– В моём романе описано совершённое кем-то преступление, понимаете? – Теперь Калачёва говорила намного тише. Нервно, но намного тише. – Совершённое кем-то преступление, о котором я прочитала в вашем архиве.

– Я понимаю.

– Тогда зачем вы здесь?

– Узнать, зачем к вам приходил Павел.

– Вы узнали.

– И, возможно, предупредить вас, – мягко закончил Феликс.

– О чём предупредить? – не поняла Калачёва.

– О том, что интерес к вашей книге, возможно, стал причиной его смерти.

Некоторое время Таисия молчала, покусывая нижнюю губу – это движение делало маленький шрам заметнее, после чего глухо сказала:

– Неизвестно.

– Поэтому я и сказал: возможно.

– То есть вы понимаете, что можете ошибаться?

– Я могу ошибаться на любом этапе расследования. От этого никто не застрахован.

– Когда, вы сказали, его убили? – Молодая женщина по-прежнему кусала губу.

– Поздно вечером в прошлый четверг.

– Насколько поздно?

– После десяти вечера.

– Где?

– В Подмосковье.

– Я напишу вам, где была в это время.

– Зачем?

– Чтобы не получилось, что вы приходили просто так. – Таисия взяла себя в руки и перестала кусать губу. Шрам вновь стал незаметным. – Это всё?

– Вам больше нечего мне сказать?

– Если у вас закончились вопросы, то нечего.

– А если у меня появятся вопросы?

– Я на них отвечу.

– И книгу подпишите?

– Я ведь пообещала.

– Буду благодарен. – Вербин демонстративно закрыл записную книжку. – Вы не планируете уезжать в ближайшее время?

– Мне запрещено?

– Нет, конечно. – Он посмотрел на кофе, который так и не допил, и вновь перевёл взгляд на женщину. – Таисия, я хочу, чтобы вы полностью и очень точно понимали происходящее. Я понимаю, что встреча вас расстроила, и прошу за это прощения. Но она была необходима. И это была именно встреча, опрос, если называть вещи казённым языком. Не допрос. Я узнал, что Паша интересовался вашим романом и говорил с вами, я не имел права не нанести вам визит. Вопрос о ваших планах я задал на тот случай…

– Если вновь захотите встретиться, – закончила за него Таисия.

– Совершенно верно.

– Но запретить мне отправиться, например, к морю вы не можете.

– Не могу, – подтвердил Вербин. И небрежно добавил: – Пока.

Она поняла намёк. Она на удивление хорошо считывала всё, что Феликс произносил между строк, и потому он не удивился следующему вопросу:

– Вы мне не верите?

– Я не сомневаюсь в том, что на мои вопросы вы дали те ответы, которые должны были дать. Я ожидал эти ответы. Но, возможно, я задал вам не те вопросы, Таисия.

Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга, а затем женщина произнесла:

– Не люблю, когда меня называют полным именем. Вас не затруднит говорить Тая?

– Это слишком по-дружески, – заметил Вербин.

– А вы мне враг? – Она смотрела прямо в глаза.

И услышала честный ответ:

– Я пока не знаю.

* * *

Чем дольше живёшь на свете, тем меньше людей придёт тебя проводить – такова печальная реальность. Закон, который никому не обойти.

Время неумолимо, круг друзей и знакомых уменьшается с каждым годом, и даже известных людей в последний путь провожают отнюдь не те толпы, на которые они могли рассчитывать, будучи на пике славы, поскольку многие фанаты и просто поклонники уже лежат на других кладбищах.

Каждый прожитый день делает нас всё более и более одинокими, но мало найдётся желающих обменять лишние годы на пышные похороны.

Павел Русинов таким желанием точно не горел, но ушёл рано, в расцвете, а поскольку человеком был заметным и дружелюбным, проститься с ним пришло много людей: родственники, знакомые, сослуживцы с Петровки и не только оттуда, сотрудники компании и деловые партнёры, институтские и школьные друзья. Говорили хорошие слова, грустные, конечно, но хорошие, а главное – искренние. Говорили вдове, что поддержат в чём угодно, и в большинстве своём тоже были искренни в эти мгновения. Цветов и венков принесли столько, что деревянный крест, установленный над могильным холмом, утонул в них едва ли не полностью.

