Забрал рюкзак из салона, кивнул Толику на прощание. Тот помахал рукой из окна:

– Увидимся в селе, Игорь! Я послезавтра на смену выхожу!

Автобус фыркнул и покатил прочь, оставляя облако пыли.

Я остался один посреди степи.

Тишина накрыла разом – такая плотная, что уши заложило. Ни машин, ни голосов, ни гудения города. Только ветер шуршит в траве, да где-то далеко кричит птица.

Закинул рюкзак на плечо и пошёл.

Нога заныла почти сразу, но я не обращал внимания. Привык. После госпиталя врач сказал: «Полностью не пройдёт, нерв повреждён, но жить можно». Можно. Живу же как-то.

Думать не хотелось, но мысли лезли сами, как тараканы из щелей.

Диана.

Как она появилась в госпитале – улыбчивая, заботливая, с пакетом фруктов и книгой в мягкой обложке. «Я волонтёр, прихожу к раненым, вам что-нибудь нужно?» Мне тогда нужно было, чтобы кто-то слушал. Ольга приезжала раз в неделю, измотанная работой и Машкой, сидела час и уезжала. А Диана приходила каждый день, садилась рядом, клала прохладную ладонь на мою руку и слушала. Часами. Про войну, про страх, про кошмары по ночам. Не перебивала, не давала советов, просто была рядом.

Идиот. Купился как мальчишка.

Три месяца романа. Тайные встречи, враньё жене, чувство, что наконец живу по-настоящему. Снял ей квартиру, подписал кредитный договор – «Это для нашего будущего, милый, ты же мне доверяешь?» Доверял. Как последний дурак.

А потом она исчезла. В один день – просто испарилась. Квартира пустая, телефон заблокирован, адрес, который она давала – фальшивый. И три миллиона долга на моё имя.

Ольга узнала. До сих пор не знаю как – то ли кто-то настучал, то ли сама Диана подкинула переписку напоследок. Скандал был страшный. Ольга кричала так, что соседи стучали в стену, а Машка забилась в угол и плакала, прижимая к себе плюшевого медведя.

«Ты предал нас, Игорь. Не война тебя сломала – ты сам сломался. Я думала, тебе нужно время, я ждала, терпела, а ты… с этой… даже слова не могу подобрать».

Не смог ничего ответить. Потому что она была права.

Развод оформили быстро, без дележа имущества – делить было нечего. Машка осталась с Ольгой, мне разрешили видеться раз в месяц, но какие встречи, когда дочь смотрит на тебя как на чужого?

Водонапорная башня вынырнула из сумерек – приземистая, с облупившейся краской и покосившимся шпилем. За ней – крыши домов, силуэты каких-то построек, редкие огоньки в окнах.

Новопавловка. Край географии. Место, где никто не будет искать бывшего капитана Молчанова с его медалью, кредитом и разрушенной жизнью.

У въезда в село, возле покосившегося знака с названием, стоял мужик с фонарём. Крепкий, невысокий, в клетчатой рубашке и джинсах. Лицо загорелое, жёсткое, взгляд оценивающий.

– Молчанов?

– Так точно.

– Отвыкайте от этого «так точно», тут вам не армия. Лазарев, Владимир Павлович. – Протянул руку, пожатие крепкое, сухое. – Ждал вас ещё дневным автобусом, думал – передумали.

– Автобус сломался по дороге. Колесо пробило, пришлось менять.

– А, бывает. Дороги у нас, сами видите, не автобан. Ну, пойдёмте, покажу хозяйство вкратце, а то темнеет уже. Завтра в пять подъём, так что сегодня без экскурсий.

Двинулись по тёмной улице. Дома по обе стороны – одноэтажные, деревянные, с палисадниками и покосившимися заборами. Собаки брехали за каждым вторым двором, где-то мычала корова, пахло навозом и дымом.

– Значит, военный?

– Бывший.

– В каком звании уволились?

– Капитан.

Лазарев хмыкнул:

– Капитан – и в трактористы? Круто жизнь повернула, да?

Промолчал.

– Ладно, не моё дело, чего вы там в прошлом натворили или не натворили. Меня одно интересует – работать будете нормально или как? Потому что у меня тут половина народа пьёт без просыху, а вторая половина работать не умеет. И найти замену – целая история, народ из деревни бежит, молодёжь вся в города подалась.

