Лаврова, старушка лет пятидесяти пяти, бедно, но чисто одетая, тихо убирает комнату. Щетка нечаянно выпала из рук старушки, она вздрогнула и кинула испуганный взгляд на небольшой диван, на котором, съежившись, спал молодой человек, ее сын.

– Чуть-чуть не разбудила, – произнесла старушка, покачивая головой, и, подойдя к сыну, заботливо поправила сбившееся одеяло.

– Как ежится-то, бедненький, и коротко-то, и холодно-то… надо поскорее затопить…

И старушка быстро принялась за печку.

Когда в комнате было совершенно прибрано и самовар стоял уже на столе, старушка подошла к сыну и, осторожно дотронувшись до плеча, тихо произнесла:

– Саша, Сашенька.

– А-а, что? – встрепенулся молодой человек. – Разве поздно?

– Девятый час, мне и то жалко было тебя будить, да ты велел.

– А-а-а, – потянулся молодой человек. – А что сегодня у нас?

– Воскресенье, и зачем вставать-то так рано, ведь в университет не идти.

– Нужно мне, матушка, – произнес Лавров и снова потянулся. – Матушка, да что это вы делаете? – быстро вскочил он с дивана, видя, что старушка взялась чистить его сапоги. – Оставьте, я сам.

– Сашенька, голубчик, голыми-то ногами по полу, – встрепенулась старушка. – Оставлю, оставлю, только, ради Христа, сядь, простудишься.

– Ничего, матушка, не простудимся, – беззаботно произнес Лавров, – что с нами сделается.

Окончив свой несложный туалет, Лавров сел к столу, пододвинул к себе стакан чаю с сильным запахом веника, затем взялся за газету. Между публикациями он перечитал одно место несколько раз, пожал плечами, выдвинул ноги и внимательно осмотрел свои сапоги, начинавшие сильно протираться, потом пиджак, который также не дал ему ничего утешительного. Лавров машинально заболтал ложкой в стакане и задумался.

– Сашенька, – произнесла через несколько минут старушка. Лавров поднял голову.

– Ты когда от Симонова жалованье получишь?

– Пятого, а что?

– Да денег у меня совсем мало, а завтра за квартиру платить надо… Сашенька, – после небольшой паузы робко начала старушка, – а ты не мог бы у Симонова вперед попросить?

– Ах, матушка, – раздраженно произнес Лавров, – сколько раз я вам говорил, чтобы вы меня об этом не просили, даже…

– Да нет, нет, Сашечка, не сердись, голубчик, я ведь так только.

– Просить, одолжаться этому разжившемуся купчине, – и Лавров раздраженно зашагал. – Прошлый раз просил, так и то, вперед я, говорит, не люблю платить.

– А какое сегодня число? – обратился он к матери.

– Двадцать пятое.

– У-у, еще десять дней. А что, у вас мало осталось?

– Совсем мало. Отдам за квартиру, только четыре рубля останется.

– Четыре рубля, – в раздумье произнес Лавров, – далеко не уедешь. Ну уж, матушка, как-нибудь обернитесь.

– Да понятно, я ведь только так, а ты, голубчик, не беспокойся, хватит.

Сын и мать задумались.

– А ты, кажется, Сашечка, куда-то по публикации хотел идти?

– Хотел-то хотел, да… – и Лавров прищелкнул языком.

– А что же?

– Да видите ли: «нужен репетитор, – прочел Лавров публикацию, – Литейная, Вольский, собственный дом».

– Ну, что ж такое? Значит, люди богатые.

– Вот то-то и есть, что богатые. Так как я в таких-то? – и Лавров выставил свои ноги.

– Да, да, – сокрушенно закачала старушка головой, – как прорвались-то. И как тебе холодно должно быть?

– Да это-то пустяки, – произнес Лавров, – а вот как я в таком пиджаке да сапогах в квартиру «домовладельца» войду.

– Хоть бы ты, Сашечка, у кого-нибудь занял.

– Занял! Легко сказать, занял, а к кому я пойду; мои товарищи такие же нищие, как и я, а не идти же к богатеньким, милости просить, «дайте, мол, на сапоги».

– О-о-ох, Сашечка, Сашечка, и когда-то ты университет-то кончишь, просто жду не дождусь, – со вздохом произнесла старушка.

– Что ждать-то; еще неизвестно, лучше ли будет.

