Что же касается знаков, то моим стала белоснежная мраморная статуя Гебы. Только не та, что выставлена в Эрмитаже, работы Антонио Кановы, а Геба Бертеля Торвальдсена, которую я видела в Копенгагене, в музее его имени, и которая мне очень понравилась.

Наверное, тем, что грустна. Ведь это так странно – грустная богиня. Да к тому же богиня юности, богиня той поры, когда нужно радоваться жизни и веселиться. А она грустит. Хоть и держит в руке чашу с нектаром бессмертия. Геба знает, что скоро Зевс на неё рассердится, или уже рассердился, и обязанность виночерпия на олимпийских пирах перейдёт к Ганимеду. Так будет. И потому богиня юности грустна.

Не могу сказать, что была потрясена мастерством исполнения. Если честно, я не сильна в скульптуре, но Гебу я запомнила. И вот недавно она стала мне сниться. Белоснежная и холодная, потому что мраморная. Но при этом живая, хоть и неподвижная. Этот странный сон всегда начинался одинаково: я медленно иду по галерее музея Торвальдсена, разглядывая статуи, которые давно позабыла, и вижу её – грустную богиню юности. Я узнаю её со спины. Я улыбаюсь, радуясь тому, что приближаюсь к любимой скульптуре, медленно обхожу её слева, с той руки, в которой она держит чашу, и поднимаю голову, чтобы посмотреть в её грустное белое лицо, которое помню в мельчайших деталях. Я хочу его видеть. Я его вижу. Но когда вижу – замираю, потому что губы Гебы выпачканы насыщенным красным. Алой кровью. Я вижу следы крови на губах. Следы на подбородке и шее. Чаша, которую богиня юности наполняла нектаром бессмертия, тоже полна красного. Теперь полна. Так полна, что струйка стекает по белому мрамору.

Всё кровь.

Кровь была выбором. Кровь стала последствиями. Кровь всегда порождает новую кровь. Только её…

Когда сон явился первый раз, я решила, что это кошмар. Но он повторялся снова и снова, подтвердив, что не сон, а знак. Мне снилась кровь, и я поняла, что именно она ожидает меня впереди. Я не знала как, но знала, что она.

И когда знак показал, что впереди – кровь, я поняла, последствия какого выбора мне придётся расхлёбывать…»

18 августа, пятница

Летняя Москва просыпается с улыбкой. Немного лениво и очень-очень сладко потягиваясь, и совершенно не торопясь вплывать в повседневность – потому что лето. Потому что зевают разомлевшие на жаре деревья, дремлют пропечённые жарким солнцем камни, хочется долго завтракать на балконе после прохладного душа и никуда не торопиться. Не торопиться, конечно, не получается, потому что работу никто не отменял и дела нужно делать несмотря на то, что половина людей в отпуске, половина оставшихся о нём мечтает, а остальные только что вернулись и ещё не вошли в рабочий ритм. Да и с балконом тоже непросто: завтракать под солнечными лучами то ещё удовольствие, лучше уж на кухне, задёрнув шторы, но балкон в квартире Таисии выходил в уютный московский двор, густо поросший крепкими старыми деревьями, и в их густой тени завтракать получалось комфортно. Центр города, но тихо. Воздух, конечно, не лесной, но свежий, взбодрённый ароматом только что сваренного кофе, омлета и тостов. Ничего удивительного, что хочется улыбаться и не хочется никуда спешить.

– Спасибо за завтрак. – В отличие от Таисии, вышедшей на балкон в одном лишь халате, Игорь Филимонов почти собрался: брюки, носки, сорочка с двумя расстёгнутыми верхними пуговицами и без галстука.

– Не за что.

– Ты прекрасно готовишь.

– Не подлизывайся.

– Я, вроде, не наказан, – пошутил Филимонов.

– Ну, мало ли, как всё обернётся, – рассмеялась в ответ девушка.

Точнее, молодая женщина.

Таисии Калачёвой было двадцать девять лет, но выглядела она значительно моложе. Стройная фигура, скорее девичья, чем женская, привлекающая взгляды не округлыми формами, а энергией молодости. Длинные светло-русые волосы, кудрявые и очень густые. Тонкое лицо с мелкими чертами и оттого кажущееся маленьким, задорно вздёрнутый носик, изящно очерченные губы и тёмно-синие глаза, обычного размера, но из-за мелких черт лица кажущиеся огромными. Когда Таисия улыбалась, на её щеках появлялись восхитительные ямочки, а улыбалась она часто.

