Произошло это лет через двадцать после того, как семья Сефрин покинула столицу и перебралась в Мередид, но Нолин и Брэн оставались в городе и потом всё ей рассказали. После смерти родителей Брэн преподавал искусство чтения и письма. В качестве учебного пособия он использовал «Книгу Брин», с которой его ученики делали списки. Затем, в сорок пятом году, в главном амфитеатре города поставили историческую драму о Грэндфордской битве. Знаменитое сражение, известное как поворотная точка Великой войны, изображалось под аккомпанемент флейт, лютней, полноценного хора и труппы танцоров.

«Все было неправильно, – рассказывал потом Брэн. – Ни слова о моих родителях; ни слова о поездке отца в Пердиф, или о жертве Рэйта, или о том, как Сури сотворила гиларэбривна. А роль Персефоны свели к образу заботливой супруги Нифрона – героя, отрекшегося от собственного народа ради спасения человечества!»

И Брэн решил рассказать правду. Он бродил по городу и зачитывал вслух изначальный эпос Брин о Грэндфордской битве, забравшись на груду ящиков. Потом ему приказали прекратить всё это. Приказ поступил из дворца, где, как выяснилось, финансировали и продвигали пьесу. Брэн, напротив, удвоил усилия. Он поручил своим ученикам выйти на городские площади и рассказать людям правду. Тогда сам император велел Брэну прекратить публичные выступления. Брэн вновь отказался и прилюдно дал знаменитый ответ: «Именно поэтому Брин изобрела письмо. Она написала книгу, чтобы властители не могли переписать историю в угоду своим интересам».

На следующий день Брэна арестовали и заперли во дворце.

Поговаривали, что ему грозит казнь за неповиновение императору, но в это мало кто верил. Слишком уж велика была популярность Брэна. Ходили слухи, что Плимерат, один из легендарных героев-инстарья, поддержал Брэна. Брэна не убили, однако и не выпустили на свободу, и он провел два месяца в темнице. Если бы не Нолин, он вполне мог бы остаться там на всю жизнь.

Вернувшись с Грэнморской войны, сын императора узнал, что отец бросил в тюрьму его друга детства. Нолин попытался поговорить с Нифроном, но, к своему изумлению, не сумел добиться аудиенции. Первый министр заявил, что Брэн мутит воду и должен оставаться в изоляции, пока не примет как данность правильную имперскую историю. Брэн сказал, что скорее умрет. Опасаясь, что так и произойдет, Нолин обратился за помощью к единственному человеку, способному помочь, – старому мистику Сури. Она приходилась им всем тетушкой и до сих пор жила в лесу, где родилась. Древняя по человеческим меркам, она уже много десятилетий не покидала Лес Мистика, но для Брэна сделала исключение.

По рассказам Нолина, престарелая женщина в красновато-коричневом плаще вошла во дворец без фанфар, опираясь на древний посох. Никто не оказал ей сопротивления. Вышла она уже с Брэном, и тот безудержно хохотал. Он объяснил, что причиной тому было выражение на лице Нифрона. «Перед крошечной старушкой правитель целого мира был бессилен, словно ребенок».

На следующий день началось строительство стены вокруг дворца. Ничего выдающегося. Всего шесть футов высотой, стена, казалось бы, не стоила затраченных на нее усилий и средств, если бы не одна интересная особенность: по верху шла непрерывная полоса символов. Символы выглядели простым украшением, и никто не знал, зачем стену вообще построили. Сефрин эти рисунки казались смутно знакомыми, но она не могла припомнить, где их видела.

Помимо стены, император также ввел новый обычай: ставить у ворот стражника – очевидно, чтобы тот не давал старушкам заходить во дворец и освобождать пленников. Пятеро стражей сменяли друг друга на этом посту. Сегодня была очередь Андрула.

– Доброе утро, Андрул. – Сефрин помахала ему рукой, надеясь, что он не заметит ужаса в ее глазах.

«Вдруг он меня не пропустит?»

Глупая мысль. Помещения Имперского совета располагались в южном крыле дворца. Она проходила сквозь те же врата почти каждый день и делала это еще до рождения Андрула. И все же… впервые ей приходилось это делать, впервые она чувствовала себя преступницей, идя на службу, и была уверена, что чувство вины отражается у нее на лице.

