– Мне еще не приходилось иметь дело с учителями, – улыбаясь отвечала Вольская. – И притом, как же я могу ценить чужой труд, вы сами должны назначить.

Лавров молчал.

– Ну, сколько вы получаете на том месте?

– Пятнадцать рублей.

– Ну вот, вы потеряете из-за меня урок в пятнадцать рублей, – помогала ему Вольская. – Да за ваш труд у меня… Ну сколько же? Ну… шестьдесят рублей будет достаточно? – точно сама с легкой запинкой докончила Вольская.

Лавров покраснел.

– Более нежели достаточно.

– Ну и прекрасно, проходите к нам с неделю, а там, если условия наши вам покажутся неудобными, вы перемените.

– Нет, зачем же менять, – бормотал все еще смущенный Лавров.

– Значит, мы покончили. Теперь я попрошу немного подождать, я хочу познакомить вас с моим сыном, он сейчас должен кончить урок музыки, и завтра же можно будет начать уроки.

Вольская перевела разговор, расспросила Лаврова, как он живет, много расспрашивала его о матери. Лавров совершенно забыл, что он говорит с «богачихой» и с «светской барыней», и незаметно для самого себя коснулся самого больного места своей жизненной обстановки. Вольская с участием слушала его. Выбрав удобную минуту, она обратилась к нему:

– Я вас и не спросила, как желаете вы получать жалованье, вперед или по истечении месяца?

– То есть, как это, понятно было бы… Нет, нет, по истечении, – поспешил окончить Лавров.

– Вы, пожалуйста, не стесняйтесь, мне решительно все равно, – произнесла Вольская, приподнимаясь с места.

– Но ведь это будет не совсем удобно, – бормотал сконфуженный Лавров.

– Чего же тут неудобного? – совершенно просто заметила Вольская и, не дав времени себе возразить, быстро встала и, выйдя из комнаты, через несколько минут возвратилась.

– Будьте так любезны, получите, – произнесла она, подавая вконец растерявшемуся Лаврову деньги.

– Нет, это совсем неудобно, нет, нет, я не возьму, – решительно произнес Лавров, кладя деньги на стол.

– Полноте, да не все ли равно, я вас прошу взять, – совершенно серьезно настояла Вольская.

Лавров краснея принял деньги и неловко запихал их в боковой карман.

– Мне, право, так неудобно… Я ни за что бы не согласился, если бы не мой костюм… Он меня так стесняет… – совершенно путаясь, говорил Лавров.

Вольская перебила его и опять перевела разговор на другую тему.

В передней раздался звонок.

– Кто это может быть? – нетерпеливо пожала плечами Вольская.

Послышались шаги, и через минуту, с надменным, презрительным лицом, появился на пороге высокий брюнет. Он в недоумении остановился на пороге и с каким-то брезгливым выражением остановил свой взгляд на Лаврове, тот почувствовал на себе этот взгляд и, вмиг оценив его значение, опустил глаза. Бедного студента точно кинуло в жар, так сильно покраснел он. Вольский перевел вопросительный взгляд на жену. Та совершенно растерялась. Несколько секунд продолжалась эта тяжелая немая сцена.

– Я тебя никак не ждала, так рано, – каким-то сконфуженным голосом произнесла Вольская.

– Да заседание отложено, – не спеша произнес Вольский, продолжая смотреть то на жену, то на Лаврова.

– Вот господин Лавров, – как-то несмело, почти виноватым голосом снова начала Вольская, – согласился принять на себя труд репетировать нашего сына.

– Очень жаль, ma chère^[1], – с расстановкой произнес Вольский, – что ты поторопилась окончить с господином Лавровым без меня.

Тон Вольского не предвещал ничего хорошего. Вольская подняла растерянный, почти умоляющий взгляд на мужа. Тот как будто не заметил этого взгляда и продолжал:

– Я сейчас условился с одним репетитором.

– Как же это… но ведь я совсем окончила с господином Лавровым… можно тому отказать.

– Не могу, – пожал плечами Вольский, – я дал слово.

– Значит, мои услуги не нужны? – угрюмо, не поднимая головы, произнес Лавров.

– Нет, – четко проговорил Вольский и позвонил.

– Мне остается только раскланяться, – произнес Лавров и поклонился.

