Нолин выбрал именно этот корабль в доках Урлинея лишь из-за цвета глаз, нарисованных на носу. У людей глаза всегда были карими; у всех фрэев без исключения – голубыми; бэлгрейглангреане имели янтарные глаза; глаза гхазлов, как заметил Нолин, всегда были желтыми. В целом мире, кроме него, лишь Сефрин отличалась зелеными глазами. И у «Передового» прямо над ватерлинией красовались изумрудные глаза – большие, зоркие и женственные. Выбор был почти случайным, целиком основанным на эмоциях. Скорее всего, за образец взяли глаза русалки, якобы превосходившие своей зеленью цвет самых ценных камней. Но – в отсутствие информации – у него не оставалось ничего, кроме эмоций. Он принял немало решений, полагаясь на чувства. Женщины называли это интуицией, мужчины – инстинктом. Отец считал подобные вещи глупостью, но мать называла это голосом Элан. Сури как-то сказала, что чувства – это звуки души, которые можно услышать, если прислушаться, как мир напевает мелодию истины. Нолин не знал, чему верить, но скучал по Сефрин, и те глаза напомнили ему о ней.

На борт они взошли беспрепятственно. Военной формы оказалось более чем достаточно, чтобы послужить пропуском. Солдат приветствовали на кораблях в качестве дополнительной охраны, и никто не поставил под сомнение слово Нолина как офицера. Труднее было настоять на том, чтобы корабль отплыл незамедлительно. Для этого Нолину пришлось назвать свое имя, а это означало, что любые преследователи без труда догадаются, куда Седьмая Сикария отправилась после смерти Линча.

Хотя легат превосходил Нолина рангом и поэтому мог отдавать ему приказы, люди встречали принца с бóльшим почтением. Узнав, что на борту находится наследник имперского трона, капитан корабля тут же уступил главенство на судне Нолину. Принц, как с тех пор называли Нолина члены команды, отказался от предложенного ему вина и сыра из свежих запасов, только что погруженных на борт, и этим заслужил осуждение Кляксы, но одобрение матросов.

С двух палуб протянулись весла, «Передовой» вошел в реку Эстея и направился на юг – к морю – с остатками Седьмого вспомогательного эскадрона Сикария на борту.

– Явно лучше, чем пешком, – сказал Миф, когда все восемь солдат выстроились у бортов, наблюдая за проплывающим мимо берегом, покрытым густой зеленью.

– А где палат? – спросил Нолин.

– Вон он, – ответил Райли и указал на коротышку, сидевшего на палубе, прислонившегося к планширу и плотно закутавшегося в тонкое одеяние. – Его устраивает там сидеть. По-моему, он немного побаивается воды. Вряд ли паршивец умеет плавать.

– Как долго мы пробудем на борту? – спросил Нолина Рамаханапар Мирк.

– Пока не знаю, – ответил Нолин. – Прежде всего мне надо было выбраться из Урлинея. Теперь, когда мы в пути, я должен все обдумать.

– Я думал, вы уже приняли решение. – Амикус, распрощавшись с джунглями, повернулся к ним спиной и оперся локтями о поручень. – Вы говорили, что возвращаетесь домой, чтобы встретиться с отцом.

– А еще я сказал, что это глупая идея. А поскольку он и тебе смерти желает, брать тебя с собой было бы по меньшей мере невежливо, ты так не считаешь?

– Что все-таки произошло между вами и вашим стариком?

Нолин всплеснул руками.

– Хотел бы я знать! Мы никогда не ладили. Наверное, во многом из-за того, что я наполовину человек.

– Но он же женился на вашей матери, – заметил Джарел.

Нолин смотрел на темную зыбкую воду, катившуюся под корпусом корабля неосязаемыми волнами.

– Персефона была кинигом. Она управляла кланами людей. Отцу были нужны ее войска. Но после войны баланс сил сдвинулся, а после ее смерти – и того больше. – Он вздохнул и повернулся к изогнутому носу корабля. – Не знаю. Капитан кажется вполне услужливым. Может, попросить его высадить нас в Кэрике. Мы могли бы жить там, будто великаны.

Он натянуто рассмеялся. Остальные вторили сочувственными смешками.

