Почему он просто не останавливал меня? Может, ему тоже эта игра нравилась. В комнате перед самым входом жила Стеша, жена Кузьмы. Сам Кузьма умер еще перед войной, но вдовой Стешу никто не называл. Только женой. Возможно, чтобы не терять последнюю связь времен, которую олицетворял покойный – Кузьма был в этом доме дворником еще при царском режиме. Он, судя по рассказам, был настоящий московский дворник, который не только размахивал метлой или лопатой, но и выполнял еще множество функций, делавших старый московский приличный доходный дом таковым. Запирал парадный вход на ночь, открывал припозднившимся жильцам, поздравлял хозяев со всеми большими праздниками, за что непременно получал в ответ рюмку водки и серебряный рубль – рядом с ней на подносе.

Жил он тогда в отдельной дворницкой с входом из подворотни. Эту комнатку без окон мне показывала сама Стеша: в ней хранились всякие метлы, лопаты и прочий профессиональный инструмент. В остальном вполне себе приличная комната, не сильно меньше нашей. Когда началось уплотнение, Кузьма перебрался в квартиру, но дворницкая так и оставалась за ним, как рабочее место.

Никакой официальной должности Стеша в доме не занимала. Я ее помню уже старухой: аккуратной, жилистой, с острым взглядом и без малейшего намека на дряхлость. Если в доме возникали какие-то хозяйственные проблемы, говорили: «надо посоветоваться с женой Кузьмы». Нашей семье Стеша помогала с уборкой или с продуктами. Ее нельзя было «нанять» или «послать на рынок», можно только попросить помочь. Происходило это так: «Стеша, если вы случайно свободны, не могли бы вы?..» Помощь эта, естественно, оплачивалась, но мягко и вскользь, как будто это была не плата работнику, а вид соседского обмена.

Наверное, на этом стоило бы закончить повествование о жильцах нашей квартиры. Но хочется вспомнить еще одну яркую сцену. Утром в коридоре у двери единственного туалета стоят трое. Профессор Сакетти, профессор Прудников и мой дед, член Союза художников. Они подошли практически одновременно, но туалет занят кем-то из дам, и мужчины ведут между собой неторопливую беседу. У каждого в одной руке собственный деревянный стульчак, во второй – газета, даже не всегда целиком. Наконец туалет освобождается, и только что степенно обсуждавшие высокое господа мгновенно начинают толкаться за право пройти первому – каждый, как выясняется, очень спешит.

А я в это время безмятежно гоняю по коридору на велосипеде, пользуясь тем, что Прудников с зонтиком в туалет не ходит.

Почти весь верхний этаж «Табакерки» – моя родная квартира

В 1987 году Олегу Табакову помещение в доме № 1а на улице Чаплыгина отдали под театр. Так вот, почти весь верхний этаж «Табакерки» – это и есть моя родная квартира. При всем уважении к Олегу Павловичу, я не имел никакого желания этот театр посещать. Однако какое-то время назад я себя превозмог – появилось ощущение, что могу не успеть. Я взял жену и дочку, купил билеты и пошел показать им свое первое в жизни жилье.

Нынешний главный вход в театр пробит через эркер одной из комнат Прудниковых. Сама же комната располагалась там, где сейчас находятся билетные кассы. А дальше – коридор, по которому я гонял на велосипеде. Левее – гардероб, занимающий площадь еще одной комнаты Прудниковых и комнаты Сакетти. А следующий – буфет. Это и есть комната, куда меня привезли из роддома.

Моховая. Дед с бабушкой устроились в «Националь» – дворником и уборщицей

Нина Богатырева

Наша семья с 1918 года жила на Моховой, 1/15, – в гостинице «Националь».

Дед Степан и бабушка Мавра приехали в Москву в 1903 году из деревни Акулово Рязанского уезда. Дядя деда Степана держал в Охотном ряду мясную лавку – он и устроил дедушку в Елисеевский магазин, возить продукты. В 1906 году у деда и бабушки родилась дочь Нюша, а в 1915-м – моя мама. Потом случилась революция.

