В трубке на мгновение повисла пауза. Я слышала только своё собственное прерывистое дыхание и стук сердца, который, казалось, мог услышать и он.

– Мне тут папа звонил, – наконец произнёс он, и эти три слова обрушили на меня ледяную лавину. Моё сердце не просто ушло в пятки, оно пробурило пол и улетело к соседям снизу. Ну вот и всё. Началось.

– Да? – мой голос прозвучал жалко и неуверенно, как у двоечницы у доски. – И… что он сказал?

– Сказал, что ты от нас ушла, – всё тем же монотонным голосом продолжал Егор. – Что у тебя какой-то сложный период, кризис среднего возраста, и тебе захотелось «пожить для себя». Рассказывал, как он пытался тебя образумить, даже предлагал переписать на тебя загородный дом, но ты устроила истерику и сбежала в неизвестном направлении к своей подруге. В общем, представил всё так, будто ты главная героиня дешёвого романа, которая внезапно решила всё бросить и уехать в закат на красном кабриолете. Только кабриолета у тебя нет, так что, видимо, на такси.

Я закрыла глаза. Каждое его слово было точным, выверенным ударом. Игорь не просто рассказал свою версию – он сделал из меня капризную, неблагодарную дуру, бросившую семью ради мифической «свободы». Я уже открыла рот, чтобы начать что-то лепетать в своё оправдание, что-то сбивчивое и жалкое про красные туфли и «брак-фасад», но Егор не дал мне сказать ни слова.

– Я его выслушал, – продолжил он, и в его голосе проскользнула новая, незнакомая мне металлическая нотка. – Внимательно так выслушал. А потом спросил, фигурировала ли в этой душещипательной истории какая-нибудь девица лет двадцати с волосами цвета перекиси водорода и интеллектом хлебушка.

Я замерла, перестав дышать.

– И что он? – прошептала я, боясь поверить в то, что сейчас услышу.

– Он почему-то очень обиделся, – в голосе сына впервые отчётливо прозвучала усмешка. Сухая, ироничная, очень взрослая. – Начал кричать, что я неблагодарный щенок, что он на меня жизнь положил, а я на стороне матери-истерички. А потом бросил трубку. Видимо, пошёл валерьянку пить.

В комнате повисла оглушительная тишина. Я молчала, потому что все слова, которые я так мучительно подбирала последние часы, вдруг оказались ненужными. Мой сын, мой гениальный, мой невероятно проницательный мальчик всё понял сам. Без моих объяснений и оправданий.

– Мам, – сказал он уже совсем другим тоном, тёплым и до боли родным. – Я не идиот. И не слепой. Я уже давно всё видел. Помню, как ты на его дне рождения в прошлом году улыбалась так, что я боялся, у тебя челюсть сведёт. Просто ждал, когда у тебя кончится терпение. Честно говоря, я удивлён, что оно у тебя такое долгое. Я бы на твоём месте сбежал ещё года три назад.

Слёзы, которые я так стойко сдерживала все эти дни, хлынули из глаз. Но это были не слёзы горя или обиды. Это были слёзы облегчения. Огромного, всепоглощающего, почти болезненного облегчения, от которого сводило скулы. Я сидела на своём надувном троне посреди пустой комнаты и ревела, как белуга, совершенно не заботясь о том, как это выглядит.

– Так, – деловито произнёс он, прерывая мои беззвучные рыдания. – Хватит реветь. Диктуй адрес. Или скинь геолокацию, так быстрее.

– Зачем? – не поняла я, шмыгая носом и пытаясь сфокусировать взгляд.

– В смысле «зачем»? Я еду к тебе, – ответил он так, будто это было единственно возможное и логичное решение во всей вселенной. – И вещи свои заберу. Мне всё равно мой новый сервер некуда было ставить, а у тебя, я так понимаю, места теперь навалом.

Я рассмеялась сквозь слёзы. Громко, немного истерично, но абсолютно счастливо. Мой мальчик. Моя опора. Моя гордость. Он не просто был на моей стороне. Он был со мной.

– Сейчас, – выдохнула я, пытаясь унять смех и слёзы. – Сейчас всё скину.

