– Это он… это он! Я тоже его видел, – только и сказал старичок, а все дальнейшие расспросы удостаивал лишь одним ответом: «Deux fois je l’ai vu; mille fois je l’ai senti»^[7]. Он ни слова не проронил о происхождении книги и отказался поведать хоть какие-то подробности того, что испытал сам. – Скоро я усну, и сон мой будет сладок. Зачем вы меня тревожите? – сказал он^[8].

Мы никогда не узнаем, что пережили он или каноник Альберик де Молеон. На обороте этого ужасного рисунка были начертаны строки, которые, может статься, способны пролить свет на случившееся:

Contradictio Salomonis cum demonio nocturno.

Albericus de Mauleone delineavit.

V. Deus in adiutorium. Ps. Qui habitat.

Sancte Bertrande, demoniorum effugator, intercede pro me miserrimo.

Primum uidi nocte 12mi Dec. 1694: uidebo mox ultimum. Peccaui et passus sum, plura adhuc passurus. Dec. 29, 1701^[9].

Я так и не понял до конца, какого мнения придерживался сам Деннистаун об изложенных здесь событиях. Однажды он процитировал мне отрывок из Книги Премудрости Иисуса, сына Сирахова: «Есть ветры, которые созданы для отмщения и в ярости своей усиливают удары свои». В другой раз он сказал: «Исайя был весьма здравомыслящим человеком; и разве не упоминал он о ночных чудовищах, живущих в развалинах Вавилона? Эти вещи выше нашего сегодняшнего понимания».

И еще кое-что, чем он со мною поделился, немало впечатлило меня и вызвало мое сочувствие. В прошлом году мы ездили в Комменж, чтобы поглядеть на место захоронения каноника Альберика. Это величественный мраморный саркофаг, украшенный скульптурным изображением каноника в большом парике и сутане, под которым высечена цветистая похвала его достижениям. Я видел, как Деннистаун имел довольно длительную беседу с викарием собора, а когда мы уезжали, он сказал мне:

– Надеюсь, что не сделал ничего дурного – вы ведь знаете, я пресвитерианец… Но… как я понял… они проведут «мессу и погребальную службу» за упокой души Альберика де Молеона. – А потом добавил с легким северобританским акцентом: – Понятия не имел, что это такое дорогостоящее дело.

Сегодня книга находится в собрании Вентворта в Кембридже. Деннистаун сфотографировал рисунок, а потом сжег его, когда покидал Комменж после своего первого визита.

Потерянные сердца^[10]

Насколько мне удалось установить, был сентябрь 1811 года, когда у входа в Эсуорби-Холл, в самом сердце Линкольншира, остановился дилижанс. Из него тотчас же выпрыгнул мальчик, который был единственным пассажиром дилижанса. Он позвонил в дверной колокольчик и в ожидании, пока открыли дверь, огляделся с живейшим интересом. Мальчик увидел перед собой высокий прямоугольный дом из красного кирпича, построенный в царствование королевы Анны; к нему был добавлен портик с каменными колоннами в стиле классицизма 1790 года. Окон с белыми деревянными рамами было множество – и высоких, и низких. Фасад дома венчал фронтон с круглым окошком. Имелось еще два крыла, левое и правое, которые были соединены застекленными галереями и поддерживались колоннадой. В них, очевидно, размещались конюшня и различные службы при доме. На обоих крылах красовались декоративные купола с золоченым флюгером.

Оконные стекла здания пламенели в лучах заката. Близ Холла протянулся парк, в котором стояло множество дубов. Ели, его окаймлявшие, вырисовывались на фоне неба. Часы на церковной башне, затерявшейся среди деревьев на опушке парка, так что виден был лишь золоченый флюгер, сверкавший в предвечернем свете, пробили шесть, и звук этот был приглушен ветром. Все это вместе производило благостное впечатление, хотя и тронутое печалью, присущей вечерам ранней осенью. Она передалась мальчику, стоявшему на крыльце.

