– Сеньорита Бельмонте, постарайтесь не путать кухню с бальным залом его светлости. Этим простым горничным не нужны ваши церемонии, они сюда пришли работать, – заявила она властным, начальственным тоном.

Клара выждала несколько секунд, прежде чем ответить.

– При всем уважении, донья Урсула, я проявляю вежливость, которую мне привила мать, – сказала она. – Не думаю, что мое воспитание повредит этим…

Должно быть, впервые кто-то отвечал донье Урсуле в таком тоне, поскольку она широко раскрыла глаза и резко прервала ее.

– Простите, сеньорита Бельмонте, – предостерегла она ее взглядом, – очевидно, она научила вас хорошим манерам, но они не подходят для управления слугами на кухне, и поэтому не менее очевидно, что ваша мать проводила на кухне не так много времени, да и то исключительно ради развлечения.

Клара сжала кулаки так, что костяшки пальцев побелели, и собралась ответить, но донья Урсула не дала ей такой возможности.

– И очевидно, она не смогла вас научить, когда следует выполнить прямой приказ и замолчать, – закончила она. – Обращайтесь с прислугой с необходимой корректностью и не более того, а то, не дай бог, мы все тут возомним себя их светлостями. Возвращайтесь к работе.

Клара ограничилась выполнением приказа и отправилась по коридору в направлении кухни. Она понимала, что недовольство экономки было вызвано скорее тем, что произошло ранее, чем этим вежливым приветствием. Оно, хотя и было чрезмерным, ни в коем случае не могло никому навредить. Она продолжила свой путь, затылком ощущая взгляд доньи Урсулы с противоположного конца коридора. На мгновение она оглянулась, чтобы проверить, там ли еще экономка, и тут ровно в том месте, где начиналась лестница, ведущая на верхние этажи, ее внимание привлекла фигура, которая, должно быть, подслушивала. Это была Элиса. Девушка, вжавшись в стену, жестом просила ее идти дальше, не останавливаясь. Клара ничего не сказала. Вдалеке экономка продолжала что-то бормотать.

Лишь позднее, вернувшись в основное помещение кухни после того, как проверила два остальных, она увидела Элису Косту, ждавшую ее в патио с тазиком чистого, сложенного и выглаженного белья, делая вид, что работает. Увидев Клару, она подала ей знак, схватила свой таз и направилась к дверце, через которую разгружали товары. Клара незаметно кивнула и направилась к боковому коридору. Она вышла за дверь и подождала на достаточном от кухни расстоянии, пока с противоположного конца коридора к ней не подошла Элиса с тазиком, полным вещей.

– Я слышала, что сказала старая ведьма. Не расстраивайся, она со всеми такая, – прошептала она.

– Да, я заметила. Даже с доном Габриэлем, – ответила Клара.

– Ей невыносимо прислуживать негру, – объяснила Элиса. – Черт побери! Никому из нас не нравится, но ей с эдаким тщеславием… В какой-то степени это нормально. В конце концов, он просто негр. Говорят, они не такие, как мы, не такие умные. Но дон Абель, покойный отец дона Диего, вырастил его как собственного сына.

В этот момент Клара поняла, что Элиса – простая девушка, охотница поболтать. Известно, что люди незнатного происхождения, к числу которых она теперь принадлежала, вели себя совсем не так, как учили ее родители. Их манера общения не отличалась изяществом, все были частью одного мира и обращались друг к другу просто по именам. Возможно, это было следствием того, что все в равной степени ощущали жизненные невзгоды.

– Старая ведьма всегда терпеть не могла обращаться с негром как с сеньором, – выпалила она без остановки. – Настолько, что, говорят, была готова уйти из дома. Даже дон Диего сказал, что не возражает, если ей это невыносимо.

– Но она осталась, – тихо сказала Клара. – Она обожает властвовать над слугами.

– Эт точно. Но жизнь у нее горькая, как миндаль, так что даже муж не вытерпел и предпочел убраться, – сказала она уже чуть громче, сама не замечая этого. – Столько лет без мужчины – вот что с ней происходит!

Клара посмотрела по сторонам, опасаясь, что в любой момент может кто-нибудь появиться.

– Пожалуйста, тише, – смеясь, попросила она.

– Старая ведьма меня не слышит, я видела, как она отправилась на верхние этажи, – ответила Элиса.

Они смеялись, когда с противоположного конца коридора послышался хохот Росалии. Она появилась как привидение и, не задумываясь о словах, начала кричать: «Старая ведьма, старая ведьма!» – и простодушно смеяться. Клара и Элиса бросились к ней, чтобы унять. И именно в тот момент, когда Клара объясняла ей, что такое нельзя говорить ни в коем случае, ей показалось, что дверь кухни слегка качнулась, будто бы кто-то с другой стороны все это время подслушивал их разговор.

12

16 октября 1720 года, полдень

Мелькиадес дописывал последние строчки в свою тетрадку. С тех пор как его назначили дворецким после смерти предшественника и одновременно его отца, дона Рикардо Элькисы, он заполнял эти дневники, словно судовой журнал, изо дня в день рассказывая обо всех наиболее важных событиях. Когда тетради заканчивались, Мелькиадес Элькиса выставлял их по порядку на полке в своем кабинете, как маленькое сокровище. Дворецкий чувствовал себя в некотором роде летописцем, когда детально описывал каждый день и даже добавлял рисунки. Конечно, Мелькиадес не собирался их публиковать; это было его личное развлечение, а также способ упорядочить жизнь в поместье. Этими роскошными дневниками с изящными корешками его обеспечивал господин герцог. Книготорговец его светлости, большой знаток печатного дела, отдавал в переплет по несколько чистых листов в одну из мадридских мастерских, которой заправляла после смерти мужа донья Исабель Мария де Арройо. Сеньора раз в полгода отправляла посылку из четырех чистых тетрадей книготорговцу господина, а он, в свою очередь, доставлял их за счет герцога в Кастамар. Конечно, Мелькиадес не раз пытался заплатить за них, но дон Диего решительно отказывался.