– Давай. Буду через час-полтора. Закажи пиццу. Две. «Четыре сыра» и «Пепперони». И скажи курьеру, что я очень, очень голодный. Кормят нас тут, знаешь ли, не очень.

Он отключился, а я ещё несколько минут сидела на своём дурацком матрасе, прижимая телефон к груди. Пустая квартира больше не казалась мне холодной и чужой. Она ждала. Ждала моего сына. Моя маленькая, ещё не достроенная крепость только что обрела свой главный бастион. И я знала, что теперь мы выдержим любую осаду. Особенно с двумя пиццами.

* * *

Час, который отделял меня от приезда сына, я провела в состоянии, которое можно было бы назвать «предстартовой паникой». Я нарезала круги по своей необъятной и гулкой квартире-студии, как львица в зоопарке перед кормёжкой. Моей главной задачей было сотворить из полного ничего хотя бы жалкое подобие уюта. С усердием, достойным лучшего применения, я расправила невидимые складки на надувном матрасе, который служил мне одновременно кроватью, диваном и обеденным столом. Протёрла свой единственный предмет мебели – кривобокий стеллаж «Билли» – от пыли, которой там и в помине не было. Даже коробки из-под пиццы, предусмотрительно заказанной заранее, я выстроила на подоконнике в идеальную пирамиду. Получилось нечто среднее между арт-инсталляцией на тему одиночества и баррикадой. Всё это было отчаянно глупо. Я пыталась задрапировать пустоту, но она, казалось, лишь громче хохотала в ответ, отражаясь от голых стен.

Когда в дверь наконец-то позвонили, я подпрыгнула так, словно сидела на катапульте. Сердце совершило кульбит, ухнув куда-то в район пяток, а затем взмыло к самому горлу. Я распахнула дверь, и на пороге стоял он. Мой сын. Мой Егор.

Он определённо стал выше, хотя мы не виделись всего пару мучительных недель. Плечи раздались вширь, а во взгляде появилась какая-то новая, взрослая серьёзность. Он вырос. Вырос, пока я была по уши занята выбором правильного оттенка салфеток для очередного ужина с партнёрами и поддержанием безупречного «фасада» нашего идеального брака. На нём была его стандартная униформа: растянутая чёрная толстовка с какой-то абракадаброй на языке программирования, потёртые джинсы и кеды, которые, кажется, помнили ещё динозавров. За спиной – огромный рюкзак, похожий на парашют, из которого хищно выглядывал угол ноутбука.

Мы молча пялились друг на друга несколько секунд, показавшихся мне маленькой вечностью. А потом он просто шагнул через порог и сгрёб меня в охапку. Крепко, чуть неуклюже, как это умеют делать только шестнадцатилетние парни, которые уже слишком взрослые для телячьих нежностей, но ещё отчаянно в них нуждаются. Он уткнулся подбородком в мою макушку, а я вцепилась в его толстовку, как утопающий цепляется за спасательный круг. Я вдыхала его до боли родной запах – смесь чего-то неуловимо мальчишеского, стирального порошка и общаги, который всегда витал вокруг его работающей техники. И в этот самый момент я наконец-то поняла, что я дома. Не в роскошном пентхаусе с видом на город, не в этой съёмной бетонной коробке, а здесь, в его объятиях.

– Мам, ты сейчас мне рёбра переломаешь, – пробормотал он, но рук не разжал.

– Прости, – выдохнула я, отстраняясь и торопливо смахивая предательскую слезу. – Ты… такой большой стал.

– Побочный эффект школьных котлет, – хмыкнул он и окинул мою новую резиденцию оценивающим взглядом, будто был риелтором из элитного агентства. – Хм. Смелое дизайнерское решение в стиле «постапокалиптический минимализм». Мне нравится. Куда ставить системный блок?

Он без лишних церемоний прошагал в комнату, с грохотом сбросил рюкзак на пол и немедленно начал распаковывать свои бесценные сокровища. Я смотрела на него, и моё сердце заливала такая волна нежности и гордости, что, казалось, оно вот-вот не выдержит и лопнет. В его глазах не было ни капли жалости или осуждения. Только спокойная, совершенно недетская решимость. Он приехал не утешать меня. Он прибыл на поле боя, чтобы стать моим главным союзником.