Он прибыл в дилижансе из Уорвикшира. Полгода назад мальчик осиротел. Теперь же он приехал в Эсуорби, чтобы поселиться здесь по приглашению своего пожилого родственника, мистера Абни. Это великодушное предложение было неожиданным, ибо все, кто знал мистера Абни, считали его отшельником, размеренный образ жизни которого был бы нарушен вторжением маленького мальчика. Вообще-то мало что было известно о характере и занятиях мистера Абни. Один профессор, преподававший в Кембридже греческий, сказал однажды, что никто не знает о религиозных верованиях поздних язычников больше, чем владелец Эсуорби. Несомненно, в его библиотеке были все доступные в то время книги, имеющие отношение к орфическим таинствам^[11] и гимнам, поклонению Митре^[12] и неоплатонистам^[13]. В вестибюле с мраморным полом стояла чудесная скульптурная группа, изображавшая Митру, который убивает быка. Ее доставили из Леванта, что повлекло за собой большие расходы для владельцев Холла. Его собственное описание этой скульптуры было опубликовано в «Джентльменз мэгэзин»^[14]. Он написал также ряд замечательных статей в «Критикл мьюзиум» о суевериях римлян периода Восточной Римской империи. Короче говоря, мистера Абни считали книжным червем, поэтому его соседей очень удивило, что он и вообще-то знал о своем осиротевшем маленьком родственнике, Стивене Элиоте, а тем более вызвался предоставить ему кров в Эсуорби-Холле.

Но что бы ни думали соседи, мистер Абни собрался оказать своему юному родственнику радушный прием. Это был высокий худой человек с суровым выражением лица. В ту самую минуту, как открылась парадная дверь, он буквально вылетел из своего кабинета, на ходу потирая руки от восторга.

– Как дела, мой мальчик? Все в порядке? Сколько тебе лет? – осведомился он. – То есть я хотел спросить, не слишком ли утомило тебя путешествие. Надеюсь, усталость не помешает тебе отужинать?

– Благодарю вас, сэр, – ответил мастер Элиот. – Я прекрасно себя чувствую.

– Молодец! – похвалил его мистер Абни. – А сколько тебе лет, мой мальчик?

Было несколько странно, что он уже второй раз задает этот вопрос в первые же минуты знакомства.

– В следующий день рождения мне исполнится двенадцать, – ответил Стивен.

– А когда твой день рождения, мой милый мальчик? Одиннадцатого сентября, вот как. Это хорошо, это очень хорошо. Почти через год, не так ли? Мне нравится – ха, ха! – нравится заносить подобные вещи в свою записную книжку. Ты уверен, что двенадцать? Это точно?

– Да, я совершенно уверен, сэр.

– Так, так! Паркс, отведите его к миссис Банч, и пусть он выпьет чаю, поужинает – в общем, вы поняли.

– Да, сэр, – ответствовал степенный Паркс и повел Стивена в комнаты, отведенные для слуг.

Миссис Банч была самой уютной и приветливой особой из всех, с кем довелось общаться Стивену в Эсуорби. Он сразу же почувствовал себя как дома, а через четверть часа они уже подружились и оставались друзьями и дальше. Миссис Банч родилась в этой округе лет за пятьдесят пять до того дня, как сюда прибыл Стивен, а в Холле жила уже двадцать лет. Поэтому уж если кто и знал все углы и закоулки этого дома и округи, так это миссис Банч. При этом она охотно делилась своими сведениями с другими.

Поскольку Стивен был непоседливым и любознательным мальчуганом, он жаждал узнать побольше о Холле и садах вокруг дома.

– Кто построил храм в конце лавровой аллеи? Что за старик изображен на картине, висящей на лестнице? Он сидит за столом, а под рукой у него череп.

Мальчик получил ответы на эти вопросы и еще великое множество других благодаря обширным познаниям миссис Банч. Однако случались и иные, ответить на которые было затруднительно.

Как-то раз в ноябре Стивен сидел вечером у камина в комнате экономки, предаваясь размышлениям.

– Мистер Абни хороший человек, и он попадет на небо? – вдруг спросил мальчик с той удивительной детской верой в способность взрослых отвечать на подобные вопросы, решение которых, как известно, зависит совсем от другого суда.

