Мужчины любят управлять ситуацией, но Урсула на горьком опыте усвоила, что больше никто и никогда не должен навязывать ей свою волю. Поэтому появление на кухне новой работницы – мало того что без ее согласия, но даже без предварительного уведомления – привело ее в бешенство. Дон Мелькиадес Элькиса время от времени бросал вызов ее безраздельному господству над прислугой, но в поместье среди прислуги не было человека более авторитетного, чем она, и дворецкий это знал. Идя на конфликт с ней, он терял гораздо больше, чем просто место работы. Было бы лучше для всех, если бы он давно ушел сам, унеся с собой свою страшную тайну. Тогда бы все в Кастамаре осталось под ее пристальным контролем и работало бы четко, как правильно настроенные часы.

Погрузившись в эти раздумья, Урсула прошла по коридору, оставив справа лестницу, которая вела на верхние этажи, и подошла к дверям кабинета дворецкого. Она тихо постучала два раза, чтобы скрыть все, что кипело внутри. Из глубины кабинета раздался низкий голос сеньора Элькисы, который разрешал ей войти. Урсула вошла и закрыла дверь. Она слегка кивнула, как того требовал этикет, и обратилась к нему по имени. Дон Мелькиадес сидел и писал в своей тетрадке алого цвета, одной из тех, которые никто и никогда не прочтет. Качество его прозы, и так оставлявшее желать лучшего, усугублялось обилием мудреных слов, которые он любил употребить, чтобы произвести впечатление образованного человека. В своих дневниках он подробно описывал мельчайшие детали ежедневных событий, пытаясь передать на бумаге всю свою преданность делу, которая, по его мнению, с годами растворилась в потоке времени, и он превратился в слугу, привыкшего к рутине и потерявшего стремление к самосовершенствованию. Урсула ждала, пока он оторвется от своей тетрадки. Возникла пауза, столь привычная и угнетающая, всегда вызывавшая в ней чрезмерное раздражение. Едва взглянув на нее, дон Мелькиадес небрежно заметил, продолжая писать:

– А, это вы.

Она сделала вид, что не заметила презрительного тона, и выдержала паузу, как хищник, в темноте выслеживающий жертву, прежде чем унизить дворецкого в ответ на его безуспешную попытку навязать свою волю.

– Я пришла сообщить, что прибыла новая кухонная работница, – в полном соответствии с правилами начала она. – Надеюсь, она хорошо подготовлена, чтобы…

– Вполне, достаточно прочитать ее рекомендательные письма, донья Урсула, – сухо перебил он, не поднимая головы.

Она снова замолчала, и он, приподняв одну из своих густых бровей, подозрительно оглядел ее сверху донизу, словно пытаясь привести в смущение. Урсула выдержала его взгляд. Она знала, что эта игра закончится ее победой.

– Для ежегодного праздничного ужина его светлости, возможно, следовало бы приготовить одну из зал в восточном крыле, – сменила она тему.

Дворецкий не ответил, а лишь продолжил писать. Экономка про себя подумала, что молчание, должно быть, вселяет в него ощущение могущества, будто в его власти было дать ей подобное позволение. И все же она, сжав губы, подождала, пока он насладится еще несколькими секундами тишины.

– Как сочтете необходимым, донья Урсула, – наконец промолвил дон Мелькиадес.

Экономка помедлила мгновение, прежде чем нанести окончательный удар. Подойдя к бюро, она посмотрела на дворецкого, будто на какое-то насекомое, и подчеркнуто вежливо произнесла:

– Дон Мелькиадес, не будете ли вы столь любезны перестать на минутку писать и уделить мне должное внимание?

– Простите, донья Урсула, – отреагировал он, изображая рассеянность.

Сдерживая улыбку, Урсула приблизилась настолько, что он стал казаться ей маленьким и жалким. И в этот момент мягко уронила на него ранящие слова, которые, как она знала, больнее всего ударят по его самолюбию как мужчины, так и слуги:

– Дон Мелькиадес, прошу вас как главного дворецкого Кастамара вести себя подобающим образом…

Тот зарделся и в гневе вскочил со стула.

– …особенно в моем присутствии, – закончила она.