Панихиду провели в траурном зале морга, кто хотел сказать – сказал там, поэтому на кладбище только прощались, не коротко, но и не затягивая, после чего отправились на поминки. Работники закончили дела, поправили холм и тоже ушли. Но кладбище, разумеется, не опустело, просто вернулось в обычный ритм: тишина, которая давно стала нарицательной, да редкие посетители, занятые своими делами, мыслями и не особенно смотрящие по сторонам.

На кладбище приезжают не для того, чтобы глазеть на прохожих, поэтому никто не обратил внимания на то, что примерно через двадцать минут после ухода работников к свежей могиле снова кто-то подошёл. И подошёл не с пустыми руками – убийца принёс две тёмно-бордовые розы. Положил их среди других цветов и замер, разглядывая фотографию улыбающегося мужчины. Со стороны могло показаться, что убийца – опоздавший к церемонии друг, примчавшийся отдать дань памяти усопшему, и это впечатление усиливалось из-за того, что губы убийцы шевелились.

Но его слова не предназначались для чужих ушей.

– Мне говорили, что в подобных случаях полицейские любят снимать похороны на видео, в надежде отыскать преступника среди пришедших попрощаться. И они действительно снимали. Но похороны закончились, все уехали, включая оператора, а стационарных видеокамер поблизости нет. Я точно знаю, что они установлены у ворот и на двух перекрёстках, и легко их обойду. Так что здесь только мы, Павел Русинов, только ты и я. Полагаю, ты сейчас злишься и всё бы отдал, чтобы навести своих дружков на мой след, но у тебя нет такой возможности. Ты её потерял, когда оказался глупее меня, и теперь можешь только злиться, а я… Ты не первый, к кому я прихожу, Павел Русинов, и, надеюсь, не последний. – По губам убийцы скользнула лёгкая и довольно злая усмешка. – И знаешь, полицейские правы: мне нравится ходить на похороны, к которым я имею отношение, но у меня не всегда получается. Тебе доводилось убивать? Если нет, ты не поймёшь. И даже, наверное, не поймёшь, если ты убил однажды и случайно, например, защищая свою жизнь или чью-то жизнь, ведь ты был полицейским, ты был обязан защищать не только себя. Ты убил, а потом, наверное, посещал психолога, который ездил тебе по мозгам рассказами о том, как остаться нормальным и жить дальше. Ведь убивать – не твоя работа и даже не хобби. Психолог тебе помог, и ты вернулся на службу. Если так, ты меня не поймёшь, Павел Русинов, хоть и убивал. Потому что я всё делаю по-другому. Я слежу. Я готовлюсь. Я тщательно продумываю охоту, а потом выхожу – и не промахиваюсь. Я убиваю, Павел Русинов, но убиваю так, чтобы ни ты, ни твои коллеги не смогли меня поймать. Только не думай, что я злорадствую: нелепо злорадствовать над теми, кто не способен со мной состязаться. Мой визит – это завершающий штрих, маленький, но очень важный. Это финал охоты, которая привела тебя в землю, а для меня стала ещё одним памятным эпизодом. Да, Павел Русинов, я буду тебя помнить, я помню всех вас. Сюда я больше не приду, но обещаю вспоминать. А ты, возможно, однажды станешь персонажем книги. Не главным, ты уж извини, на главного ты не тянешь, но в историю попадёшь. А возможно, уже попал.

