– Это ваш отец. Он о вас позаботится. – А затем выпустил руку Сары.

Сказанное оказалось ложью лишь наполовину.

Она смотрит на выцветшие фотографии в пыльных рамках, на мертвых мужчин и женщин с металлическими цейсовскими глазами. Морис оглядывается на них. Он заблудился в воспоминаниях, и кажется, что он хочет заплакать; но глаза его теперь смазываются лишь силиконом, а слезные протоки пропали вместе с мечтами – и у него, и у еще миллиарда людей, которые надеялись, что орбиталы помогут улучшить их жизнь, а теперь у них всех осталась всего одна надежда – хоть как-то выбраться наружу, в холодный, идеальный кобальт неба.

Саре очень хотелось и самой уметь плакать – по умершей надежде, оставшейся в фотографиях на стенах и обрамленной черным; по себе и Дауду; по разбитым мечтам, к которым стремятся все земные твари, да даже по зацеперу, который увидел шанс сбежать, но не оказался достаточно умен, чтобы выйти из игры начатой его надеждами. Но слезы давно высохли, и на их месте застыло стальное желание – желание, роднящее всех, кто выходит из земной грязи, всех мальчишек и девчонок – грязнуль, как их презрительно зовут орбиталы. И чтобы добиться того, о чем она мечтает, нужно желать этого намного сильнее, чем остальные, и она должна быть готова сделать то, что необходимо для этого, – или, если понадобится, позволить это сделать с собой. Она вспоминает о Ласке, и рука невольно поднимается к горлу. Нет, сейчас не время для слез.

– Ищешь работу, Сара?

Это говорит доселе молчавший мужчина, сидевший в конце бара, подходит ближе и кладет руку на спинку стула. Он улыбается так, как будто не привык это делать. Она, прищурившись, бросает на него косой взгляд и делает нарочито долгий глоток.

– Я работаю по другому профилю, белый воротничок.

– У тебя хорошие рекомендации. – Его голос походит на наждачную бумагу. Услышишь его раз – и больше не забудешь. И кажется, ему никогда не приходилось этот самый голос повышать.

Она смотрит на него и делает новый глоток.

– И кто мне их дал? – спрашивает она.

Улыбка исчезла. Теперь на его неприметном лице проявилась настороженность.

– Гетман, – говорит он.

– Михаил? – уточняет она.

Он кивает.

– Меня зовут Каннингем.

– Не возражаешь, если я позвоню Михаилу и спрошу его лично? – говорит она. Гетман контролирует всех посредников в этом городе, и она порой с помощью Ласки выполняет его поручения. Саре совсем не нравится мысль о том, что ее имя полощут среди незнакомцев.

– Как угодно, – говорит Каннингем. – Но сначала я хотел бы поговорить с тобой о работе.

– Я сюда хожу не для того, чтобы работать, – отвечает она. – Встретимся в десять в «Пластиковой Девчонке».

– Это не то предложение, которое может подождать.

Сара поворачивается к нему спиной и смотрит в металлические глаза Мориса.

– Этот человек, – говорит она, – мне мешает.

Выражение лица Мориса не меняется.

– Вам лучше уйти, – говорит он Каннингему.

Сара не смотрит на Канингема, но даже краем глаза замечает, что он похож на разворачивающуюся пружину. Кажется, он даже стал выше, чем был мгновение назад.

– Могу ли я сперва допить? – спрашивает он.

Морис, не опуская глаз, лезет в кассу и бросает на темную поверхность барной стойки купюры:

– Выпивка за счет заведения. Убирайтесь отсюда.

Каннингем ничего не говорит, и лишь молча, спокойно смотрит в немигающие металлические глаза.

– Таунсенд, – говорит Морис.

Это кодовое слово и одновременно имя генерала, который когда-то повел его против орбиталов и вспышек их разрушающей энергии. Электроника «Голубого Шелка» распознает команду, и из-за зеркал бара появляются скрытые до этого орудия, изготовленные к бою. Сара поднимает глаза. Военные лазеры, думает она, купленные на черном рынке или у кого-то из старых резаков Мориса. Сейчас ее больше всего беспокоит вопрос, есть ли в баре достаточно мощный источник питания или это просто блеф.

