сильный, внешне больше походил на мать, чем на отца. Сестра Мелькиадеса Анхелес написала ему из Буитраго-де-Лосойи и попросила пристроить сына на службу к герцогу в качестве лакея, в чьи обязанности входило выносить ночные горшки и готовить их к последующему использованию. Дворецкий подумал, что если тот справится с этой задачей, то сможет успешно пойти по его стопам и сделать карьеру. Судя по всему, работа поденщиком ему претила, и местный священник сказал, что он может научиться грамоте и счету, если постарается. «Там посмотрим», – спокойно сказал себе Мелькиадес, который хорошо знал непостоянство молодежи.

Однако по прошествии нескольких лет юноша был повышен до помощника по кухне, потом до ученика лакея, чтобы позднее подняться до комнатного лакея. Сейчас он уже получал достойную оплату, часть которой после гибели отца на войне каждую неделю отправлял матери. Мелькиадес добавлял к этим деньгам, причем еще до гибели зятя, значительную сумму, чтобы его сестра жила в большем достатке. В определенной степени он взял на себя ответственность за то, чтобы сестра с сыном не оказались на грани нищеты. Сейчас он должен был признать, что племянник, стоящий перед ним в ливрее, вызывал определенную гордость за семью.

– И конечно, никаких женщин, а если так случится, что ты вдруг начнешь испытывать какие-либо чувства по отношению к кому-нибудь из прислуги, то должен сразу же сообщить об этом. Поставишь в известность меня или, если не получится, донью Урсулу, – уточнил он.

– Спасибо за этот шанс, дон Мелькиадес, я вас не разочарую, – отчеканил юноша, будто перед военачальником.

Мелькиадес встал и подошел к нему. Он заметил, что молодой человек немного смущается в его присутствии, но для него это не имело значения, поскольку он считал, что племянник добьется успеха.

– И вот еще что, Роберто, – сказал он, снова поглаживая усы. – Запомни, что я тебе сказал: видеть, слышать и молчать, ибо нет ничего хуже, чем болтливый слуга.

Юноша уверенно кивнул в подтверждение того, что эти наставления навсегда врезались ему в память. В глазах племянника Мелькиадес увидел, что тот превзойдет его. Меньшего он и не ожидал от человека по фамилии Элькиса, пусть даже и по материнской линии.

– Да, сеньор, – ответил юноша, прежде чем тихий стук в дверь нарушил тишину.

– Войдите.

Он увидел в дверях донью Урсулу и, предвидя возможные проблемы, велел Роберто приступать к его новым обязанностям. Юноша слегка кивнул ему и экономке и вышел из комнаты. Мелькиадес вздохнул и внимательно посмотрел на донью Урсулу, медля с приветствием, чтобы подчеркнуть свое достоинство. «И это все, чего я заслуживаю, по мнению этой женщины, – сказал он себе. – Учтивые манеры, за которыми скрывается то, что я не распоряжаюсь прислугой в Кастамаре». Он не мог понять, что происходит в душе у этой ключницы, сводившей все к выяснению отношений. С его стороны их война давно бы могла закончиться, но достаточно было встретиться с ней глазами, чтобы понять, что она никогда не поменяется.

– Добрый день, донья Урсула, – промолвил он наконец.

Она, как и ожидалось, поздоровалась с давно между ними установившейся притворной любезностью, от которой она уже устала, и сообщила, что пришла обсудить чрезвычайно серьезное происшествие. Мелькиадес снова почувствовал занесенный над ним меч, постоянную угрозу, исходившую от экономки с тех пор, как она узнала его постыдную тайну. Она промолчала. Он подумал, что за муха ее укусила на этот раз, и с привычной вежливостью проговорил:

– Присаживайтесь, донья Урсула, и объясните.

Оба сели и посмотрели друг на друга. На этот раз он молчал, затаив дыхание, как в последние годы, ожидая, что она вот-вот предаст огласке его страшный секрет и что весь его мир обрушится в этот миг.

– Мне пришлось безотлагательно уволить сеньору Эскриву. Похоже, к ней по ночам ходил мужчина, и у них под крышей этого дома была… распутная связь, – сказала ему донья Урсула. – Кроме того, она считала допустимым дарить своему посетителю бутыли с вином его светлости. Я уже предупредила сторожей, привратников и охрану, чтобы больше такое не повторилось.

Мелькиадес постарался изобразить удивление. И не потому, что его не тронуло известие, а потому, что почувствовал огромное облегчение, убедившись, что донья Урсула еще не решила поведать дону Диего о его прошлом. Поэтому любая новость казалась ему несущественной. Хотя, конечно, это было серьезное происшествие, и он должен был признать, что экономка избавила его от неприятной сцены личного объяснения с главной кухаркой.

– Несомненно, я удивлен поведением сеньоры Эскривы, – сказал он, резко выдохнув. – Вы поступили должным образом. Однако я поговорю с начальниками служб и сообщу герцогу.

Тут донья Урсула снова воспользовалась своей властью над ним.

– Я сама сообщу его светлости, когда решу проблему с новой главной кухаркой.

Оба прекрасно знали, что именно дворецкий обязан докладывать господину. Мелькиадес бросил ледяной взгляд на донью Урсулу. Она выдержала паузу.

– Я тотчас же отправляюсь в Мадрид на поиски среди знакомых подходящей замены, – закончила она разговор.

Дворецкий поднялся, пытаясь придать солидности своим движениям, и поднял руку, призывая к молчанию. Она умолкла больше ради приличия, чем по приказу, и ровно в тот момент, когда Мелькиадес собирался высказать ей, что его исключительным правом является докладывать господину о таких изменениях, безжалостно прервала его:

– Я была бы вам признательна, если бы вы ограничились тем, что сообщите о произошедшем остальным слугам и велите им помалкивать. Благодарю, дон Мелькиадес.

Дворецкий так сильно сжал кулаки, что даже костяшки пальцев побелели. В очередной раз ему приходилось признать поражение – ему, мужчине, к тому же выше ее по статусу и должности. Он почувствовал непреодолимое желание самому открыть дону Диего свою тайну, даже если это будет означать его поражение в соперничестве с ней. Однако последствием такого необдуманного поступка стало бы его нищенское существование: он бы вернулся в свою любимую каталонскую землю со сбережениями, но без определенного занятия, поскольку никто больше не взял бы его дворецким.

– Как вам будет угодно, донья Урсула, – ответил он наконец.