Я, кряхтя и делая вид, что опираюсь на ствол березы, с трудом поднялся. Его взгляд скользнул по моим рукам, задержался на дрожащих пальцах. Он долго и внимательно смотрел мне в глаза, словно пытаясь что-то прочитать на моем старческом, испещренном глубокими морщинами лице. В его глазах я не увидел ни глупой самоуверенности, ни агрессии. Лишь холодную, профессиональную настороженность. Он что-то заподозрил. Но не стал выяснять.

– Проводим тебя в санчасть, отец, – заключил он, и в его тоне не было вопроса. – Пусть лепилы тебя посмотрят. А этих отморозков – в изолятор! Разбираться будем.

Молодой надзиратель что-то возмущенно начал, но старший резким движением руки остановил его. Похоже, что он что-то знал на мой счёт. А если не знал – то догадывался. И в его взгляде читалось некое уважение, смешанное с опаской.

Медленно, под конвоем, я побрел, по-старчески шаркая, ногами через прогулочный двор тюрьмы. Каждое движение отзывалось в отбитой коленке острым, выкручивающим сигналом боли. Молодой надзиратель шагал сзади, его недовольное пыхтение меня развлекало. А вот старший – тот, что с умными глазами – шел чуть впереди, его спокойная, уверенная спина была словно щит, рассекающий пространство тюремного двора.

Мы шли мимо других обитателей этого каменного мешка, накрытого металлической сеткой. Я чувствовал на себе их взгляды – колючие, любопытные, оценивающие. Одни смотрели с безразличием, другие – с плохо скрываемой злобой. Но одно чувство, которое никто не мог скрыть, и которое их объединяло – это недоумение. Все прекрасно видели, как двое громил решили завалить безобидного и немощного на внешний вид старичка. Но, к их глубокому изумлению, этот старикашка, который еле-еле ноги волочит, разделал двух отмороженных здоровяков буквально «под орех». И теперь один из них идет своим ходом в изолятор, а другого утащили на носилках в бессознательном состоянии.

А старикашку, которого вот-вот удар хватит, вот ведут «под ручки» в санчасть. Одним словом, картинка не сходилась, и это бесило многих. Я видел, как сбились в кучку трое зеков из «авторитетной» братвы. Их взгляды были тяжелыми, как свинцовые слитки. Для них я неожиданно стал непонятной величиной, а все непонятное здесь либо ломают, либо стараются убрать. Пока они решали, что я же такое, у меня была небольшая фора.

В санчасти остро пахло хлоркой, слабым духом лекарств и человеческим потом. Фельдшер, мужчина с обвисшим лицом, мутными глазами и свежим спиртным «выхлопом», молча осмотрел меня. Его пальцы, холодные и безразличные, прощупали ребра, проверили суставы. После этого он померил мне давление и смазал ссадины зелёнкой.

– Ушибы, растяжение, – бормотал он, записывая что-то в амбулаторную карту. – Давление ни к чёрту – скачет, как дикий жеребец. Сердечко явно шалит – аритмия жутчайшая. Того и гляди, отойдешь, дед, – сообщил он мне между делом. – Засунь-ка это под язык, – сунул он мне в рот какую-то таблетку.

Он не спрашивал про ссадины, не интересовался, как именно я «упал» и умудрился получить такие травмы. Он видел результат, а причины его не волновали. Здесь, за колючкой, это было нормальным положением вещей. Иногда и вовсе заключенные без медпомощи остаются.

Дверь санчасти неожиданно открылась без стука, и в проеме возникла знакомая мне физиономия Артёма Сергеевича. Его появление подействовало на фельдшера магически: тот мгновенно выпрямился и попытался придать лицу серьёзное профессиональное выражение. Спрятав мутность глаз и незаметно закинув в рот мятную конфету, фельдшер засуетился и оторвал задницу от своего стула.

– Всё в порядке, товарищ майор? – пробормотал он, нервно поправляя халат.

Артём Сергеевич не удостоил его ответом. Его взгляд упёрся в меня, полулежащего на смотровой медицинской кушетке. Он сделал несколько неторопливых шагов вглубь лазарета и остановился возле меня. Фельдшер замер рядом в излишне почтительной позе.

– Оставь нас! – Голос чекиста был тихим и ровным, но в нем звучала сталь, не терпящая возражений. Это была не просьба, а приказ.

