– Прежде всего, Николай Николаевич, хотел бы извиниться за опоздание, но в связи с печальным происшествием в судебных и полицейских властях возник переполох и…

– Что за печальное происшествие? – живо отреагировал Шустов.

– Вы разве ещё не знаете? – удивился Трегубов. – Вся Москва бурлит, – стреляли в городского голову.

– В Николая Александровича?!

– Да.

– Быть того не может! – взволновано вскричал Николай Шустов. – Кто же посмел? Он убит? Опять революционный террор?

– Слава богу, только ранен. Сейчас его оперирует очень хороший хирург, как говорят, Склифосовский.

– Да, знаю его. Так что случилось? Не томите, рассказывайте, прошу Вас.

– Мне известно немногое, – ответил судебный следователь, поерзав на красивом, но неудобном стуле. – только, что стрелял душевно больной из больницы, которую открыл Николай Александрович.

– М-да, вот она – расплата за добрые дела, – сказал Шустов и замолчал, задумавшись.

Трегубов молча ждал, пока хозяин переварит информацию, не нарушая его дум. Новость, действительно, была важной. Если Алексеев не выживет, это происшествие прямо или косвенно повлияет на всех обитателей этого города. Наконец Шустов снова посмотрел на своего гостя.

– Так зачем Вы хотели меня видеть, Иван Иванович?

– Дело очень деликатное, Николай Николаевич, – начал Трегубов, обдумывая с чего бы ему лучше начать.

– Что такое? – нахмурился Шустов.

– Вы же знаете, какая сейчас обстановка. К алкоголю пристальное внимание и приходских кружков и земских властей. В министерстве внутренних дел внимательно следят за происходящим. Поговаривают о создании общества трезвости, – Трегубов замолчал, обдумывая продолжение.

Шустов воспринял паузу как предложение высказаться.

– Конечно же, я в курсе! Наше предприятие растёт, но только за счёт доли конкурентов. Мы уже думаем начать производство ликёров и другой продукции, чтобы быть готовыми к изменениям, которые происходят в обществе. Но, собственно, всё это какое отношение имеет к вашему визиту?

– На продукцию «Шустов и сыновья», я имею в виду водку, поступила коллективная жалоба от нескольких владельцев питейных заведений.

– Что ещё за жалоба?

– Относительно качества вашей водки.

Шустов недовольно вскочил и зашагал по комнате, не отводя взгляд от Трегубова.

– Что ещё за жалобы? Наша водка – лучшая в Москве. Это что, происки конкурентов? Кто такое говорит? Кто эти люди?

– Послушайте, Николай Николаевич! Не важно, кто эти люди, но они говорят, что посетители, требующие вашу водку, ведут себя крайне агрессивно. Устраивают дебоши, драки, причиняют ущерб репутации и имуществу заведений.

После этих слов Трегубова Шустов неожиданно успокоился и снова уселся, разглядывая судебного пристава. На его устах промелькнула кривая улыбка.

– Я сказал что-то смешное? – растерялся Трегубов.

– Нет. Я вас хорошо понял, господин следователь. Но от меня-то Вы что хотите?

– Как что? Разве Вас это не беспокоит? Что, если страдает здоровье людей? Я уже не говорю про правопорядок и имущество жалобщиков.

– Поверьте, Иван Иванович, качество нашей водки здесь ни при чём, она пройдёт любую экспертизу. Даю слово.

– Но жалоба…

– Что жалоба! Знаете, сколько недовольных в этом мире, желающих что-то получить от богатых и успешных людей?

– Послушайте, Николай Николаевич, я пришёл, чтобы поговорить с Вами искренне и неофициально, надеясь, что Вы, может быть, соблаговолите разобраться в проблеме и, возможно, компенсировать убытки…

– Проблемы не существует, – строго отрезал Шустов. – А если они хотят судиться, милости просим, посмотрим, что они смогут. У нас лучшие адвокаты в городе.

– Что же, – сказал, поднимаясь с места, Трегубов. – Я сделал всё, чтобы избежать суда. Позвольте откланяться.

– Было приятно с Вами побеседовать, господин следователь, – сухо сказал Шустов, провожая своего гостя.

