Я схватила инструкцию и впилась в неё взглядом, будто пыталась прожечь в ней дыру. Я разложила все винтики и шпунтики по кучкам, как генерал перед решающим сражением. Шестигранный ключ в моей руке превратился из орудия пыток в скипетр, в символ моей новообретённой власти над собственной жизнью.

Я работала со звериным упрямством. Я закручивала винты, игнорируя стонущие мышцы и ноющие пальцы. Я стучала кулаком по полкам, чтобы они встали в пазы, и в какой-то момент даже использовала тот самый каблук от туфель, о котором говорила Светка. Я ругалась такими словами, которых не слышали даже стены кабинета моего адвоката. Я не собирала стеллаж – я штурмовала Бастилию. Я покоряла свой личный Эверест из ДСП и шпона.

И вот, спустя ещё час, грязная, взлохмаченная, с сорванным ногтем, но с горящими глазами, я отступила на шаг назад. Посреди комнаты стоял он. Мой стеллаж. Немного кривоватый, с одной полкой, установленной вверх ногами, и с парой загадочных лишних деталей, оставшихся на полу, как павшие в бою воины. Он был несовершенен. Он был нелеп. Но он был моим. От первой до последней щепочки.

Я провела рукой по его шероховатой поверхности и рассмеялась. Впервые за последние дни – по-настоящему, от души. В огромном доме, обставленном лучшими дизайнерами, не было ни одной вещи, к которой я приложила бы руку. Всё было чужим, выбранным для статуса, для картинки. А этот кривобокий стеллаж был первым настоящим предметом в моей новой жизни. Мой первый трофей. Мой первый камень, заложенный в основание моей личной крепости. И глядя на него, я точно знала: я справлюсь. Со всем.

* * *

Мой кривобокий стеллаж «Билли» из ИКЕА гордо стоял посреди гостиной, словно памятник неизвестному солдату, павшему в неравной битве с инструкцией на шведском. Я победила его только с третьей попытки, вооружившись видеоуроком на YouTube и парой не самых цензурных выражений. Теперь он, единственный предмет мебели в комнате, не считая надувного матраса, который жалобно сдувался каждую ночь, вызывал у меня приступы иррациональной нежности. Эта маленькая мебельная победа придала мне сил. Я даже начала находить сомнительную прелесть в гулком эхе пустой квартиры и в том, как утреннее солнце рисует на голых стенах причудливые узоры. Но эйфория от завоёванной независимости, пахнущей лапшой быстрого приготовления, стремительно сменялась глухой, ноющей тревогой. У этой тревоги было имя, лицо и привычка сутулиться над клавиатурой. Егор.

Все эти дни я изображала из себя Наполеона в юбке. Вела войну на два фронта: с адвокатом обсуждала тактику и стратегию раздела совместно нажитого фарфора, и всего на что мой глаз должен упасть. Я была занята, собрана и на удивление эффективна для женщины, чей мир только что разлетелся на кусочки. Но стоило наступить тишине, как из самого тёмного угла моего сознания выползал главный страх. Разговор с сыном.

Я достала телефон и открыла его фотографию. Егор, щурясь от солнца, стоит на палубе яхты во время нашего прошлогоднего круиза по Греции. У него мои глаза и отцовская линия подбородка, но взгляд уже совсем свой – насмешливый, умный, проникающий в самую суть вещей. Он никогда не был обычным подростком. В то время как его сверстники гоняли мяч и впервые влюблялись, мой сын взламывал школьные серверы, чтобы «протестировать систему безопасности», и читал книги по квантовой физике, которые я не могла даже правильно произнести. Он был моим самым близким человеком, моим молчаливым союзником в этом холодном, выверенном до миллиметра мире Игоря. И теперь мне предстояло взять и собственноручно взорвать его мир.

Я закрыла глаза и, как режиссёр-неудачник, начала прокручивать в голове возможные сценарии разговора. Каждый был провальнее предыдущего.