– Пицца остынет, – сказала я, стараясь, чтобы голос звучал бодро, а не дрожал. – Давай сначала поужинаем, а потом будешь разворачивать свой космодром.

Мы уселись прямо на пол, используя салфетки вместо скатерти, и открыли коробки. Божественный аромат горячего сыра и пепперони мгновенно наполнил комнату, делая её чуточку более жилой и уютной. Егор ел с аппетитом оголодавшего программиста, закидывая в себя кусок за куском.

– Так, – произнёс он, прожевав очередной ломоть «Четырёх сыров» и вытерев руки о джинсы. – Теперь давай твою версию событий. Без цензуры и смягчающих формулировок. Папину я уже выслушал, теперь для полноты картины и объективного анализа данных мне нужен твой отчёт.

И я рассказала. Выложила всё, как на духу. Про алые туфли на «запретной» территории, про девицу в нашей супружеской постели, про живописный, хоть и недолгий, полёт с балкона её вещей. И про слова Игоря. Про «жену-фасад», про «пустое место», про то, что я теперь «никому не нужна». Егор слушал молча, не перебивая, только желваки на его скулах ходили ходуном, а пальцы нервно выбивали какую-то дробь по крышке коробки. Когда я закончила свой сбивчивый рассказ, он задумчиво отодвинул от себя недоеденный кусок. Аппетит у него явно испарился.

– Ясно, – тихо произнёс он. – В принципе, его алгоритм поведения был предсказуем. Когда факты играют против него, он переходит на личности и пытается дискредитировать источник информации. Классическая манипуляция уровня «новичок».

Он помолчал, глядя в стену, а потом криво усмехнулся.

– Знаешь, что он мне предложил, когда понял, что его душещипательная история про «маму-истеричку, которая сама всё разрушила» не сработала?

– Что же? – с замиранием сердца спросила я.

– Он решил меня купить. Прямо и без затей. Сказал: «Сын, я понимаю, ты злишься. Но давай будем реалистами. С кем тебе будет лучше? С матерью в какой-то съёмной конуре или со мной? Остаёшься – и я покупаю тебе любую машину, как только получишь права. Хочешь – „Мустанг“. И оплачиваю стажировку в Кремниевой долине следующим летом. Выбирай».

Я ахнула. Это было так в духе Игоря. Цинично, прямолинейно и с непоколебимой уверенностью, что у всего на свете есть свой ценник.

– И что ты ответил? – прошептала я, боясь дышать.

– Я сказал ему, что «Мустанг» – это, конечно, эффектно, но у него слишком большой расход топлива и безнадёжно устаревшая система бортового компьютера. А в Кремниевую долину я и сам поступлю, без его спонсорства. И что мой выбор – это не выбор между пентхаусом и надувным матрасом. Это выбор между человеком, который меня уважает, и человеком, который пытается вписать меня в графу «расходы». Кажется, после этого он и бросил трубку.

Он поднял на меня глаза, и в их глубине я увидела отблеск холодного, взрослого гнева.

– Мам, он тебя не просто предал. Он тебя растоптал. И он не остановится. Он будет давить на тебя через адвокатов, через общих знакомых, через прессу. Он попытается выставить тебя сумасшедшей и оставить ни с чем.

– Я знаю, Егор. Но у меня хороший адвокат. Мы будем бороться.

Сын задумчиво побарабанил пальцами по коробке. А потом посмотрел на меня с таким будничным выражением лица, будто собирался предложить мне обновить антивирус.

– А зачем сражаться по его правилам? Это долго и неэффективно. Есть путь короче.

– Это какой ещё путь? – насторожилась я, предчувствуя недоброе.

– Мам, давай я просто взломаю его почту, – совершенно спокойно предложил он. – И рабочую, и личную. И все мессенджеры заодно. Уверен, там найдётся столько всего пикантного, что твой адвокат-пиранья от восторга в ладоши захлопает. Найдём его офшорные счета, о которых ты и не подозревала. Переписку с другими его… пассиями. Компромат на партнёров, который он наверняка хранит на чёрный день. Да там, скорее всего, целая папка с названием «Судный день». После публикации этих данных он станет таким шёлковым, что сам принесёт тебе ключи от половины своей бизнес-империи и ещё сверху бантиком перевяжет. Делов на одну ночь.