– Доброе утро, Сефрин, – улыбнулся он. – Сегодня будет собрание?

Нет. По правде говоря, причин, чтобы явиться сегодня во дворец, у Сефрин не было. К счастью, это не имело значения. Все знали, что Сефрин Мир Тэкчин – настоящая рабочая лошадка. Ее никогда не видели танцующей на фестивале или выпивающей в Миртрелине. Она не бездельничала в термах и не ездила в долгие поездки по дальним уголкам империи. За восемьсот с лишним лет Сефрин – дочь двух давно забытых героев – не побывала нигде, кроме Персепликвиса, Мередида и Леса Мистика, да и Сури в последний раз навещала еще в детстве. После стольких лет борьбы за право на создание совета она посвящала почти все свое время работе в восьми кабинетах и одном зале заседаний. Отчасти так сложилось потому, что она чувствовала себя обязанной тем, кто помог ей воплотить идею. Но если честно, она гордилась Имперским советом, величайшим и самым долгосрочным достижением ее жизни. Она прикрывалась этим достижением, что помогало смягчить удар, так как ей пока не удалось превратить мир в рай для всех.

Сефрин покачала головой.

– Я оставила там шарф. Ну… мне так кажется. Нигде не могу его найти, надеюсь, он там.

Это была ложь, и, хотя она не выходила за рамки закона, Сефрин видела в ней свое первое преступное деяние, совершенное по велению Голоса. Ей не требовалось разрешение, чтобы войти во дворец, но Сефрин хотела предвосхитить любые возможные вопросы. Если кто-то увидит, как она бродит по закоулкам дворца, она просто объяснит, что ищет потерянный шарф. Не очень надежное оправдание, но ни у кого во дворце не было причин для сомнений.

– Нет, это не дело, – сказал Андрул, и на мгновение она испугалась, что он знает – все знает. Сердце забилось быстрее. А он тем временем продолжил: – Не дело ходить без шарфа. Еще холода стоят. Похоже, в этом году фестиваль в честь Дня основателя придется проводить в помещении.

Она кивнула, улыбнулась – скорее, от облегчения – и не посмела сказать больше ни слова, когда Андрул взмахом руки пропустил ее.

Стена, которую воздвигли из-за Сури, окружала небольшой внутренний дворик, большей частью вымощенный каменной плиткой. Встречались и специально оставленные декоративные круги, где росли деревья. Сефрин помнила их еще саженцами. Теперь же, усыпанные молодой листвой, деревья превратились в гигантов, а их могучие корни сдвинули аккуратно положенную плитку. Понятия не имея, с чего начинать поиск, Сефрин направилась прямиком к главной двери. Она даже не знала, что ей предстояло украсть. Музыкальный инструмент? Как странно. Кто похитил ее сына и убил престарелую женщину ради рога? Многое в этой просьбе казалось абсурдным. Она слышала голоса в голове; нет, не голоса, поправила она себя, – всего один голос.

«Это лучше?»

Если бы она собственными глазами не видела спальню сына, залитую кровью Мики, и если бы с ней не было Сеймура, тоже ставшего свидетелем этого кошмара, Сефрин убедила бы себя, что превзошла Арвис и заслуживает награды за крайнюю степень отрешенности от реальности.

«Но мы оба видели сообщение».

И хотя монах не слышал Голос, это казалось не таким уж странным по сравнению со всем остальным. Голос даже придал некую структуру непостижимому. Она понятия не имела, что происходит, кому принадлежит Голос или как она могла его слышать. Но слова, пусть и ужасные, проложили путь к цели и указали ей направление. Сефрин посвятила всю жизнь тем или иным целям – обычное дело для рабочей лошадки. Перед ней стояла задача, которую необходимо было решить, и, какой бы страх она ни испытывала, она не отступит.

Интерьер дворца не отличался утонченной красотой более поздних сооружений. Вестибюль высотой в четыре этажа и высокую галерею опоясывали узкие оконца. Наверху, на стенах и частично на потолке, – изображения сцен Великой войны. Воины, скачущие на лошадях, развевающиеся знамена на длинных древках, тысячи бойцов на полях сражений; лучники, обороняющие ворота крепости. На одной из фресок на вершине холма стояли трое. Один из них сражался с чудовищем, напоминающим дракона.