Фельдшер, не говоря ни слова, ретировался в свой кабинет, находящийся по соседству и плотно закрыл за собой дверь.

– Ты что, его знаешь? – хрипло поинтересовался я.

– Это один из наших информаторов, – прошептал майор, наклонившись к самому моему уху. – Слушайте внимательно, Илья Данилович. У вас нет времени на долгую «реабилитацию». Те, кто послал этих двоих, не остановятся. Следующая попытка будет менее топорной, более смертоносной и, скорее всего, последней. – Майор сделал вид что поправляет мне подушку, наклонившись еще ближе. – Так что пришла пора вам покинуть это заведение…

– Как?

– Изобразить сердечный приступ или инсульт сможете? – прямо спросил он. – В тюрьме нет квалифицированных врачей – вас обязательно повезут в областную лечебницу. Местный эскулап вам подыграет, но врачей на скорой, которые за вами прибудут, будет обмануть в разы сложнее.

– Я постараюсь, но обещать ничего не могу – актёр из меня аховый.

– Тогда действуем так, – он протянул мне маленький шприц-тюбик, – вколете его в любую мышцу… можно даже через одежду, – добавил он, – перед самым прибытием скорой помощи. Симптоматика будет такой же, как и при настоящем приступе. Наша новейшая ведомственная разработка, практически безвредна… Правда, на столь пожилом пациенте её никто не испытывал… Надеюсь, что и с вами ничего страшного не случится.

– А может, как-то по-другому? – заикнулся я, хотя страха совсем не было.

– Увы, – виновато развел руками Артём Сергеевич. – Боюсь, если вы останетесь в тюрьме, эта ночь для вас будет последней. То, что вам удалось справиться с тремя покушениями, само по себе чудо. Но, знаете сами, вероятность того, что вам повезёт и в следующий раз, катастрофически ничтожна!

– Понимаю, – согласился я с майором. – В другой раз могу и не сдюжить…

– Поэтому, действуем следующим образом: вы сейчас ложитесь пластом и продолжаете изображать полуживого старика…

– Ну, с этим, как раз, я легко справлюсь, – усмехнулся я, – потому как изображать ничего не надо.

– Вот и отлично! Дальше – вы изображаете приступ, а наш фельдшер бежит к начальству, сообщить о вашем недуге. Но предварительно он вызывает Скорую помощь…

– Почему?

– Потому! Если администрация колонии тоже получает на лапу за вашу смерть, она не даст фельдшеру её вызвать, – пояснил он. – А так – есть шанс, что они прорвутся…

– А почему не прислать подставную скорую, у вас, разве, таких нет?

– Новые люди могут вызвать подозрение. Я наводил справки – сюда ездят практически одни и те же люди. Так что они заберут вас…

– А дальше?

– А дальше – дело техники, – продолжил он так же тихо. – Машина следует по маршруту через лесной массив, километров пять от выезда. Там резкий поворот. Скорость сбрасывается…

– Но… ведь со мной, кроме врачей, пошлют еще и охрану. Мне нужно будет их всех вырубить?

– Илья Данилович, ну, что вы такое говорите? – укоризненно произнёс майор. – Это уже наша работа! В общем, готовьтесь, а я к фельдшеру…

Его глаза в последний раз встретились с моими. В них сейчас не было ни сочувствия, ни одобрения – лишь холодный расчет профессионала, оценивающего шансы и риски операции.

– Удачи вам, Илья Данилович! – Он развернулся и вышел, не оглянувшись, оставив меня наедине с гулкой тишиной санчасти и головой, переполненной мыслями.

Дверь за майором тихо закрылась, и я остался один. Гулкая тишина нарушалась лишь мерным тиканьем дешевых часов на стене и отдаленными шагами в коридоре. Я закрыл глаза, пытаясь унять дрожь в руках – не от страха, нет, а от проклятой старческой слабости, которая делала меня похожей на отжатую половую тряпку.

В голове проносились обрывки мыслей. Доверять ли майору? Вариантов, впрочем, не оставалось. Но даже он не обещал стопроцентного спасения – он лишь предлагал использовать единственный шанс. И я был согласен ухватиться даже за эту тонкую соломинку.

Я засунул маленький холодный шприц-тюбик под простыню, прижал его ладонью к бедру. Каждый шорох за дверью заставлял вздрагивать. А вдруг они уже здесь? А вдруг я не успею? Или вколю «лекарство» слишком рано? В общем, чувства обуревали меня не по-детски.