– Проводи, – приказал Вольский появившемуся лакею.

Лавров сделал несколько шагов, но тут вспомнил, что у него вперед взяты деньги, остановился и неловко положил их около Вольской, которая, совершенно растерявшись, стояла опустив глаза. Вольский с холодным презрением следил за всей этой сценой.

– Кто это такой, ma chère, – невозмутимым тоном начал он, лишь только Лавров скрылся за дверью.

Вольская не отвечала и только с горьким упреком глядела на мужа.

– Кто это такой?! Репе-ти-тор, – насмешливо произнес Вольский. – Нет, ma chère, вы больны; вы совершенно больны, это какой-то parvenu^[2], лакей! Ma chère, да скажите вы мне на милость, что с вами такое?

– Как тебе не стыдно! – только и могла выговорить Вольская.

– Это уж мне у вас следует спросить, кого это вы наняли.

– Учителя, – твердо произнесла Вольская.

– Учи-те-ля… Неужели вы, Nadine, серьезно решились выбрать к вашему сыну подобного «учителя».

– Совершенно серьезно, и не понимаю, как ты решился оскорбить подобным образом бедного человека.

– Я еще виноват! Нашла какого-то прощелыгу, да я же должен с ним церемониться!

– Этот прощелыга нисколько не хуже меня и тебя, – тихо произнесла Вольская, у которой на щеках выступила скрытая краска гнева.

– Нет уж, mon ange^[3], можете с собой кого угодно сравнивать, а меня уж избавьте, – с ироническим презрением произнес Вольский.

– Что же, – пожала та с горькой улыбкой плечами, – не думаю, чтобы от этого сравнения я пострадала.

– Да, не знаю, пострадали ли вы, но думаю, что сильно пострадал ваш голубой атлас от прикосновения «изящного» костюма вашего репетитора.

Вольская ничего не ответила, она опустила глаза, желая не видеть мужа и хотя немного изгладить то неприятное впечатление, которое произвел он на нее своим поступком.

Вольский также сидел задумавшись. Он шел, чтобы поговорить с женой о важном и приятном деле, и вдруг этот «учитель» и вся эта неприятная сцена. Но надо же как-нибудь поправить. Вольский встал и, пройдясь несколько раз по комнате, подошел к жене, взял ее за руку и грациозно поцеловал.

В движениях и манерах Вольского виделась какая-то изящность, вообще он сразу имел вид, что называется, джентльмена, но, вглядевшись, видно было, что все эти манеры не его, будто он кого-то копировал, и поэтому думал над каждым движением. Все в нем казалось неестественно, натянуто.

– А я с тобой хотел серьезно поговорить, Nadine.

– О чем? – перебила его Вольская.

– Да вот видишь ли, – и Вольский ближе подсел к жене, – на днях предполагается бал у барона.

– Опять! – с тоской произнесла Вольская.

– Ну да, опять. Так вот в чем ты будешь?

– В чем? Да в черном или голубом.

– Это, в котором ты была в благородном собрании, да еще к барону на бал, и в одном и том же платье. Нет, ты закажи себе другое. И знаешь, что-нибудь такое поизящнее, поэлегантнее, ну такое, понимаешь, bon ton^[4].

– Здравствуй, папа, – вошел в гостиную мальчик с бледным, болезненным личиком.

– Здравствуй, мой милый, – произнес Вольский, подставляя свою щеку для поцелуя.

– Мама, я гулять иду, – обратился мальчик к матери.

Вольская крепко поцеловала сына.

– Какой ты сегодня бледный, – заботливо заговорила она, заглядывая в лицо мальчика. – Я слышала, ты всю ночь кашлял, уж идти ли тебе сегодня гулять?

– Нет, нет, мамочка, я здоров, пусти.

– Ну хорошо, мой милый, только оденься потеплее.

– Очень холодно на дворе? – обратилась она к мужу, который шагал по комнате, с нетерпением ожидая, когда можно будет опять начать прерванный разговор.

– Холодно, да… нет, не очень, – не думая произнес он. – Так, Nadine…

– Сейчас, сейчас, – произнесла Вольская, – ну, иди, Коля, да скажи, чтобы тебя потеплее одели; ах, нет… – и Вольская быстро поднялась с места, – я сама тебя одену.