Сейчас, ожидая племянника, чтобы дать ему точные распоряжения, дворецкий описывал попытку уволить Клару Бельмонте, о которой ему рассказал его хороший друг Симон Касона. Похоже, взяв на работу девушку, которая поначалу казалась очередной из многих, работавших в Кастамаре, Мелькиадес переполошил всю прислугу. Когда стало известно, что обычная кухонная работница заняла место сеньоры Эскривы, то среди слуг поползли слухи. Злые языки поговаривали даже, что девушка добилась расположения герцога и поэтому мгновенно оказалась на должности главной над всеми тремя кухнями, задействованными на празднованиях. Конечно, ему достаточно было пару раз услышать подобные замечания среди горничных, вторых помощников, камердинеров и посыльных, чтобы пресечь их на корню властью собственного положения. Однако злые языки не умолкли полностью вплоть до обеда накануне.

Вкус нутового супа со шпинатом, который приготовила Клара Бельмонте, вызвал у всех приятное недоумение. Им, привыкшим к простой стряпне сеньоры Эскривы, состоявшей из разного вида хлебных супов, фаршированных и жареных баклажанов и какого-нибудь десерта с переизбытком сахара, он доставил божественное наслаждение. Некоторые из слуг даже захотели, чтобы им рассказали прямо за столом, как она добилась такого вкуса. Девушка, слегка робея, объяснила, как нужно готовить шпинат, нут, варить яйца и картофель, следя за огнем под глиняным горшком на жаровне.

После первого блюда уже никто не заводил разговор о причине ее повышения, поскольку все было очевидно. Экономка, в свою очередь, еще не успела насладиться приготовленной Кларой едой, так как накануне весь день провела в Мадриде в поисках повара. В то утро она лишь попробовала завтрак, и по движению ее бровей стало понятно, что она удивлена. Мелькиадес знал ее слишком хорошо: донья Урсула ничего не сказала из-за своего высокомерия, и он должен был признать, что небольшое послабление в железном контроле, который экономка установила в Кастамаре, означало дуновение свежего ветра в разгар августа.

Когда он впервые увидел экономку, то у него сложилось впечатление, что она превосходная ключница, и, несмотря на годы постоянной травли со стороны этой женщины, он вынужден был согласиться, что так оно и было. До того как донья Урсула узнала о его тайне, Мелькиадес испытывал к ней глубокую симпатию. Возможно, из-за ее старательности, перфекционизма и полной отдачи в работе. Он снова и снова отмечал про себя, что за суровым обликом прячется очень привлекательная женщина. Порой, втайне даже от самого себя, сеньор Элькиса надеялся, что на этой душевной пустоши доньи Урсулы взойдут ростки сострадания; что, может быть, орошая их своей нежностью, он смог бы раскрыть более человечную сторону этой стальной женщины. Но это осталось лишь глупой иллюзией, и с течением времени его надежда оказалась пустыми чаяниями. Поэтому каждый раз, вспоминая, как она, злоупотребив его доверием, проникла в его тайны, он называл себя глупцом. Это случилось через несколько месяцев после того, как ее взяли ключницей в Кастамар, когда дворецкий уже украдкой посматривал на нее так, что она не замечала. На тот момент Мелькиадес был готов рассказать домоправительнице о своих горячих чувствах, но своим поступком она все перечеркнула. Он отчетливо помнил, как донья Урсула вошла в его кабинет, чтобы сообщить, что донья Альба, эта ангельская женщина, нуждалась в нем. «В тот злополучный день, когда все пошло хуже некуда, – сказал сеньор Элькиса себе. – Донья Альба умерла, а я перестал быть полноценным дворецким в Кастамаре». Мелькиадес, который в ту минуту писал в своем дневнике, в спешке выбежал вместе с экономкой, забыв открытую тетрадку на столе. На полпути он вспомнил о своей оплошности и, из свойственной ему педантичности, захотел ее сразу же исправить. Донья Урсула заботливо вызвалась пойти вместо него и убрать дневник на место, чтобы он незамедлительно предстал перед доньей Альбой. Его наивность сыграла с ним злую шутку и в конце концов превратила в марионетку.

– Надеюсь на ваше благоразумие, – сказал он.

– Конечно, дон Мелькиадес. Меньше всего мне хочется читать личные записи, – ответила донья Урсула, и глазом не моргнув.

Так дворецкий попросил ее спрятать оставленную на столе тетрадку в маленький шкаф и дал от него ключ. Доверившись ей, он направился в маленький зал, где его ожидала донья Альба. И пока сеньора рассказывала ему, что беременна и что хочет вечером преподнести сюрприз герцогу, донья Урсула – случайно или нет – обнаружила то самое письмо, когда убирала тетрадку в шкаф. То проклятое письмо, что поставило под удар все его будущее. Мелькиадес собственноручно положил его в тетрадку двумя днями ранее, когда кто-то прервал его, пожаловавшись на моль в шкафах, как раз в тот момент, когда он размышлял, не стоило ли его уничтожить. А потом благополучно о нем забыл. Эта оплошность и его доверчивость приговорили его к жизни комедианта, который бродит себе по Кастамару и отдает приказы. Он был главным шутом в этой странной трагикомедии. Дворецкий корил себя за то, что ему не хватило духа раскрыть господину суть этого письма и описанных в нем кощунств. И до тех пор, пока он не найдет в себе смелость признаться, донья Урсула будет держать его в своих руках, тиранить и душить, сколько ей угодно.