– Ты опять встала очень рано. – Он не спрашивал, он знал, во сколько Таисия ушла из спальни, но за ней не последовал, потому что она ещё в первую ночь предупредила этого не делать, продолжил спать, пока не заверещал будильник.

– Ты же знаешь, я – ранняя пташка.

– Опять работала?

– Опять не работала, – ответила она после короткой паузы.

Постаралась, чтобы фраза прозвучала ровно, но Игорь понял, что подруга недовольна и даже чуточку зла. И всё из-за того, что ничего не получалось со второй книгой. Так бывает, когда дебютный роман становится бестселлером и молодой автор неожиданно просыпается знаменитым. По-настоящему знаменитым, а не широко известным в узкой тусовке взаимовосхваляющих друг друга литературных работников. В дебюте у Таисии всё прошло идеально, но сейчас, как понял Филимонов, молодая женщина стала жертвой синдрома «второй книги» – никак не могла за неё взяться. Таисия просыпалась рано, уходила в кабинет, или на балкон, или на кухню, с блокнотом или ноутбуком, но, судя по настроению, пока у неё ничего не получалось.

– Решила перечитать? – Игорь взял в руки кофейную чашку и кивком указал на лежащий рядом с ноутбуком роман. Тот самый. Дебютный. Нашумевший.

– Просто листаю. – В отличие от мужчины, Таисия съела только половину омлета и явно не собиралась продолжать. – Освежаю в памяти. Мне ведь работать над сценарием.

Она откинулась на спинку кресла и положила длинные ножки на балконные перила. Получилось чуть вызывающе и необычайно привлекательно. Игорь вздохнул. Таисия улыбнулась. На какое-то время на балконе воцарилась тишина.

– Сосед напротив знает, что я люблю завтракать на балконе, и подглядывает. Сквозь ветви деревьев видно плохо, но он старается и за старание получает бонус.

– Так это для него, а не для меня? – Игорь сделал вид, что обиделся.

– Для тебя, милый, была целая ночь, – мягко обронила молодая женщина. Помолчала и продолжила: – Его жена знает, что он за мной подглядывает, но не говорит ему и подглядывает тоже. Иногда они смотрят на меня одновременно: она из окна кухни, он из окна спальни. Стоят и молча смотрят. И я до сих пор не знаю, что делать в такие мгновения: смеяться или бояться?

– Хочешь, я с ним поговорю?

– Ты ревнуешь?

– Ну…

– Не волнуйся, милый, без трусиков я выхожу на балкон только с тобой.

Он хмыкнул. Она улыбнулась. Знала, что ему приятно слышать эти слова, приятно, что она его дразнит, ведь получается, что сегодня соседу достался супербонус. Когда Игорь это понял, то вновь посмотрел на ножки подруги и покачал головой. Таисия громко рассмеялась.

– Показать тебе?

– У меня была целая ночь.

– Хорошо, что ты понимаешь.

Она сделала глоток кофе. Он вновь посмотрел на книгу и спросил:

– Сценарий помешает работе над следующим романом?

И попал впросак – Таисии вопрос не понравился.

– Зачем ты об этом спросил?

Филимонов понял, что ошибся, и попытался вывернуться:

– Потому что с удовольствием бы прочитал его.

Молодая женщина вздохнула, чуть поджала губы, но ненадолго, на пару секунд и, поскольку не нашла в тоне Игоря ни грана иронии, ответила честно:

– А вдруг я напишу плохо?

– Ты? – В его голосе не было притворства.

– Чему ты удивляешься?

– Я читал твой роман, Тая, ты не способна написать плохо.

На этот раз её улыбка получилась грустной.

– Я не знаю, Игорёк, честное слово – не знаю. Та книга стоила мне очень дорого, работая над ней, я чуть не сожгла себя, потому что слишком глубоко погрузилась в историю. Я думала, что опора на реальные преступления упростит работу, и не ошиблась: материалы расследований дали возможность не тратить время на выдумки, но при этом крепко по мне ударили: когда я осознала, что все описанные убийства случились на самом деле, стало неимоверно тяжело. Иногда казалось, что я умираю. А иногда – что я нахожусь внутри книги.