Это была знаменитая сцена. Утверждали, что эти трое – Цензлиор, Течилор и Нифрон. На фреске был изображен момент, когда император убил одного из наколдованных чудовищ во время последней великой битвы. Нифрон действительно сражался с монстром на холме и убил его, но это был не дракон и даже не враг. То существо было на их стороне. А Цензлиор и Течилор представляли собой всего лишь художественные метафоры, а не живых людей. Под Цензлиор, что в переводе означает «быстроумная», подразумевались Арион и Сури, женщины, которые помогали делу при помощи магии. А мужская фигура, известная как Течилор, символизировала тысячи быстроруких воинов-людей, которые сражались и погибали. Так объясняла эту картину императрица Персефона, хотя слова, выгравированные по кругу, с легкостью могли навести на мысль, что Течилор и Цензлиор существовали на самом деле. Императрица настояла на гравировке надписей, хотя сама так и не выучилась грамоте. Тем не менее она считала очень важным умение читать и была бы страшно разгневана, если бы ей стало известно, что после случая с Брэном и Сури император запретил обучать подданных чтению.

Справа простиралось северное крыло, где собирались имперские чиновники, в том числе налоговая и прочие внутренние службы, а также военный штаб. Слева находилось южное крыло, в котором разместились комнаты прислуги, кухня, склады и кабинеты Имперского совета. Из-за низких потолков, поддерживаемых мощными каменными колоннами, и отсутствия окон это крыло напоминало склеп. Впечатление усиливалось еще и тем, что именно здесь Сефрин впервые столкнулась со смертью. Ей было двенадцать, когда скончалась императрица Персефона, женщина, в честь которой ей дали имя. Она умерла в покоях, расположенных прямо над залом, где теперь собирался Имперский совет.

Сефрин быстро прошла по выложенному черно-белой плиткой полу к величественной лестнице, которая вела в верхнюю галерею, и впервые поднялась по ней. Наверху ей предстояло миновать длинную анфиладу помещений, чтобы попасть в резиденцию императора, личные покои Нифрона. Они тоже были поделены на две части: справа располагались собственно палаты императора, а комнаты слева принадлежали императрице Персефоне. Сефрин всегда казалось странным, что у правителей раздельные не только спальни, но и апартаменты.

«Предполагаю, Нифрон хранит его где-то в безопасном месте, – сказал ранее Голос, – во дворце».

Сефрин подозревала, что если император считал нечто ценным, то наверняка спрятал это у себя в покоях. И вряд ли кто-то станет слушать историю о забытом шарфе, если ее застанут в этой части дворца. Можно, конечно, сказать, что она подумала, будто прислуга приняла ее шарф за шарф Нифрона и унесла его наверх. Так себе оправдание, но это лучше, чем ничего. Если ее поймают, скорее всего, просто попросят уйти. А вот окажись на ее месте кто-то другой…

«Понятно, почему Голос выбрал меня! – Подумав об этом, она почувствовала себя глупо. – Не нервничай. После всего, что произошло, трудно соображать: со стен капала кровь Мики, я не знала, жив Нургья или мертв… Теперь меня толкают на преступление против императора. О, Мари, это плохо кончится».

И все же фрагмент мозаики встал на место, и это помогло. Чем больший смысл обретала вся картина, тем лучше она себя чувствовала. Главной тайной оставался источник Голоса. Сефрин понятия не имела, кто это может быть. Если исключить вероятность того, что она сошла с ума – а это наиболее вероятный вариант, – что оставалось?

«Может, это бог? Кто еще обладает подобной силой? Если так, кто именно? Благожелательным он мне не показался. Может, Феррол? Нет, не подходит».

Голос определенно принадлежал мужчине, а родители Сефрин всегда утверждали, что Феррол – женщина. Им ли не знать: они якобы встречали ее.

Дойдя до развилки, Сефрин остановилась. По обе стороны коридора виднелись высокие двери. Пора делать выбор.

Нужно начать искать хоть где-то…