Сценарий первый, мелодраматический: «Мать-наседка». Я приезжаю к нему в его элитную гимназию, отвожу в уютное кафе, заказываю его любимый тройной чизкейк и, глядя на него влажными от подступающих слёз глазами, начинаю лепетать: «Егорушка, солнышко моё… Понимаешь, в жизни взрослых людей иногда так бывает… Мы с папой больше не можем быть вместе. Но мы оба тебя очень-очень любим, и для тебя ровным счётом ничего не изменится…». Бр-р-р. От этой фальши у меня самой сводило зубы. Егор бы выслушал этот бред с вежливой скукой, доел бы десерт, а потом спросил что-нибудь вроде: «Мам, у тебя всё в порядке? Ты случайно не пересмотрела дешёвых сериалов? Пакетная передача данных с твоей стороны идёт с ошибками». Он ненавидел, когда с ним сюсюкали.

Сценарий второй, в стиле его отца: «Современная бизнес-мама». Я звоню ему по видеосвязи, на заднем фоне – мой новый, деловой интерьер (пока состоящий из того самого стеллажа и голых стен). Голос ровный, почти безэмоциональный. «Егор, привет. Нам нужно обсудить один организационный вопрос. Наша семейная структура претерпевает некоторые изменения. Мы с отцом приняли решение о прекращении партнёрских отношений. Это взвешенное и обоюдное решение двух взрослых людей, направленное на оптимизацию дальнейшего взаимодействия». Господи, это же лексикон Игоря! Так он обычно объявлял об увольнении очередного топ-менеджера. Егор бы решил, что меня похитили инопланетяне и заменили на не очень качественную копию.

Проблема была не в том, чтобы сказать ему правду. Я знала, что он её переварит. Проблема была в том, что я слишком хорошо изучила методы Игоря за двадцать лет. Он уже наверняка начал свою игру. Он не будет кричать и обвинять. Он будет действовать тоньше, подлее, как настоящий мастер манипуляций. Он представит всё так, будто это я, его неблагодарная, взбалмошная жена, впала в возрастной маразм и разрушила «идеальную семью».

Я почти слышала его вкрадчивый, убедительный баритон, разливающийся в его роскошном кабинете: «Сын, я до последнего пытался спасти наш брак. Твоя мать… она сейчас в трудном периоде. Кризис среднего возраста, понимаешь? Ей захотелось какой-то новой жизни, острых ощущений. Она просто ушла, хлопнув дверью. Оставила нас. Но мы с тобой мужчины, мы справимся. Я всегда буду рядом, сынок». Он выставит меня сумасшедшей, эгоисткой, предательницей. И самое страшное, что Егор мог ему поверить. Ведь со стороны всё выглядело именно так: у меня было всё – деньги, статус, роскошный дом. И я сама от всего этого отказалась. Как объяснить шестнадцатилетнему парню, пусть и гениальному, что можно задыхаться в золотой клетке, даже если в ней есть вай-фай и личный повар?

Я встала и прошлась по пустой комнате. Шаги гулко отдавались в тишине, подчёркивая моё одиночество. Я подошла к окну. Внизу текла обычная городская жизнь: спешили по делам люди, ползли в пробке машины, мама с коляской гуляла по скверу. Обычный мир, к которому я, по словам Игоря, была совершенно не приспособлена. «Ты без меня пропадёшь, Эля. Ты даже не знаешь, как платить за квартиру». Может, он и прав? Может, я и впрямь совершаю самую большую ошибку в своей жизни, втягивая в неё самого дорогого мне человека?

Но потом я снова вспомнила лицо Егора. Вспомнила, как он, будучи ещё совсем мальчишкой, находил меня плачущей на балконе после очередной ссоры с Игорем. Он не задавал вопросов, просто подходил, молча обнимал за колени и сидел так, пока я не успокоюсь. Его маленькая макушка утыкалась мне в бок, и это было лучше любых слов. Вспомнила, как в прошлом году, когда Игорь накричал на меня за какую-то мелочь при гостях – кажется, я купила не то оливковое масло, – Егор демонстративно встал из-за стола и сказал: «Пап, ты не прав. Извинись перед мамой». В тот вечер Игорь с ним неделю не разговаривал, но я поняла – мой сын видит и понимает гораздо больше, чем мы думаем. Он не был слепым обожателем своего всемогущего отца. Он был наблюдателем. Умным, ироничным и очень проницательным.

И в этот момент я поняла, как именно нужно с ним говорить. Не как с ребёнком, которого нужно оберегать от страшной правды. И не как с деловым партнёром, которому докладывают о реструктуризации. А как с единственным настоящим другом, который у меня остался. Как с равным.