– Я давно заметил, что ты избегаешь упоминать её название, – очень тихо произнёс мужчина.

– Потому что оно очень длинное.

– Мне нравится.

– Оно всем нравится. В нём есть смысл, боль и кровь. Оно идеально. Я сама его придумала.

– Ты очень талантлива, Тая.

– Об этом скажет вторая книга.

– И вторая, и третья, и все последующие, – уверенно произнёс Игорь. – У тебя всё получится.

– Ты правда в это веришь?

– Конечно. Ты удивишь всех.

– Всех я уже удивила, – очень-очень тихо произнесла молодая женщина. Настолько тихо, что Игорь не услышал. – Очень сильно удивила.

* * *

Рутина бывает разной. Для одних рутина – это обсуждение логистического плана на ближайший квартал; для других – подбор актёров на роли в телесериале; для третьих – расшифровка генома и создание квантового компьютера; для Феликса Вербина и его коллег – тяжкие и особо тяжкие преступления. Как правило – убийства. На раскрытии которых и специализировался отдел подполковника Шиповника. Но можно ли назвать рутиной расследование подобных дел? Или изучение материалов, от которых у нормального человека кровь стынет в жилах? Или допросы, на которых улыбающиеся преступники рассказывали, как убивали и насиловали? Можно ли назвать всё это обыденностью или повседневностью? Феликс об этом не задумывался, он просто в этом жил. Догадывался, что где-то далеко-далеко, за рамками уголовных дел существует другая, «гражданская» жизнь, но никогда не примерял её на себя, не прикидывал, смог бы работать инженером или врачом? Вербин свой выбор сделал, и выбор ему нравился.

– На этом, пожалуй, всё, – произнёс Шиповник, заглядывая в свои записи. – В целом хочу сказать, что работаем хорошо, но расслабляться не надо, продолжаем в том же духе, несмотря на то что лето.

– Жаркое лето, – уточнил Гусев. – В отпуск хочется.

– Отпуск, он как Новый год – приходит точно по графику, ни днём раньше, ни днём позже.

– Какое лето? – фыркнул Захаров. – Неделя от него осталась.

– И эту неделю нужно отработать как следует. Ещё вопросы?

Больше вопросов не оказалось.

– Тогда скажу я… – Шиповник выдержал короткую паузу. – Все помнят Пашу Русинова?

Было бы странно, если бы не помнили. Павел проработал на Петровке два десятка лет, большую часть – в их отделе, дослужился до подполковника и вышел в отставку чуть больше года назад – не такой уж большой срок, чтобы позабыть человека, с которым сидели за соседними столами и много раз вели совместные расследования. Вербин понял, что вопрос задан не просто так, а тот факт, что Шиповник явно затягивает прелюдию, означал, что начальник отдела собирается поднять неприятную тему.

– Разумеется, помним.

– Конечно, Егор Петрович.

– А что случилось?

– Пашу убили.

Сообщение прозвучало буднично, так же сухо и по-деловому, как несколько минут назад они обсуждали другое преступление. С той лишь разницей, что на совещании речь шла о посторонних людях, а сейчас о человеке, которого они знали много лет. Которого уважали. На которого полагались и в котором были уверены.

Кто-то негромко выругался. Кто-то шумно выдохнул.

– Чёрт, – тихо произнёс Вербин. – Паша…

– Согласен, – буркнул Шиповник. – Дерьмово.

Не на службе, но всё равно убит… Подождите! Убит?! Первое, что слышат в такой ситуации нормальные люди – его больше нет. Смерть. Она закрывает собой всё. И лишь потом, через несколько секунд или минут, начинает доходить, что в этот раз смерть не пришла – её привели. Ей подсказали, кого забрать. Кто-то подсказал.

– Убили? – переспросил Захаров.

– Криминал без всяких сомнений, – подтвердил подполковник.

– И дело уже открыли?

– Да, в Подмосковье. Там всё случилось.

– Мы можем помочь?

– Понятно, что поможем, – вздохнул Колыванов.