Каннингем стоит неподвижно еще каких-то полсекунды, затем поворачивается и покидает «Голубой Шелк». Сара на него не оглядывается.

– Спасибо, Морис, – говорит она.

Морис грустно улыбается.

– Черт возьми, леди, – говорит он, – вы постоянный клиент. Кроме того, этот парниша был на орбите.

Сара задумывается.

– Он из компаний? – спрашивает она. – Ты уверен?

– Иннес. – Морис произносит еще одно имя из прошлого, и лазеры прячутся на место. Он протягивает руку и забирает деньги со стойки. – Я не говорил, что он из компаний, Сара, – говорит он, – но он был на орбите. Совсем недавно. Если у вас есть глаза – это видно по тому, как они ходят. – Он подносит корявый палец к голове. – Вестибулярка, понимаете? Гравитация, создаваемая центробежной силой, отличается от обычной. Требуется некоторое время, чтобы привыкнуть.

Сара хмурится. Какую работу хочет предложить этот человек? Наверняка что-то важное, что-то настолько важное, что заставило его спуститься в атмосферу, нанять девчонку из «грязи» и ее Ласку? Ну, это маловероятно. Хотя… Он либо придет в «Пластиковую Девчонку», либо нет. Не стоит и думать об этом. Она переступает с ноги на ногу, и мышцы ноют от боли даже несмотря на эндорфиновый туман, затмевающий разум. Она толкает по стойке свой стакан.

– Пожалуйста, налей еще, Морис, – говорит она.

Медленно и грациозно, как он, должно быть, двигался в высоком небе, где вечно мерцают ночные звезды, Морис поворачивается к зеркалу и тянется за ромом. Даже в этом простом жесте скользит грусть.

¿VIVE EN LA CIUDAD DE DOLOR? ¡DEJENOS MANDARLE A HAPPYVILLE! ^[1]

– «Пойнтсман Фармацевтикалс АГ»

Направляясь домой, она садится в такси и называет водителю адрес, чувствуя затылком спокойный взгляд Каннингема. Тот стоит через дорогу напротив, под навесом, делая вид, что читает объявление в витрине магазина. Насколько она себе напакостила? Она не оборачивается, чтобы проверить, заметил ли он ее тревогу по поводу правильности своих действий, но почему-то ей кажется, что даже если и так, то выражение его лица не изменилось.

В двухкомнатной квартире, в которой она живет с Даудом, постоянно что-то жужжит. Неизбывно жужжат кулеры и рециркуляторы, и в их хор вплетают свой гул маленькие светящиеся роботы, которые беспорядочно снуют по комнатам, вытирая пыль и полируя полы, всасывая насекомых и пауков и убирая паутину из углов. У Сары стоит в гостиной скромная компьютерная дека, и Дауд подключил к ней огромную аудиосистему с шестифутовым экраном, на котором можно просматривать видео. Сейчас все это включено и по монитору беззвучно ползут сгенерированные компьютером цветные узоры, одновременно транслируясь, с помощью лазера, на потолок и стены. Паттерны постепенно краснеют, и стены начинают гореть холодным безмолвным огнем.

Сара выключает видео и смотрит на остывающую деку, алые тона медленно затухают на ее сетчатке. Она вытряхивает грязные пепельницы, заполненные окурками Дауда, и вспоминает о человеке в коричневом костюме, Каннингеме. Уровень эндорфина в крови падает, и синяк на бедре все сильнее напоминает о себе. Пришло время принять еще одну дозу.

Она проверяет свой тайник на полке, в банке с сахаром, и видит, что из двенадцати ампул с эндорфином осталось только десять. Разумеется, их забрал Дауд. Когда квартира столь мала, очень трудно что-нибудь спрятать. Она вздыхает и затягивает жгут чуть выше локтя. Вставляет ампулу в инъектор, набирает нужную дозу и прижимает его к руке. Машинка жужжит, по флакону скользит пузырек. Затем на инъекторе загорается сигнал, и она чувствует, как игла прокалывает плоть и вводит прохладную струйку обезболивающего ей в вену. Она снимает жгут, светодиод на инъекторе вспыхивает и гаснет десяток раз – и между ней и болью опускается завеса. Сара прерывисто вздыхает, затем встает. Оставив инъектор на диване, она возвращается к компьютеру.