Трегубов возвращался домой, размышляя, о том, как часто люди идут на конфликт, имея возможность всё обговорить и решить полюбовно. Что ими движет? Гордыня или близорукость? Шустова нельзя назвать близоруким: видно было, что он образован, умен и рационален. Иначе на его месте и нельзя. Тогда зачем ему доводить жалобу до суда, чтобы пострадал престиж его марки? И почему он так быстро успокоился, когда услышал суть претензий? Что-то Иван упустил в разговоре, и его благой план разрешить вопрос в досудебном порядке провалился.

Трегубов уже подходил к дому, когда направление его мыслей стало меняться. Думы о домашних делах стали теснить думы о службе. Недавно Ивану пришлось переехать в принадлежащий ему доходный дом, в квартиру, которую занимала раньше его младшая сестра Софья. Сейчас её семья переехала в столицу, поскольку муж сестры, инженер по профессии, был переведён на службу в Петербург. Трегубову очень не хватало Софьи, которая раньше вела все хозяйственные дела по дому, сдавала квартиры в аренду, пока он был поглощен своей службой. Ивану давно нужно было найти кого-нибудь в помощь, чтобы снять с себя эти заботы. Но постоянно не было времени этим заняться. Он решил, что непременно начнёт искать кого-то в ближайшее время, тем более, что дел сейчас стало поменьше, чем зимой, и этим нужно было воспользоваться.

Поглощенный бытовыми размышлениями Трегубов не заметил двух мужчин в темной и неброской одежде, беседующих на противоположной от его дома стороне улицы. Когда Иван приблизился, они прекратили свою беседу, оглядели улицу и перешли дорогу.

– Иван Иванович Трегубов?

– Да, – обернулся удивленный Иван, разглядывая приближающихся мужчин.

– Вы арестованы!

Трегубов с недоумением посмотрел на них. От соседнего дома отъехал стоявший там экипаж и направился в их сторону.

4

Павлов сидел на краешке стула у деревянного стола и старался не смотреть на голосившую и рыдающую женщину. Он переводил взгляд с печки на молча сидевшую напротив него девочку лет двенадцати и обратно на печку. Молодой агент был совсем растерян и не знал, что делать. Сейчас ему хотелось провалиться сквозь деревянный пол. Глаза девочки были вытаращены, а тонкие косички торчали в разные стороны. Она не плакала, как её мать: наверное, ещё не осознала происшедшего. Павлов набрался смелости и бросил взгляд на седую женщину в слегка помятом сером платье с кружевным воротником. Он чувствовал себя виновником этой трагедии. Слёзы матери текли непрерывным ручьем, руками она вцепилась в свои колени и выла что-то, бормоча себе под нос. Что-то неразборчивое. Что делать в такой ситуации? Может, Блохин подошёл бы к известию как-то мягче. Опыт важен в таких деликатных делах. А он сразу сходу так и сказал, что, мол, нашли в парке труп молодой девушки. Выглядит жертва так-то. Женщина всё поняла и бессильно опустилась на стул. Илья посмотрел вниз, чтобы не видеть эту душераздирающую сцену. От его сапог натекла вода. Снег, прилипший на подошвы, растаял, было жарко. Печку топили всю ночь. Ждали. Но не дождались. Агент вздохнул, оставалось только ждать, когда безутешная мать успокоится. Наконец вой перешел в редкие всхлипы, а затем и вовсе затих.

– Извините, как зовут… извините, звали Вашу дочь? – решился на вопрос Павлов.

– А может это не она? – неожидано спросила женщина. – Скажите ещё раз, как она была одета?

Агент вздохнул и ещё раз повторил описание жертвы. По мере его рассказа, глаза матери тухли, а подбородок опускался.

– Но, конечно, точно станет известно, только когда Вы приедете в морг. Тело уже увезли, извините.

– Вера, – вдруг сказала женщина.

– Что, простите, не понял?

– Вера Александровна Погребова.

Павлов разложил на столе письменные принадлежности, которые привез с собой сломавший ногу Блохин.

– Откуда она ехала? – спросил он.

– С работы.

– Извините, простите, э… не знаю Вашего имени-отчества…

– Анастасия Павловна, – безучастно ответила женщина.

– Анастасия Павловна, кем работала Ваша дочь и где?

– В читальне, тургеневской, что Морозовы построили.

– Это та, что в конце Сретенского бульвара? – переспросил агент, записывая.