– Ой, голубчик, что ты, Господь с тобой, – замахала старушка руками, – и не говори, меня не разочаровывай, я только и думаю, сплю и вижу это время.

– А что, матушка, уж очень разве туго живется? – произнес Лавров, крепко обняв мать и любовно заглядывая в ее доброе лицо.

– Сашечка, дорогой мой, да разве я ропщу, разве я для себя, болит, глядя на тебя, душа, как ты самые лучшие годы в труде да в нужде проводишь; вон другие…

– Полно, матушка, чего меня жалеть; работать надо, пока силы есть; вот того жалеть надо, кто и рад бы работать, да не может. А вы обо мне, родная, поменьше думайте.

– Золото ты мое, – произнесла старушка со слезами на глазах и, прижав к груди сыновнюю голову, крепко ее поцеловала.

Лавров редко говорил так с матерью. Теперь в горле у него что-то защекотало, он заморгал глазами и, чтобы не дать себе воли, быстро поднял голову и зашагал по комнате.

– Ну, однако, идти пора. Будь что будет, попытаюсь.

– Иди, иди, родной мой, – произнесла старушка.

Лавров опять внимательно осмотрел себя, еще раз обчистил свой пиджак, подмазал сапоги, стараясь замаскировать протершиеся места.

– Ну, прощайте, матушка, – подошел он к матери.

Та крепко его поцеловала и перекрестила широким крестом.

– Меня, матушка, обедать не ждите, я у товарища отобедаю.

– Хорошо, родной мой, хорошо. Только к ужину купи чего-нибудь.

– Кому, вам? – обернулся Лавров.

– Что ты! Когда я ужинаю? Себе.

– Хорошо, – произнес Лавров, скрываясь за дверью.

– Сокровище ты мое, – послала ему вслед старушка. А Лавров, выйдя на улицу, размышлял:

«Ужинать нельзя, и без ужина обойдемся. Уж меньше, чем на пятнадцать копеек, ничего не купишь. Ну, вчера не ужинал – пятнадцать копеек, сегодня не буду – тридцать, да еще в чем-нибудь сэкономлю, и можно будет купить книгу». А книга ему обязательно нужна. Недавно еще он делился этой книгой с товарищем, а теперь товарищ переехал далеко, надо купить свою собственную.

«Да, жизнь-то, правда, каторжная, – продолжал размышлять Лавров. – Да мне-то ничего, а вот старуху-мать жалко, хотелось бы ее на старости лет успокоить. Ведь и родится же на свет такое несчастное созданье; то с отцом-пьяницей сколько лет возилась, сколько горя и оскорблений приходилось переносить, теперь бедность этакая, шубенки у старухи путной нет, придет всегда вся закоченевшая. Сама все стирает, порет да чинит».

В этих размышлениях Лавров дошел до Литейной.

«Ну, где-то этот дом моего будущего патрона?» – оглянулся он вокруг.

«Ишь ведь какие все палаты понастроены. Все богачи, богачи, – произнес Лавров, заглядывая в окна бельэтажей. – А там вон, в пятом этажике, и наш брат», – размышлял Лавров, добродушно улыбаясь.

«А эти? живут себе припеваючи, ни о чем не заботятся, не беспокоятся, сыты, обуты, одеты… А почем знать? – остановил сам себя Лавров, – и в этих хоромах, может быть, живут несчастные, истинно несчастные душой… Почем знать?»

«„Дом Николая Михайловича Вольского“, – прочел Лавров. – Ух, домина-то какой, видно, у хозяина-то денежки водятся в изобилии».

– Николай Михайлович Вольский здесь живет? – обратился Лавров к швейцару.

– Здесь, а вам что? – без особой почтительности спросил тот.

– Они ищут учителя. Дома они?

– До-о-ма, – протянул швейцар, внимательно осмотрев Лаврова с ног до головы. – Вот в первом этаже, первая дверь налево.

Лавров зашагал по устланной ковром лестнице, провожаемый насмешливым взглядом швейцара. «Ну уж, батенька, – послал он вслед Лаврову, – вряд ли поладишь, тут не „этакого“ надо».

«Ух, какая роскошь, – рассуждал сам с собой Лавров, идя по лестнице, – ковры, цветы, зеркала… Однако мой костюм не совсем гармонирует со всей этой роскошью», – подумал он, взглянув мимоходом в зеркало.

– Тут ищут учителя? – объявил он лакею, отворившему дверь.