– Хороший? Господь да благословит это дитя! – воскликнула миссис Банч. – Хозяин на редкость добрая душа! Разве я тебе не рассказывала о том мальчике, которого он привел с улицы семь лет назад? И о девочке, взятой в дом через два года после того, как я стала здесь служить?

– Нет, миссис Банч, расскажите мне о них сию же минуту!

– Ну, о той девочке я помню не так уж много, – начала миссис Банч. – Знаю только, что однажды хозяин привел ее, возвращаясь с прогулки. Он отдал распоряжение миссис Эллис, тогдашней экономке, позаботиться об этой девочке. А у бедняжки не было ни одной родной души – она мне сама так сказала. Так вот, прожила она у нас недели три, а потом то ли сказалась цыганская кровь, то ли что еще, только в одно прекрасное утро она встала спозаранку, когда все мы еще спали, и больше я ее не видела. Хозяин так расстроился! Он велел почистить дно прудов. А я вот думаю, ее увели цыгане: в ночь, когда она пропала, битый час они пели вокруг дома, а Паркс уверяет, будто слышал, как они в то утро перекликались в лесах. О господи! Она была странной девочкой, все молчит, бывало, но я к ней очень привязалась – она сделалась совсем домашней, просто удивительно!

– А что стало с тем мальчиком? – задал очередной вопрос Стивен.

– Этот бедняжка! – вздохнула миссис Банч. – Он был иностранец, и звали его Джованни. Как-то раз, в зимний день, он играл на своей лютне около подъездной аллеи, тут его хозяин и увидел и ну расспрашивать: откуда он, да сколько ему лет, куда держит путь и где его родня – да все так ласково. Но и с ним вышло не лучше. Они дикие, эти иностранцы, и однажды утром он исчез так же, как девочка. Мы потом целый год ломали голову над тем, куда он ушел и что поделывает: ведь он не захватил свою лютню, она так и лежит на полке.

Остаток вечера Стивен то расспрашивал миссис Банч, то пытался извлечь какие-нибудь звуки из лютни.

В ту ночь ему приснился любопытный сон. На верхнем этаже дома, где находилась его спальня, в конце коридора была ванная, которой не пользовались. Дверь была всегда заперта, но поскольку верхняя часть застеклена, а муслиновые занавески сняты, можно было заглянуть и увидеть справа у стены оцинкованную ванну, головой к окну.

В ту ночь, о которой я веду речь, Стивену Элиоту почудилось, будто он стоит у двери ванной. В окно светила луна, и сквозь застекленную дверь он увидел фигуру, лежавшую в ванне.

То, во что он вглядывался, напоминает мне увиденное когда-то в знаменитых склепах церкви Св. Механа^[15] в Дублине. Эти склепы обладают ужасающей особенностью веками оберегать трупы от разложения. То была неописуемо тощая и трогательная фигура цвета пыли, завернутая в какое-то подобие савана. Тонкие губы искривила слабая улыбка, от которой бросало в дрожь; руки были крепко прижаты к груди – слева, там, где сердце.

Стивен смотрел на эту фигуру, и вдруг с ее губ сорвался еле слышный стон, а руки шевельнулись. Мальчик отпрянул от этого жуткого зрелища, вдруг поняв, что действительно стоит босиком на холодном полу в коридоре, а в окно ярко светит луна. С редким мужеством для мальчика его лет он приблизился к двери ванной, чтобы убедиться, что фигура из его сна действительно там. Ее не было, и Стивен вернулся в постель.

На следующее утро его рассказ произвел столь сильное впечатление на миссис Банч, что она даже снова повесила муслиновые занавески на дверь ванной. А мистер Абни, которому Стивен поведал о своем приключении, очень заинтересовался и внес его в свою записную книжку.

Приближалось весеннее равноденствие, о чем мистер Абни часто напоминал своему родственнику, добавляя, что древние считали это время опасным для юных. Он советовал Стивену беречь себя и запирать дверь спальни на ночь. А еще он говорил, что у Цензорина^[16] есть на это счет ценное замечание. Примерно в это же время имели место два случая, которые очень впечатлили Стивена.