Нужно просто рассказать всё, как есть. Без истерик и без попыток выставить себя жертвой. Рассказать про любовницу, про слова Игоря о «фасаде», про своё решение уйти не «от хорошей жизни», а для того, чтобы сохранить остатки самоуважения. Не обвиняя его отца, а просто констатируя факты. Он заслуживал правды. Какой бы уродливой она ни была.

Страх никуда не делся. Он всё так же холодным комком лежал где-то в районе солнечного сплетения. Я боялась его реакции, боялась осуждения, боялась сделать ему больно. Но решимость была сильнее. Хватит прятаться.

Я снова взяла в руки телефон. Он казался тяжёлым, как кирпич. Пальцы нащупали зелёную иконку вызова рядом с его именем. Сердце заколотилось так, что, казалось, его стук слышен даже соседям снизу. Я сделала глубокий вдох, выдохнула и нажала на экран. Длинные, мучительные гудки полетели на другой конец провода, отсчитывая последние секунды моей прошлой жизни.

Глава 4

Гудки в трубке тянулись, как расплавленная карамель – долго, мучительно, бесконечно. Я сидела на полу съёмной квартиры, обхватив колени руками, и гипнотизировала телефон, словно это могло заставить сына ответить быстрее. Каждый новый гудок отдавался у меня в висках ударом крошечного, но очень назойливого молоточка. Ну давай же, Егор, возьми трубку, умоляю! Я уже была готова сдаться и нажать на красную кнопку отбоя, когда на том конце провода наконец-то проснулись. Вернее, не проснулись. Сработал автоответчик. Бесстрастный механический голос какой-то тётки, которую я мысленно окрестила Кибер-Галиной, сообщил, что абонент находится вне зоны действия сети.

Я уронила руку с телефоном, чувствуя, как по спине пробежал неприятный холодок. Ну конечно. Мой сын в своей элитной гимназии-пансионе, где использование телефонов во время занятий приравнивалось чуть ли не к государственной измене. Я не могу просто так ему позвонить и вывалить новость, которая перевернёт его мир с ног на голову. Нужно ехать. Нужно смотреть в его умные, всё понимающие глаза.

Но одна только мысль о том, чтобы снова сесть за руль, тащиться через весь город и, запинаясь, подбирать правильные слова, вызывала у меня приступ тошноты. Я была не готова. Совершенно. Я чувствовала себя сапёром-любителем, которому поручили обезвредить ядерную боеголовку, не выдав ни инструкции, ни даже кусачек. А права на ошибку, как водится, нет.

В голове снова и снова, как заевшая пластинка, прокручивались слова Игоря, брошенные мне на прощание: «Ты горько пожалеешь об этом, Элина! Я тебя уничтожу!». И я прекрасно знала, что его «уничтожение» начнётся именно с Егора. Мой бывший не побрезгует ничем, чтобы настроить сына против меня, чтобы выставить меня в самом неприглядном свете. Для него это была не семейная драма, а очередная бизнес-стратегия по захвату самого ценного актива. Нашего сына.

Я без сил плюхнулась на свой скрипучий надувной матрас, который за последние сутки успел побывать и кроватью, и диваном, и обеденным столом. Комната, ещё утром казавшаяся мне персональным островом свободы, теперь давила своей гулкой пустотой и запахом новой, дешёвой мебели из ДСП.

В этот самый момент мой телефон, лежавший рядом, завибрировал и зашёлся пронзительной трелью – какой-то дурацкой попсовой песенкой, которую Егор установил мне на свой контакт «для поднятия настроения». Я вздрогнула, как от удара током. На экране высветилось до боли знакомое имя. «Егор».

Сердце пропустило удар, а потом заколотилось с бешеной скоростью где-то в горле. Он звонит сам. Значит, Игорь уже успел. Нанёс свой упреждающий удар. Я судорожно сглотнула, пытаясь унять дрожь в голосе, и провела пальцем по экрану.

– Алло? Егор? Привет, милый.

– Мам, привет, – его голос в трубке звучал непривычно ровно, даже как-то отстранённо. Ни удивления, ни радости. Просто констатация факта. – У тебя есть минута?

– Конечно, есть. Всегда. Что-то случилось?