* * *

«Убить случайного человека…

Кажется, легче задачи не придумать. На первый взгляд. Или на первый порыв. Решил убить случайного человека – действуй: вооружись чем-нибудь подходящим и соверши задуманное. Что может быть проще? Ничего. Если не думать ни о чём больше. Например, о том, что нужно остаться безнаказанным. Более того – чтобы на меня не упала даже тень подозрений! Никто не должен знать, что я был на месте преступления, и даже предполагать, что я мог на нём быть. Ведь для того на роль жертвы и выбирается случайный человек – чтобы между нами не существовало никакой связи. Мы незнакомы. Мы никогда не пересекались. Мы – случайные друг другу люди, которым суждено встретиться один раз в его жизни. И я должен точно знать, как покинуть место преступления. Причём должно быть два независимых плана отхода – на всякий случай. Я должен досконально изучить место, где мы повстречаемся, продумать способ убийства и до совершенства отточить его на тренировках. Жертву я выбрал случайную, но должен тщательно подготовиться к нашей, отнюдь не случайной встрече. Которая должна произойти в конкретную, выбранную мной ночь. И не просто в ночь, а строго в определённый временной промежуток этой ночи, потому что другие промежутки будут заняты. И хотя зимняя ночь длинна, успеть нужно многое. Случайная жертва будет не единственной, а одной из пяти. И к каждой должен быть индивидуальный подход. За каждой наблюдать, выбирать способ убийства и продумывать два маршрута отхода. И оставаться незамеченным.

Больше не хочется говорить, что легче задачи не придумать, да?

Да.

А дальше начинается рутина. Сначала нужно выбрать „случайного“ человека из огромного количества по-настоящему случайных людей, и на первый план выходит место его жительства. Или работы. Ведь мне придётся посетить ещё четверых человек, таких же „случайных“, и нужно с неимоверной точностью рассчитать маршрут. Они не должны жить в одном округе, в этом случае уголовные дела будут возбуждены в одном управлении, и полицейские могут догадаться, что я один и убийства связаны. Они не должны жить слишком далеко друг от друга, будет глупо, если Санта-Клаус к кому-то не успеет. Расстояние между жертвами должно быть оптимальным, а маршрут – безопасным, позволяющим избежать ненужных встреч с полицейскими патрулями и видеокамер, которых с каждым днём становится всё больше.

Работы предстоит много.

Но эта работа – часть моей Ночи, и я отношусь к ней серьёзно. Мне нравится искать „случайных“ людей, просеивать возможные кандидатуры, прикидывая, подходят ли они под критерии отбора, но главный вопрос, на который я обязан дать ответ на этом этапе, звучит так: „Хочу ли я убить этого человека?“ Ведь моя Ночь должна быть идеальной, моя цель заключается не только в том, чтобы их убить, но насладиться их смертями. И потому я тщательно взвешиваю кандидатов, как взвешивали египтяне сердца на весах, и ощущаю себя почти богом.

Ведь я определяю судьбу этих людей.

И решаю, как именно умрёт та или иная жертва. Пять смертей – пять разных способов, повторяться нельзя. А поскольку Ночь должна стать идеальной, каждой жертве должно достаться нечто особенное. Подходящее только нам. Не ей, а нам, ведь я получаю удовольствие не только от того, что жертва умрёт, но и от того, как она умрёт. Нам должно быть хорошо: жертве – в последний раз, мне – в очередной. Всё должно быть продумано до мелочей.

Когда выбор сделан, я начинаю подбираться к своим „случайным“ знакомым. И тоже по-разному. За одними наблюдаю издалека, не приближаюсь, не показываюсь и уж тем более не демонстрирую свой интерес. Наша первая встреча станет первой и последней, а некоторые жертвы даже не увидят меня, не узнают, кто взвесил на весах их сердце и определил судьбу. Я не стану для них таинственным незнакомцем, присутствие которого они будут смутно ощущать, только смертью. Что вполне меня устраивает. Однако иногда сближение необходимо, но ни в коем случае нельзя нахраписто навязывать своё общество, чтобы не вызвать подозрений и не спугнуть намеченную жертву. И нельзя, чтобы нас видели вместе, нельзя, чтобы кто-то, кроме жертвы, видел моё лицо. Всё должно произойти естественно, в полном соответствии с планом и абсолютно безопасно. На первой встрече нужно показать себя и внимательно следить за ответной реакцией: есть интерес или нет? Если интереса нет, а без общения не обойтись, придётся выбирать другую цель. Если интерес появится – не показываться пару дней. Но не больше, поскольку жертва не должна забыть встречу…»