– Работать буду нормально. Пить не пью.

– Это мы посмотрим. Все так говорят поначалу, а через месяц смотришь – уже с местными самогонку глушит. Здесь соблазнов мало, но главный соблазн – скука. От скуки и начинают квасить.

– Не начну.

– Поглядим, поглядим.

Прошли мимо длинного здания с железными воротами.

– Это мехдвор. Тут техника стоит, тут ремонтируем, тут запчасти храним. Завтра Пётр Семёнович вам всё покажет подробно, он у нас главный механик. Мужик толковый, знает своё дело, слушайте его внимательно, дурного не посоветует.

– Понял.

– Коровник вон там, за тем сараем. Туда вам не надо, это по животноводческой части. Хотя познакомитесь всё равно, тут все друг друга знают.

Навстречу по двору шла женщина с пустыми вёдрами. Высокая, широкоплечая, в тёмном платке. Шаг уверенный, спина прямая – видно, что привыкла к тяжёлой работе.

– О, Надежда, лёгкая на помине. Иди сюда, дело есть.

Женщина подошла, остановилась в круге света от фонаря. Лицо усталое, обветренное, но глаза живые, внимательные. Смотрела на меня без улыбки, без враждебности – просто изучала, как изучают новый инструмент перед работой.

– Это Молчанов, новый тракторист. Проводи его до общежития, покажи, где что. А мне ещё в контору надо, бумаги разгребать.

– Хорошо, Владимир Палыч.

Лазарев хлопнул меня по плечу:

– Располагайтесь, отдыхайте. Завтра в пять – у мехдвора, не опаздывайте. Я опозданий не люблю.

И ушёл, размашисто шагая в сторону освещённого здания конторы.

Остались вдвоём с этой Надеждой.

– Пойдёмте, тут недалеко.

Голос низкий, спокойный. Без лишних интонаций.

Пошли через тёмный двор. Пахло сеном и чем-то кислым – силосом, наверное.

– Вы откуда приехали?

– Из Самары.

Соврал не задумываясь. Не хотелось объяснять про Москву, про госпиталь, про всё остальное.

– Далеко.

– Порядочно.

– А работали кем раньше?

– В армии служил.

– А потом?

– Потом – ничего. Уволился и уехал сюда.

Она кивнула, не стала расспрашивать дальше. За это я был благодарен.

– Вот здесь будете жить.

Остановились у небольшого дома – длинный барак, разделённый на несколько секций. Надежда открыла одну из дверей, щёлкнула выключателем.

Комната маленькая, метров десять. Кровать с железной спинкой, тумбочка, стол, стул. Голые стены, одинокая лампочка под потолком. Чисто, но казённо – как в госпитале.

– Постельное бельё в шкафу, вон там. Вода – в баке во дворе, за углом направо. Туалет там же, чуть дальше. Если что-то понадобится – спрашивайте, люди тут в основном нормальные, помогут.

– Спасибо.

Она задержалась в дверях, посмотрела на меня – внимательно, оценивающе.

– Вы правда пить не будете?

– Правда. А что?

– Просто последний тракторист, который сюда приезжал, продержался три недели. Потом ушёл в запой и чуть трактор не угробил. Лазарев его выгнал на следующий день.

– Я не запойный.

– Посмотрим.

Она ушла, и я остался один.

Закрыл дверь. Бросил рюкзак на кровать. Сел рядом.

Тишина – плотная, почти осязаемая. Ни гудения города, ни шума машин, ни музыки за стеной. Только где-то далеко брехала собака, да сверчки стрекотали за окном.

Достал из рюкзака бархатную коробочку. Открыл.

Медаль «За отвагу». Золотистый металл, красная колодка с белыми полосками.

Когда-то я гордился этой штукой. Когда-то она что-то значила – подвиг, честь, всё то, что вбивали в голову на присяге.

Сейчас – просто кусок металла. Напоминание о человеке, которого больше нет. О человеке, который умел не только воевать, но и жить. У которого была семья, была цель, был смысл.

Закрыл коробочку, убрал обратно в рюкзак.

Лёг на кровать, не раздеваясь. Пружины скрипнули под весом.