– Да, у Мясницких ворот, – кивнула Анастасия Павловна.

– Давно она там работала?

– Нет, вчера должны были первый раз зарплату дать.

– То есть, это могло быть ограбление, – рассудил вслух Павлов.

Женщина снова заплакала. Илья мысленно проклял себя за неосторожные слова.

– Какое ограбление? Неужто душегуб польстился на эти копейки? – сквозь слёзы пробормотала мать.

– Мы пока не знаем, – Павлов попытался придать себе одновременно официальный и участливый вид, что, впрочем, у него получилось очень плохо.

– А вот скажите, Анастасия Павловна, Вера Александровна всегда так поздно возвращалась?

– Как поздно?

– Затемно.

– Так ведь не лето ещё, темнеет быстро.

– Ну да, ну да, – быстро согласился агент.

– Скажите, пожалуйста, Вера Александровна незамужняя?

– Нет.

– А был ли у неё жених или ухажер какой?

– Нет. Какой ухажер ещё? Она – девушка приличная, – женщина всхлипнула.

– А как у вас с соседями? – быстро сменил тему Павлов, чтобы не дать матери снова разрыдаться. – Не было ли каких конфузов?

– Каких ещё конфузов? – не поняла хозяйка.

– Может, обиделся кто, поругались или что-то такое…

– Обиделся так, чтобы дитя моё жизни лишить?! – возмутилась Анастасия Павловна. – Соседи наши – порядочные люди, господин полицейский!

– Я верю Вам, но… – быстро ответил агент, случайно посмотрев на девочку, и запнулся. Та так и сидела с вытаращенными глазами. «Наверное, в шоке», – подумал Павлов. Он пытался понять, что бы ещё такого нужного по делу спросить, понимая, что Блохин потребует от него полного отчёта, и если он что пропустит, то спуску не даст. Однако ввиду своей малой опытности никакие умные вопросы в голову Ильи в данный момент не приходили. Он сам себе честно признался, что не готов ещё к такой самостоятельной работе.

– А подруги у неё близкие? Есть кто? – нашелся Павлов.

– Подруги? Мы недавно переехали, кроме Лизы сейчас и нет.

– Лиза? Кто такая Лиза? – встрепенулся агент.

– Елизавета Молчанова, дочка мясника.

– Мясника?

– Да, соседи наши: Григорий, отец Лизы, лавку мясную держит. Они с Лизой сдружились, Лиза-то грамоте не была обучена, так Вера…

Анастасия Павловна не договорила, видно что-то вспомнила, из глаз её полились слёзы, а взгляд стал блуждать по комнате. Агент решил, что больше он тут ничего не узнает, а находиться рядом с горюющей матерью ему было крайне неловко. Поэтому он быстро встал и начал прощаться.

– А когда я смогу увидеть? – застал Павлова на пороге вопрос.

– Увидеть?

– Дочку мою несчастную, – всхлипнула мать.

– Э… – Илья вспомнил слова фельдшера и ответил, – Не могу знать пока. Извините, как узнаю, непременно Вас известим.

Он развернулся и, не оглядываясь, выскочил, чтобы не видеть, как у женщины снова потекли слёзы.

Лиза оказалась молодой и подвижной особой лет шестнадцати с острым носиком и небольшими, близко посаженными, карими глазами. Наедине Павлову с ней поговорить не удалось, поскольку дома оказался её отец Григорий Пантелеймонович Молчанов. С виду этот коренастый бородач был угрюмым, и Павлов тотчас подумал, что фамилия ему очень к лицу.

Григорий Пантелеймонович предложил Илье раздеться и пригласил в горницу.

– Что же такое? – мрачно заявил он, посмотрев на дочь, – Теперь девиц нельзя на улицу выпускать. Что за подлец сотворил такое с Верой? Куда смотрит полиция?

– Мы обязательно поймаем его, не сомневайтесь, – бодро заявил Илья, видя, что его слова не нашли никакого отклика и совсем не успокоили отца Лизы. – Но сейчас я бы хотел расспросить Вашу дочь о Вере Александровне.

– А что расспрашивать? – удивился Молчанов. – Вера хорошая девушка была. Вон, Лизе помогала с грамотой. Кто только мог такое с ней учинить?! Изверг какой-то!