Прошло, наверное, минут сорок. И каждая минута тянулась как час. Я уже начал подумывать, не передумал ли майор, как вдруг дверь распахнулась. Вошел тюремный фельдшер, за ним, раскорячившись в дверном проеме, стоял надзиратель.

– Ну как, дед, живой еще? – буркнул фельдшер, показательно щупая мой пульс. Его пальцы были холодными и цепкими.

Я лишь слабо застонал, закатывая глаза, стараясь изобразить полный упадок сил. Это, признаться, было несложно.

– Что с ним? – спросил надзиратель, не скрывая раздражения. – Придуривается?

– Непохоже, – фельдшер наклонился ко мне, притворно вслушиваясь в дыхание. – Выглядит хуже некуда. Пульс нитевидный. Боюсь, дело плохо. Беги, вызывай «скорую»! – скомандовал он надзирателю.

Тот замешкался.

– Может, сперва к начальству? Протокол же…

– Протокол?! – фельдшер сделал вид, что взбешен. – Он сейчас тут подохнет, вот тебе и будет протокол! Деду сто лет! Беги немедленно!

Надзиратель, пробурчав что-то под нос, нехотя удалился.

– Держись, старик, – тихо бросил мне фельдшер, делая вид, что поправляет капельницу. – «Эвакуатор» уже выехал.

Сердце заколотилось уже по-настоящему. Вскоре из-за открытого окна донёсся вой сирены, приближающийся с каждой секундой. Я сжал в потной ладони шприц – вот он, момент. Теперь все зависело от скорости и точности. Я судорожно вдавил поршень тюбика через грубую ткань тюремной робы, почувствовав, как холодная волна разлилась по телу.

Гулкие шаги, голоса… Дверь распахнулась, и в палату вошли двое санитаров и врач с чемоданчиком. За их спинами маячили охранники с автоматами на груди, и кто-то из начальства. Но кто, я так не разглядел – со зрением тоже приключилась оказия. Пока врач, довольно молодой парень с улыбчивым лицом, наклонялся ко мне со стетоскопом на шее, начался настоящий ад…

Глава 5

Резкая, спазмирующая боль в груди сдавила так, что перехватило дыхание. Мир поплыл перед глазами, окрасившись в красные пятна. Холодный пот мгновенно выступил на лбу. Я услышал, как кто-то хрипит, и с ужасом понял, что это я. Мое тело выгнулось в неестественной судороге, а изо рта натурально пошла пена.

– Что с ним? Инфаркт? – услышал я приглушенный, как сквозь вату, голос охранника.

– Больше похоже на эпилепсию, – сухо ответил врач, уже ставя мне какой-то укол. – Срочно в реанимацию. Помогите погрузить!

Меня взмыли на каталку, и весь мир превратился в мелькание потолка, засранных мухами лампочек и озабоченных лиц. Буквально на мгновение мимо меня мелькнули физиономии начальника колонии и Артёма Сергеевича. И, вот, разрази меня гром, мне показалось, что лицо комитетчика как-то странно исказилось, напомнив мне одного моего доброго знакомого, которого здесь не могло быть в принципе…

– Ты как здесь, твоё бессмертие? – попытался просипеть я.

Но сирена «скорой» заглушила все звуки, и Артём Сергеевич, неожиданно ставший вылитой миниатюрной копией Кощея, не обратил на мои хрипы никакого внимания. Меня втолкнули в узкий, пахнущий лекарствами кузов. Двое охранников уселись напротив, положив автоматы на колени. Их глаза бдительно следили за каждым моим движением.

А чего там за мной следить? Я того и гляди прямо сейчас концы отдам. Ох, и подкузьмил ты мне братишка Кощей… Хотя, возможно, это глюк от того «лекарства», которое я сам себе вколол. Вот и мерещится всякое… Ну не может такого быть, потому что не может быть в принципе…

Машина рванула с места. Я лежал, пытаясь совладать с телом, которое больше мне не принадлежало. Сердце колотилось, выпрыгивая из груди. Легкие отказывались вдыхать. От мысли, что я вот так и сдохну от этой «практически безвредной» разработки товарищей из органов было страшно. Очень. Ведь тогда я так и не смогу сделать то, что хотел.