Никто здесь меня не знает. Никто не знает про Диану, про кредит, про развод, про то, как я просыпаюсь в три часа ночи с криком в горле. Здесь я просто Молчанов, новый тракторист. Чужак из города.

Чистый лист.

Можно попробовать начать сначала. Или хотя бы сделать вид, что начинаешь. Хотя бы ненадолго почувствовать себя нормальным.

Закрыл глаза.

Впервые за долгое время – без водки, без снотворного – провалился в сон. Тяжёлый, без сновидений. Как в яму.

Глава 2. Новая жизнь, старые тени

Рёв мотора ворвался в сон, и я рванулся с кровати, ударившись локтем о железную спинку.

Секунду лежал, хватая ртом воздух, не понимая, где нахожусь. В голове ещё метались обрывки – грохот, вспышки, чей-то крик «Ложись!» – а тело уже искало укрытие, автоматически, как учили.

Потом дошло: это не обстрел. Это трактор. За окном – не горящий БТР, а обычное деревенское утро.

Сел на кровати, потёр лицо ладонями. Руки мелко тряслись. Футболка прилипла к спине от пота, хотя в комнате было прохладно.

Хорошее начало первого рабочего дня, Молчанов. Отличное просто.

На часах – половина пятого. За окном ещё темно, но во дворе уже движение: голоса, звяканье железа, тот самый трактор, который меня разбудил, – надрывно тарахтит где-то у гаража.

Оделся быстро, по-армейски. Джинсы, футболка, куртка. Умылся ледяной водой из бака – сон как рукой сняло, вместе с остатками кошмара.

У мехдвора уже собрались люди. Трое мужиков в спецовках стояли возле старого трактора Т-40, из-под капота которого валил пар. Четвёртый – усатый, коренастый, лет пятидесяти – копался в моторе, подсвечивая себе фонариком.

Подошёл ближе.

– Доброе утро.

Усатый выпрямился, вытер руки о тряпку, оглядел меня с головы до ног.

– Ты новенький? Иван, что ли?

– Игорь. Молчанов.

– А, точно, перепутал. Лазарев говорил – Иванов. Ну, Игорь так Игорь. Я Пётр Семёнович, можно просто Пётр. Механик здешний, и бригадир заодно. Будешь в моей бригаде, так что давай сразу на «ты», тут не церемонятся.

Пожал ему руку – ладонь твёрдая, в мозолях, хватка уверенная.

– Это кто? – один из трактористов, молодой парень с сонным лицом, кивнул в мою сторону.

– Новый тракторист. Вместо Федьки, которого выгнали.

– А, понятно. Ну, здорово.

Остальные буркнули что-то похожее на приветствие и отвернулись. Не враждебно, просто – не до разговоров в такую рань.

– Значит так, Игорь, – Пётр хлопнул меня по плечу. – Вон твоя машина стоит, «Беларус», восемьдесят второго года рождения. Старичок, конечно, но если с ним по-человечески – он тебе ещё послужит. Пойдём, покажу.

Мы отошли к краю площадки, где стоял трактор – приземистый, выкрашенный в облупившуюся синюю краску, с помятым крылом и треснутым зеркалом.

– Вот он, красавец. Не смотри, что страшный, – движок у него хороший, я сам перебирал два года назад. Только есть нюансы…

Он открыл капот, и я сразу увидел, о чём речь: под блоком цилиндров расплывалось тёмное пятно, и на земле уже образовалась небольшая лужица.

– Масло течёт?

– Ага, прокладка, похоже. Предыдущий водила её добил окончательно, газовал как ненормальный, вот и результат. Я всё никак руки не доходили…

– Инструмент есть?

Пётр поднял бровь.

– Шаришь, что ли?

– Немного. В армии на технике работал, не на такой, конечно, но принцип похожий.

– Ну-ка, ну-ка… – он отступил в сторону, освобождая место. – Вон там ящик с ключами, прокладки в сарае, на верхней полке. Посмотрим, что за специалист нам достался.

Следующий час я провозился с мотором. Снял поддон, заменил прокладку – она и правда была убита в хлам, удивительно, что масло вообще держалось. Попутно подтянул пару болтов, которые болтались, как молочные зубы, и прочистил фильтр, забитый какой-то дрянью.

Работа – это хорошо. Работа – это когда руки заняты и голова не лезет куда не надо.

Когда закончил, Пётр присвистнул.