В 1918 году советское правительство переехало из Петрограда в Москву и разместилось в «Национале», который стал называться 1-м Домом Советов. Например, Ленин с Крупской поселились на 3-м этаже, в люксе № 107. В Дом Советов набирали обслугу, и дед с бабушкой устроились туда – дворником и уборщицей. Дед убирал территорию вокруг дома, а бабушка мыла парадный подъезд и коридоры.

По праздникам и выходным дети обслуги обедали в семьях членов правительства. Моя тетя Нюша и мама были прикреплены к семье Николая Подвойского. Потом мама подружилась с их дочкой Ниной. Но мама всегда говорила, что к детям прислуги относились с долей брезгливости – просто надо было продемонстрировать равноправие и близость к простому народу. Ну хоть подкармливали, и то хорошо.

Я родилась сразу после войны, в 1945-м. Мы жили в отдельном крыле здания – для обслуживающего персонала. Там были коммунальные квартиры, в которых, среди прочих, жили и обычные жильцы, к «Националю» не относившиеся. Всего квартир было восемнадцать – двух-, трех-, четырехкомнатные. Каждая комната – на семью. Где-то жили плотно, как сельдь в банке, где-то посвободнее. К последним относились мы: после смерти бабушки и деда остались втроем – мама, брат и я. За стенкой тоже обитали трое – муж, жена и дочь. Еще в нашей квартире жила баба Шура с тремя детьми, ее муж, работавший в посольстве СССР в Иране, потом от них ушел.

Кухня у нас была большая, метров 25–30, с газовой плитой. При кухне имелась маленькая комната, может, предназначавшаяся для прислуги, но у нас там жила одинокая бабушка. В общем, считай, малонаселенная была квартира. Но были и такие, где по пятнадцать-двадцать человек жили. Ни ванной, ни горячей воды в доме не было. Мыться ходили в душ для поваров.

При входе в квартиру, сразу слева, стояла красивая круглая печь с изразцами. Изразцов мы, правда, практически не видели: старший сын тети Шуры Владимир стал геологом, ездил по Якутии и заставил эту печь ящиками с камнями, которые он привозил из экспедиций. Все искал золото и алмазы. Наверное, нашел – в Москву не вернулся, там остался.

К жильцам постоянно приезжали родственники, многие оставались жить. Их даже прописать можно было, это не считалось криминалом. Устроиться на работу тогда проблем не составляло – на фабриках и заводах люди были нужны всегда. Прописался – и иди работай!

Мы с соседями играли в лото. Чтобы позвать с нами играть бабулю из соседнего подъезда, вешали на окно белое полотенце, и бабуля по этому сигналу прибегала. А баба Паша, которая жила в маленькой комнате при кухне, если проигрывала, с выигравшим несколько дней не разговаривала. Если выигрывала я, она гоняла меня тряпкой с кухни. Но если в следующий раз победителем оказывалась она, в квартире снова воцарялся мир.

В 1963 году нас из «Националя» начали выселять. На месте дома № 3 по улице Горького^[1], где были булочная и книжный магазин, стали строить гостиницу «Интурист», и в наши комнаты заселили строителей. Позже на месте коммуналок сделали гостиничные номера, а нас переселили кого куда, соответственно рангу – от высоток до Бескудниково. Естественно, мы попали в Бескудниково…

Улица Грановского. Тушино и снова Тушино

Андрей Титов Потолки в квартире были 4.30, в одной из комнат сделали «второй этаж»

Когда мама уезжала в командировки, я жил у прадеда с прабабушкой в коммуналке на улице Грановского^[2], где они обитали еще с 1920-х годов. Дом № 2 состоял из двух корпусов: главного, который фасадом выходил на саму улицу, и нашего, стоящего перпендикулярно ему в глубине двора, возле церкви^[3], она тогда использовалась в качестве какого-то технического здания. При этом адрес был один, нумерация квартир – сквозная, и дополнения «корпус 2» или «строение 2» отсутствовали. Наш дом был 1875 года постройки, именно в нем располагалась квартира-музей Тимирязева, в которой, к стыду своему, я так ни разу и не побывал.

Нашей семье принадлежали аж две комнаты в 6-комнатной коммуналке. Потолки в квартире были 4.30 (измерял лично), и в одной из комнат сделали антресоли – появился «второй этаж». Как же там было уютно! В 8 лет я заболел пневмонией – высокая температура и прочие «прелести», но болезнь запомнилась не как что-то тяжелое и мучительное, а как интересное приключение – ведь болеть меня отвезли на Грановского и поселили на втором этаже.