– Я бы хотел отправиться в Персепликвис, сэр, – сказал Мирк. Юноша снял бинты, но красные рубцы на щеках по-прежнему были заметны. – Всегда мечтал увидеть великий город.

– Столько лет прошло с тех пор, как я уехал, – сказал Амикус.

– Я там был только проездом, когда бежал из Роденсии. – Клякса вытер нос рукой. – Когда спасаешься бегством, много увидеть не удается.

– Это удивительное место, – сказал Джарел. – Раньше я ездил туда на биржу с отцом дважды в год. Больше всего мне запомнились тамошние блюда. Такое разнообразие! В Персепликвисе я впервые отведал тигра.

– И как? – спросил Эверетт.

У мальчишки было невинное и любознательное лицо, и Нолин решил, что тот провел в джунглях и в составе легиона совсем мало времени: и то и другое обычно лишало человека любопытства. Эверетт по-прежнему походил скорее на ребенка, чем на взрослого мужчину, однако Нолин помнил поседевшего пожилого Брэна, не утратившего духа юношеской невинности. Возможно, не все мили одинаковы.

Джарел задумался.

– Тигриное мясо… ну, оно, наверное, как и сам зверь: на вид приятное, но брать надо приступом. Я жевал тот кусок мяса, пока челюсть не заболела. Пришлось выплюнуть, пока никто не видел, а то я испугался, что, если проглочу, он меня удушит.

– Мне нравятся фонтаны, – сказал Амикус, глядя на верхушки деревьев, словно мог видеть за ними фонтаны. – Пресная вода вырывается на поверхность по всему городу. И термы! Милостивые боги, какое наслаждение!

– Да! – Нолин улыбнулся воспоминаниям. – Они потрясающие. Чтобы облегчить боль в напряженных мышцах и смыть грязь, нет ничего лучше, чем опуститься в горячую воду с паром.

– Прибавьте к этому женщину и бутылку вина, и я с вами, – сказал Миф.

– А ты, Райли? – спросил Амикус. – Что ты помнишь?

Мужчина покачал головой.

– Никогда там не был. Я из Рхулинии. Даже через реку Берн никогда не переправлялся. Вырос в старом шахтерском городке к северо-востоку от Вернеса. Отец, все его братья и их деды трудились в предгорьях, добывали железо и уголь. Сгорбленная спина и сухой кашель показались мне недостаточной наградой за жизнь, проведенную в тяжелом труде, так что, будучи великим умником, я вступил в легион. И это все, чего я достиг за двадцать лет службы. – Он постучал по мятым доспехам. – Мысль о том, чтобы вернуться домой к жене и родным, теперь кажется мне весьма привлекательной. Но я готов повидать этот замечательный город, раз туда нас ведет его высочество.

– Я понятия не имею, куда мы должны идти, – сказал Нолин. – И, может, это покажется вам странным, но, когда я был молод – примерно восемьсот сорок лет назад, – я знал женщину по имени Сури. Она была… – Нолин точно не знал, как ее назвать, и выбрал слово: – Мистиком. Она понимала речь мира. Мир говорил с ней, и она отвечала. Сури была способна на невероятные вещи, вы даже не поверили бы. Она говорила, что наитие – это когда Элан сообщает нам что-то, что нам нужно знать.

– То есть как дрожь, когда кто-то целится тебе в спину из лука? – уточнил Миф.

– Ну да, наверное, но, может, и посложнее. Это когда ты понимаешь сердцем то, чего никак не можешь знать головой. Иногда ты ошибаешься, как и в любом другом случае, но это не значит, что это неправда. Сури научила меня доверять этому голосу, даже если слушать его бывает больно.

– И этот голос… он велит вам плыть в Персепликвис? – спросил Амикус.

Нолин покачал головой.

– Честно говоря, этот голос молчал веками, но здравомыслие говорит, что возвращаться домой – безумие.

– Вовсе нет, сэр, – сказал Джарел. – Это предначертано вам судьбой. Такова воля Единого.

– Что ж, будем надеяться, Единый знает, что делает.