Лакей ввел его в гостиную и пошел доложить. Лавров оглянулся вокруг.

«Господи, роскошь-то, роскошь какая! Куда ни взглянешь, везде деньги, – и невольно опять он кинул на себя беглый взгляд в зеркало. – Вот так залетела ворона… даже совестно на себя смотреть, – уж с досадой думал Лавров. – И дернуло же меня идти, надо было вернуться».

– Барыня сейчас выйдут, – объявил лакей.

«Вот еще сюрприз – объяснение с барыней. Выпорхнет какая-нибудь затянутая кукла, изволь объясняться… И эти сапоги, пиджак, я думаю, такой костюм первый раз видит этот салон. И дернуло же меня…»

Эти размышления были прерваны. Легкой, плавной походкой в комнату входила молодая женщина с бледным, утомленным лицом.

Увидав Лаврова, она как будто смутилась. Лавров заметил это, и густая краска залила его щеки. «Мой костюм, кажется, производит должное впечатление», – промелькнуло у него в голове.

– Вы по публикации? – любезно обратилась Вольская, усаживаясь на диван и указывая Лаврову место около себя.

– Да, – отрывисто произнес Лавров.

– Вам уже приходилось иметь дело с учениками? – снова тихим, мягким голосом начала Вольская.

– Как же, и не один раз, – все так же отрывисто, почти грубо отвечал Лавров.

– Видите ли, моему сыну только девять лет, он мальчик способный, но очень болезненный, впечатлительный, с ним надо быть как можно осторожнее, не утруждать его очень учением. У него в первый раз учитель. Собственно, я за женское воспитание, мне кажется, ему еще слишком рано мужское, но этого хочет мой муж. А потому, если мы поладим, то я попрошу вас быть с ним как можно осторожнее, не прибегать ни к каким резким мерам, ни к наказаниям.

Вольская говорила тихо, спокойно, в ее голосе слышалась какая-то добрая, чувствительная нотка; она совсем не подходила к тому портрету, который нарисовал себе Лавров перед ее появлением.

«Кажется, барыня-то ничего себе», – думал Лавров, и с лица его понемногу начало сходить угрюмое выражение.

– Зачем же прибегать к каким-нибудь мерам, – начал он. – Ведь они годны к известному роду детей. Да я вообще против всяких сильных мер, они большею частью озлобляют или убивают Детское самолюбие, а это главное, что надо щадить и оберегать.

Вольская все время с большим вниманием слушала Лаврова, ловя его каждое слово.

– Да, да, – произнесла она, – именно так, вы правы, совершенно правы. Я очень рада, что вы одинакового со мной мнения.

Вольская положительно начала нравиться Лаврову, она говорила с какой-то ласкающей мягкостью, в манерах и в разговоре ее виднелась какая-то непринужденная простота, что Лавров забыл и свои сапоги, и пиджак, и то, что он сидит в роскошной гостиной.

– Я бы очень хотела, – продолжала Вольская, – чтобы мой мальчик вас полюбил, это главное; когда дети любят своих учителей и наставников, учение всегда идет хорошо и не бывает им в тягость.

– Не знаю, поладим ли мы с вашим сыном, но в этом отношении я был всегда счастлив, все мои ученики меня любили…

– Да? – с довольной улыбкой произнесла Вольская. – Очень рада это от вас слышать. А моего мальчика не трудно привязать, с ним надо быть только ласковее. Не знаю почему, но мне кажется, вы сумеете.

– Благодарю вас за доверие, постараюсь вполне оправдать его, – произнес Лавров, привставая с места, и хотел протянуть руку, но сейчас же отдернул. «Может быть, и не желают „учителю“ руки подавать», – вмиг пронеслось в его голове.

Вольская, заметив это движение, с ласковой улыбкой протянула ему руку, которую, сконфуженный своим поступком, Лавров неловко пожал.

– Теперь поговорим об условиях, – снова начала Вольская. – Сколько вы желаете за ваш труд?

– Право не знаю, – потирая свой лоб, произнес Лавров, который всегда смущался, когда разговор касался денежного вопроса. – Я разно беру… ведь с вашим сыном придется каждый день заниматься.

– Да.

– Мне, значит, надо будет отказаться от одного места, где я репетирую два раза в неделю.

– Да, я вас попрошу… Ну так сколько же?

– Да право не знаю. Вы сколько другим платили?