– Nadine, нельзя ли без этого? – строго остановил ее муж. – Вы мне нужны.

– Сейчас, сейчас… Miss, miss! – крикнула она, – оденьте Колю потеплее, cachenez^[5] непременно, в уши вату…

– Надя, – снова окликнул Вольскую муж.

– Ах, Боже мой, да сейчас, – с тоской произнесла та.

– Неужели нельзя устроить, чтобы всюду не самой соваться. Кажется, на каждого ребенка по две мамки и няньки, и ты все-таки всюду сама и сама, – с брюзгливым раздражением заговорил Вольский.

– Ho, Nicolas, разве можно надеяться, не то что сама…

– Итак, видишь ли, – перебил жену Вольский, продолжая прерванный разговор, – барон должен быть у меня по делу, я его попрошу остаться на чашку чая. Ты, пожалуйста, оденься хорошенько, и чтобы было все сервировано хорошо, но только чтобы все это не носило вида, будто его ждали. Пожалуйста, будь с ним полюбезнее, он человек мне очень нужный. Будет он у меня завтра, часов в одиннадцать.

– Завтра! Но я завтра не буду дома.

Вольский в удивлении остановился перед женой.

– Кажется, можно дело отложить для такого случая.

– Не могу, завтра именины моего покойного отца, я всегда бываю в этот день в церкви, служу панихиду.

– Можно один раз не делать этого.

– Нет, я не могу, – решительно произнесла Вольская.

– Ну, если я говорю, что мне нужно, очень нужно, чтобы вы остались. Понимаете ли, что для моих служебных целей мне нужно, чтобы барон был у меня запросто… Тут надо ловить, пользоваться случаем, а вы… из-за каких-то глупых предрассудков… Вы должны помогать мне в подобных случаях… а вы просто мешаете, мешаете… – раскрасневшись от гнева и сильно возвышая голос, говорил Вольский.

– Хорошо, – тихо произнесла Вольская, – я остаюсь.

Вольский сразу смягчился.

– Ну да, Nadine, ты, право, бываешь возмутительна с твоим упрямым характером. Ведь невозможно же жить постоянно так, как там, в твоей излюбленной Тамбовской губернии. Надо помнить, что мы не в имении, что мы в столице, что имеем дело с людьми, с настоящими людьми, что уже прошло то время…

– И как я жалею его, то время, ту жизнь, – с грустной улыбкой произнесла Вольская.

– Ну да… да… ты привыкла, втянулась в ту мещанскую жизнь, в мещанскую обстановку, распустилась в ней, привыкла исполнять роль «хозяйки», чуть ли не няньки. Вот тебе после твоих «Липок» все и кажется натянутым, трудным. Но надо подтянуться, сжиться с этими людьми, с их жизнью… привычками… Надо знакомиться, развлекаться, составить себе общество… А тебя на каждый вечер, бал, чуть ли не на аркане тащить надо. Вот уж три месяца, как мы тут, и ты не можешь выбрать себе никого по душе, от всех ты сторонишься…

– Как не могу, я многих себе выбрала, но кто мне нравится, тебе не симпатичны. Вот мне нравится, страшно нравится жена твоего помощника, я с ней так сошлась, ты нашел это знакомство неудобным, неприлично заводить близкое знакомство с женой подчиненного, потребовал, чтобы я его прекратила.

– Понятно, смешно… Ты все каких-то там выискиваешь. Отчего же, например, не выбрать…

– Ну, кого же, по-твоему? – мягко произнесла Вольская.

– Ну хоть бы Салину, баронессу.

– Этих-то раздушенных пустышек! Да о чем я с ними говорить-то буду, о балах, костюмах, восхищаться их красотой?.. Все это хорошо раз, два, но постоянно…

– Вот, вот, опустилась, тебе и скучно с порядочными людьми, ты и сидишь, повеся нос, все чем-то недовольна, чего-то хочешь, хочешь…

– Чего я хочу? Разве я могу чего-нибудь желать? – с тоскливой улыбкой произнесла Вольская. – Разве я могу хоть что-нибудь сделать без того, чтобы не быть тобой проверена, остановлена? Я все должна делать, что ты хочешь.