Глава девятая
В чертогах Драгоценной крепости

При первых проблесках рассвета дверь дома Сефрин наконец распахнулась, так что все трое сумели выйти. Сеймур вернулся в архивы, а она последовала за Эрролом в восточные кварталы, где наиболее удачливые предприятия расположились вдоль берега реки, чтобы на баржах ввозить и вывозить товары. Они остановились перед внушительным зданием, построенным из тщательно вытесанных плит розового гранита, возвышавшимся в торговом районе, словно лебедь среди стаи уток. Здесь располагалась фирма «Западное Эхо. Изделия из драгоценных камней».

– Да ты шутишь, – сказала Сефрин, разглядывая массивное строение, которое все называли Драгоценной крепостью. На лавку она совершенно не походила. Здание в пять этажей, занимавшее целую сторону торговой площади, высилось над остальными. – Ювелир Августин Бринкл? И ты с ним знаком?

Эррол Ирвин кивнул. Утром, пробегая по улицам так быстро, что Сефрин заподозрила его в желании от нее улизнуть, вор сказал очень мало. Небо потемнело от туч, в преддверии грядущего ливня воздух сделался тяжелым от влаги. Казалось, грязно-серые клубы в небе вот-вот разразятся снегом – и начнется метель. Сефрин продрогла, хотя было не так уж холодно. Зима подошла к концу – приближалась весенняя буря.

– Ты о нем тоже слышала? – спросил Эррол.

– О нем все слышали! Мало того что он самый главный предприниматель в городе, так он еще и бэлгрейглангреанский посол, – ответила Сефрин.

– Меня впечатляет, что ты можешь это произнести. Ходят слухи, один человек, попробовав выговорить это слово, вывихнул себе язык. Большинство, по понятным причинам, говорит «гномы».

Сефрин посмотрела на фасад здания с несколькими бронзовыми дверями, украшенными рельефами, изображавшими гномов-ремесленников за различной работой.

– Невероятно, – сказала она и потянулась к двери.

– Стой, – остановил ее Эррол. – Еще рано.

– Что? Почему? Ты так спешил сюда, что я решила, что у тебя много других важных дел.

Эррол сложил ладони вместе, используя их в качестве указки.

– По двум причинам. – Он нацелил руки на двери Драгоценной крепости. – Во-первых, нас не пустят. Во-вторых, Бринкл еще не прибыл. – Он указал кончиками пальцев на улицу. – Августин появится ровно через две минуты.

– С чего ты взял? Как ты можешь так точно определять время? – Она посмотрела на огромные солнечные часы в центре площади. Из-за плотной завесы туч невозможно было разглядеть даже слабую тень. – У меня превосходное зрение, но я не вижу…

Вор закатил глаза.

– Я тебя умоляю. Если начать перечислять все, чего ты не замечаешь, список выйдет слишком длинным. Нам осталось всего минута и сорок две секунды.

– Все равно не понимаю, откуда ты это узнал.

Он потер рукой лицо, как бы подчеркивая раздражение.

– Ты никогда не замечала, как пекари на улице Гриффин выкладывают булки? От первых двух подносов, почти пустых, поднимается пар. От третьего и четвертого – нет. Пекари всегда выставляют первые изделия из теста перед рассветом, чтобы застать полусонную толпу городских бедняков по пути в карьер. Вторую порцию они выкладывают ровно через час, чтобы от нее шел соблазнительный аромат, как раз тогда, когда мимо идут торговцы. Опять же, на крылечках домов на Брайтонских высотах стоят кувшины с молоком, значит, их уже доставили, но еще не забрали. И хотя телеги с молоком и хлебом уже расположились вдоль улицы Бристоль, фургоны со льдом еще не подоспели. Мне продолжать?

– Это всего лишь означает, что наступило утро. Никто не придерживается утреннего распорядка настолько точно.

– А господин Бринкл придерживается. Я хорошо изучил его самого и его заведение. Прекрасно знаю привычки этого парня. Позволь сказать: он страшный педант.

– Погоди-ка. – Сефрин прищурилась. – Ты наблюдал за ним? На самом деле ты ведь не знаешь посла Бринкла?

Эррол пожал плечами.

– Я все знаю про него.

– Как и все вокруг! Почему ты сказал, что вы знакомы?

– Я сказал, что знаю одного парня.

– Но это не так. Ты солгал.