Дона Мелькиадеса затрясло, как кусок желе, только что выложенного на тарелку. Специально выждав момент, когда он соберется что-либо сказать в ответ, она снова перебила его:

– Или я буду вынуждена поведать его светлости ваш маленький секрет.

Дон Мелькиадес, осознавая, что перед лицом подобной угрозы можно только капитулировать, впал в уныние и, в попытке все же спасти свое достоинство, с вызовом бросил на нее обиженный взгляд.

Уголками губ она изобразила улыбку. Эта ставшая привычной победа, которую она одерживала уже несколько лет подряд и о которой время от времени считала нужным напомнить ему, была победой над мужской властью и над авторитарным обществом, когда-то давно причинившим ей столько зла. Подобные случаи самоуправства дона Мелькиадеса происходили все реже, пока он окончательно не смирился с тем, что если к нему и обращались по поводу важных решений в Кастамаре, то исключительно чтобы поставить в известность. Урсула собралась, как всегда, уйти. Но, дойдя до двери, сочла, что за подобный вызывающий взгляд он заслуживает еще большего унижения.

– И да, не сердитесь так, – бросила она напоследок. – Мы оба знаем, кто главный в этом доме. Мы, как в неудачном браке, просто играем предписанные роли.

Дон Мелькиадес пригладил усы. Его лицо выражало грусть побежденного духа. Урсула повернулась, чтобы окончательно покинуть комнату, но краем глаза заметила, как главный дворецкий Кастамара рухнул на свой трон, превратившийся в пепел.

2

11 октября 1720 года, утро

Клара поднялась раньше положенного и больше четырех часов чистила кастрюли, сковороды, разделочные доски. Она отскоблила рабочий стол, оттерла покрытые сажей стены и пол, и каменные плиты благодаря щелоку вернули себе первоначальный цвет. Тараканы дружно бросились в сторону патио. После этого она распределила уже чистые ящики со специями по видам и расставила их по алфавиту. Потом привела в порядок лари с мукой, емкость для меда и глиняные кувшины. Под конец ей пришлось натаскать из кухонного колодца целых четыре таза воды. Позже, пока на кухне еще никого не было, она вымыла тряпки и кадки. Она знала, что все это может обернуться для нее неприятностями, но не могла заставить себя работать в такой грязи. Мнимая чистота помещения, в котором готовили еду, в любой момент могла стать причиной болезни господина.

Вопреки ожиданиям Клары, первой в кухне появилась донья Урсула. Едва завидев ее, девушка присела в легком реверансе и склонила голову. Краем глаза она заметила на ее невозмутимом лице легкое удивление от еле уловимого запаха щелока. Экономка неторопливо прошлась по кухне, оглядев результат работы, стоившей Кларе полночи, а потом пристально посмотрела на нее в попытке разгадать причины подобного усердия. Она потерла переносные печки, рукоятки ножей, кастрюли и даже сами печи. Затем устремила взгляд на полки с приправами на каждый день и тщательно изучила их, не проронив ни слова. Наконец она взглянула на Клару с высоты своего всемогущества и слегка улыбнулась.

Дверь открылась, и дебелая сеньора Эскрива замерла в изумлении. Клара вежливо поздоровалась, но та даже не удостоила ее ответом. По поведению главной кухарки было видно, что она не узнавала кухню, которую оставила накануне. На лицо ее опустилась завеса ужаса, стоило ей только пересечься взглядом с доньей Урсулой.

– Вижу, сеньора Эскрива, что вы выполнили свое обещание вычистить и привести в порядок кухню, – сказала она, уходя. – И я хочу, чтобы она всегда оставалась такой.

Голос экономки затих в глубине коридора. Главная кухарка с онемевшим от ужаса лицом озиралась вокруг в поисках привычных ей запахов, сковород и кастрюль, испачканных сажей печей. Она смотрела на все это так, будто волшебное заклинание изменило внешний вид ее кухни. Возмущенный взгляд ее поросячьих глаз упал на Клару. В два шага она оказалась рядом и наотмашь ударила ее по лицу. Клара почувствовала, как из разбитой губы падают капельки крови. Пришлось усилием воли сжать зубы, чтобы не ударить в ответ. Она гневно посмотрела на кухарку и потянулась к деревянной скалке. Сеньора Эскрива не рискнула снова сунуться к девушке, но отчитала ее, высоко подняв указательный палец:

– Из-за тебя нам теперь придется больше работать, а это не входит в мои планы. Поэтому убирать на кухне будет твоей ежедневной обязанностью! – завопила она. – И если она не будет такой, как сейчас, надаю тебе по шее.