Сара звонит Михаилу Гетману. Тот как раз находится в своем кабинете. Ее попытки говорить с ним на смеси английского и испанского вызывают у него лишь смех.

– Знал, что ты позвонишь сегодня, mi hermana ^[2], – говорит он.

– Да? – спрашивает она. – Знаком с этим орбиталом Каннингемом?

– Слегка. Занимался с ним кое-чем. У него рекомендации с верха.

– А конкретней?

– С самого верха.

– Значит, думаешь, ему можно доверять?

Его смех звучит слегка натянуто, и Сара задается вопросом, не под кайфом ли он.

– Я никогда так не думаю, mi hermana – отвечает он.

– Так и есть, – говорит Сара. – Он чего-то добивается, а ты просто получаешь свою долю. И в итоге получается, что ты обычный посредник.

– Ах, сестрица, до свидания, – прощается Михаил по-русски, в голосе звучит раздражение, и он отключается.

Сара, нахмурившись, смотрит на трубку, из которой идут гудки.

Дверь позади нее распахивается, и Сара резко разворачивается, застывая в боевой стойке и изготовившись прыгнуть вперед или назад. В комнату беззаботно входит Дауд. За ним, неся упаковку пива из шести бутылок, идет его менеджер Чучело – невысокий юноша с беспокойными глазами. Дауд меряет Сару взглядом снизу вверх и, зажав в зубах сигарету, спрашивает:

– Ждала кого-то другого?

Она облегченно вздыхает:

– Нет. Просто нервы. День был тяжелый.

Глаза Дауда беспокойно блуждают по комнатенке. Он изменил цвет радужной оболочки с карего на бледно-голубой, да и сам превратился в загорелого пепельного блондина с длинными волосами. Из одежды на нем – сетчатая футболка, обтягивающие белые брюки и кожаные сандалии с тиснеными узорами. Он принимает гормональные супрессанты и в свои двадцать выглядит на пятнадцать. Борода у него не растет.

Сара дружески целует брата.

– Я сегодня вечером работаю, – говорит он. – Со мной хотят поужинать, так что я ненадолго.

– Ты его хотя бы знаешь? – спрашивает она.

– Да. – Он мрачно улыбается, как будто это может ее успокоить. В голубых глазах светится что-то странное. – Я уже с ним встречался.

– Он не из соломенных?

Дауд высвобождается из ее объятий и направляется к дивану, тихо бормоча себе под нос:

– Нет. Он пожилой. Думаю, одинокий. Ему очень легко угодить. Кажется, ему больше нравится говорить, чем заниматься всем остальным. – Он видит пластиковую упаковку эндорфинов и тут же ее поднимает: Сара видит, что он зажимает в кулаке еще две ампулы.

– Дауд, – предостерегающе говорит она. – Нам этим еще за еду и аренду расплачиваться. А это все, что я смогла заработать.

– Всего одну! – говорит Дауд. Он кладет ампулу обратно на место, а вторую показывает ей.

Пепел от сигареты падает на пол.

– Ты уже укололся, – говорит Сара.

Его светлые глаза так странно смотрятся на смуглом лице.

– Ну, ладно, – отвечает он, но ампулу на место не возвращает.

У него слишком серьезная зависимость. Она смотрит на него и кивает:

– Всего одну.

– Договорились.

Он ставит флакон в инъектор, и выставляет на нем дозу – слишком уж высокую, – и Сара с трудом борется с желанием проверить, что он выставил: если он продолжит так и дальше, то может просто впасть в кому, а если она проверит – обиды не избежать. Он ложится на диван и расслабляется: эндорфин уже ударил ему в голову, и его дерганая нервозность проходит.

Сара поднимает инъектор, бросает использованную ампулу обратно в пластиковый пакет. На лице Дауда светится слабая улыбка.

– Спасибо, Сара, – говорит он.

– Я люблю тебя, – отвечает она.

Он закрывает глаза и плавно, как кот, откидывается на спинку дивана. Из глубины его горла доносятся странные, поскуливающие звуки.

Сара забирает сумку с ампулами и бросает ее на кровать в своей комнате. Волна печали струится по ее венам, как наркотик меланхолии. Дауд скоро умрет, и она ничего не может с этим поделать.