В квартире была огромная кухня, площадь которой была побольше, чем у средней малогабаритной квартиры в «хрущобе». Масса таинственных закоулков, эбонитовый телефон, висящий на стене, и множество кнопок и механических «крутилок» звонков. Соседи неконфликтные, интеллигентные.

Морозной зимой 1978–1979 года, когда в Москве было под минус 40 градусов, в нашем доме завелись мыши – просто огромное количество! Они могли среди бела дня бегать по кухне, не стесняясь людей. Кошек ни у кого из жильцов не было. Пришлось ставить мышеловки. Поставишь на кухне, приладишь кусочек сыра, не успеешь дойти до комнаты – щелк! Есть очередная жертва!

В квартире, конечно, имелся черный ход, используемый для выноса мусора. Я любил его исследовать, но за это ругали – в «черном подъезде» любила собираться окрестная шпана, и бабушка с дедушкой боялись ее дурного влияния на меня.

В нашем дворе жил пес по кличке Кабысдох. Он облаивал всех подряд – и старожилов дома, и гостей. Но многие жильцы по доброте душевной не только его не прогоняли, но и регулярно подкармливали. Однажды за доброту Кабысдох «отблагодарил» и меня. Тяпнул за ногу сразу после того, как я бросил ему подарок в виде косточек и колбасных обрезков. Обошлось легко, отделался небольшим шрамом, а вот сосед дядя Костя прошел полный курс уколов от бешенства. Но даже после этого Кабысдох продолжал жить в нашем дворе – до самого 1981 года, когда дом, точнее, наш корпус расселили. Сейчас на его месте 5-этажный офисный новодел.

Южное Тушино. Пластинки тети Шуры

1969–1976 годы. Коммуналка в Южном Тушино, в «сталинском» доме на улице Свободы, №8/4, где мы жили с родителями, запомнилась мне длинным коридором, служившим основной площадкой для детских игр.

В квартире был общий телефон, уже современный, марки ВЭФ. Он стоял на полочке и громко звонил – так, что было слышно из любого места.

Все комнаты располагались в одну линию. Сосед слева от нас появлялся не чаще нескольких раз в год, поэтому его я не запомнил совсем. А вот соседку тетю Шуру, жившую в первой от двери комнате, помню хорошо. Она была одинокой: ни семьи, ни детей. Иногда она приглашала меня к себе послушать старые пластинки, которых у нее было большое количество. Особенно почему-то запомнилась песня «Рулатэ», которую я вновь услышал лишь много лет спустя и узнал, что пела ее Гелена Великанова.

Северное Тушино. Сбылась мечта

1976–1983 годы. Следующая коммуналка была тоже в Тушино, но уже в Северном, на улице Фомичевой, в типовой панельной пятиэтажке. Соседка была одна – работница Краснопресненского сахарорафинадного завода имени Мантулина. В новую квартиру мы переехали из-за ее малонаселенности, а еще из-за близости к метро: в декабре 1975 года открыли участок «Октябрьское Поле» – «Планерная».

Кстати, на этой линии метро у меня сбылась мечта. Я объявил в черный микрофон: «Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Полежаевская». И находился я при этом в кабине машиниста! Было это в 1973 году, на только что открывшейся Краснопресненской линии (с Таганской, или, как ее тогда называли, Ждановской линией ее объединили позже, в 1975-м). До сих пор не понимаю, каким образом моему прадедушке удалось уговорить машиниста на такое нарушение.

От новой квартиры до «Планерной» было совсем недалеко – минут 7–8 пешком. Кроме того, «Планерная» – конечная станция, а значит, до «Площади Ногина»^[4], где мама делала пересадку на Калужско-Рижскую линию (она работала на «Академической»), всегда можно было ехать сидя.

Соседка на улице Фомичевой была очень доброй женщиной. Каюсь, приходя из школы, я частенько таскал из ее хлебницы булки, которые посыпал всегда имевшимся в шкафчике сахарным песком. Мария Григорьевна, конечно, не могла этого не замечать, но не только не обижалась, но и замечания ни разу не сделала.