Увидев, что сеньора Эскрива повернулась к ней спиной, Клара тоже отвернулась и, не проронив ни слова, принялась обкладывать ягненка ломтиками бекона. Краем глаза она что-то заметила за приоткрытой дверью. Там стояла донья Урсула и, как режиссер, наблюдала за разыгравшейся драмой. Постояв еще несколько мгновений, она удалилась, вне сомнения, довольная увиденным. Клара перевела взгляд во двор, а с ее щеки все еще обильно текла кровь. Снаружи сгущались тяжелые тучи, предвещая бурю, и она испугалась, что если так пойдет и дальше, то дни ее в Кастамаре скоро будут сочтены. Покончив с ягненком, она вымыла руки над хозяйственной мойкой и начала смазывать миндально-медовым сиропом пирожные, предназначенные на завтрак господину.

Мысли унесли ее к самым приятным воспоминаниям, когда жизнь была простой и спокойной, а отец обеспечивал их всем необходимым. Каждый раз вспоминая округлое лицо отца, его идеально причесанные усы и легкую поступь слегка выгнутых ног, она ощущала, что время остановилось. По иронии судьбы именно разгар кровавой войны за трон Испании и гегемонию в Европе, когда мужчины разных стран безжалостно убивали во имя короля Филиппа V или эрцгерцога Карла^[7], оказался самым счастливым периодом ее жизни. Ее отец, образованный человек, любитель книг и в прошлом бывалый путешественник, хотел лишь, чтобы ужасы войны закончились как можно скорее. С одной стороны, он, как врач, исключительную важность придавал клятве Гиппократа, особенно в части „не навреди“, или primum non nocere^[8], которая обязывала его в любых обстоятельствах спасать человеческую жизнь. С другой, будучи человеком образованным, он воспринимал войну как нечто противоречащее голосу разума и, разумеется, богу.

Но не размышления о войне превратили отца Клары в одного из самых уважаемых докторов Мадрида, а постоянное самосовершенствование и любовь к профессии. Это позволило ему войти в высокие круги как испанской аристократии, так и той, что прибыла из Франции вместе с королем Филиппом. Бедняга до конца надеялся, что дочери породнятся с каким-нибудь благородным или, если это было невозможно, по крайней мере влиятельным семейством. О большем для своих дочерей он и мечтать не смел, и эту страсть разделяла Кристина – их заботливая матушка и любимая жена дона Бельмонте. Клара думала по-другому, но ее сестра Эльвира, более наивная и с более простым взглядом на жизнь, была всецело поглощена этой мыслью, и ее заветной мечтой было выйти в свет и найти хорошего супруга. Богатого и с приятной внешностью, который бы любил ее не меньше, чем родители друг друга. Но война нарушила ее планы, призвав на фронт всех возможных претендентов, и при одной только мысли об этом Эльвира превращалась в скитающуюся по дому неприкаянную душу с остекленевшими глазами и телом игрушечной танцовщицы.

– Если так и дальше пойдет, то вообще не останется молодых людей, готовых жениться после войны, – говорила бедняжка десять лет назад.

Клара была уверена, что сделана из другого теста. Поискам мужа она предпочитала общество книг и печного угля. Если она о чем и мечтала, то не просто о муже, а о подходящем ей муже. На тот момент она полагала, что победа короля Филиппа породит бесконечное множество пострадавших от войны знатных карлистов, которые могли благосклонно посмотреть на возможность породниться с двумя наследницами весьма уважаемой семьи Бельмонте и таким образом обелить свое имя в глазах монарха. С другой стороны, если поиск достойного супруга и являлся великой целью для их отца, наряду с этим он стремился обеспечить им соответствующее образование.