Я подняла Анну с постели, накормила и отвела в салон красоты, чтобы подстричь волосы, думая, что это поднимет ей настроение. Выражение лица девочки все еще было мрачным. Намного позже я узнала, что в тот день моя дочь впервые в жизни предприняла попытку самоубийства. Но она не знала, как можно убить себя с помощью лекарств, поэтому выпила горсть таблеток, не представляющих угрозы для жизни, и всего лишь потеряла сознание.

Я подумала, что это была депрессия, вызванная беспокойством дочери перед сдачей экзаменов, и с того дня я была рядом с ней, кормила вкусной едой и всячески подбадривала ее. Так она смогла сдать экзамены. Учитывая состояние Анны, ее оценки были на удивление достойными. Хотя невольно ожидания были выше (Анна всегда хорошо училась). Я подумала, что в третьем классе старшей школы она, возможно, запуталась и потеряла цель, поэтому я заранее все продумала и записала ее в академию для подготовки к повторной сдаче экзаменов. Мне казалось, что в академии девочка каким-то образом приспособилась к учебному процессу и требованиям, однако с приближением экзамена тревога снова повисла над ней темным облаком. Поскольку такое уже случалось, на этот раз я очень внимательно следила за состоянием дочери, и оно определенно было очень мрачным. Я все еще думала, что это из-за экзаменов.

Анна сдала экзамены повторно, но поступить в тот университет, в который хотела, она не смогла и пошла учиться в тот, что выбрала ей я. Я была рада и этому, но моя дочь стала еще более угрюмой.

После поступления в университет у нее все было хорошо, и оценки были отличными. Когда-то в средней школе ее считали вундеркиндом по физике. В свободное время она играла в музыкальной группе. Иногда я приходила на ее выступления и видела, как она выкладывалась на сцене до такой степени, что я невольно задавалась вопросом: неужели у моей дочери был и такой талант? Я верила, что депрессия у нее временная и связана с напряжением, которое она испытывала в период поступления в университет. Но меня кое-что беспокоило: ко второму курсу она заявила, что уедет из дома и будет жить самостоятельно. Ее отец очень возмутился и заявил, что это чушь, ведь мы и так живем в Сеуле, но он так и не смог сломить упрямство дочери, которая заранее подумала о том, где будет брать средства на свое существование. Так наш второй ребенок вырвался из-под опеки родителей.

Однако самостоятельная жизнь Анны не была стабильной и предсказуемой: в промежутках между учебой, работой на полставки, куда она устроилась, чтобы зарабатывать деньги на жизнь, и занятиями в кружке в ней что-то постепенно разрушалось. Я не могла не замечать такие изменения, но в то время я все это отрицала, говоря себе, что этого не может быть… Я видела свою дочь дважды в неделю и, несмотря на ее мрачное лицо, легкомысленно думала: кто сейчас не впадает в депрессию? А сама она никак не проявляла свои чувства.

Позже выяснилось, что Анна посещала психиатра и принимала лекарства, но мне она об этом не рассказывала. В конце концов ее попросили позвать маму, и я, стоя в больнице перед врачом, все отрицала, снова и снова повторяя, что с моей дочерью ничего такого не может быть. Конечно, все случилось только потому, что я слепо верила ее утверждениям, что она в порядке. Позже я узнала, что все дети, которые так болеют, прекрасно умеют притворяться и убеждать окружающих, что у них все хорошо.

В тот день я впервые сама увидела у дочери следы самоповреждений. Мы ужинали вместе, но я едва могла есть. После ужина мы вернулись к ней домой, и я попросила ее рассказать все от начала до конца. Только тогда она впервые призналась мне в том, насколько ей тяжело жить. Анна считала, что единственным для нее способом избавиться от душевной боли является смерть, и призналась, что однажды обдумывала план самоубийства…

Мой мир разваливался на части, но я должна была держать себя в руках. Мне нужно было срочно что-то предпринять, и прежде всего я отвезла дочь домой. В машине на обратном пути я впервые подумала о том, что проблема Анны – это не просто депрессивное состояние, но, учитывая мои ограниченные знания о психических расстройствах, я не могла определить точно, в чем дело.

Дома я уложила дочь в постель, чтобы она немного отдохнула. Моя тревога за ее состояние только возрастала, и мне не хотелось оставлять ее без присмотра. Когда я убедилась, что Анна заснула, я сказала мужу, что наша дочь сильно больна. Мы осознали, что медлить нельзя, и начали принимать меры.

Глава 3. «Спасите моего ребенка!»

Мы должны были срочно найти врача, который вылечит Анну. Несмотря на то что мы с мужем оба работаем в больнице, мы сразу решили не рассматривать вариант лечения дочери в нашем психиатрическом отделении. Мы отказались от него не из-за того, что не хотели, чтобы на работе узнали о том, что у нашей дочери есть проблема, а потому, что мы были уверены, что ей требуется госпитализация, и были хорошо осведомлены об атмосфере в психиатрическом отделении нашей больницы.

Так же, как и во время учебы в школе, нам важно было знать, с кем и в какой атмосфере нашей дочери предстоит проводить время. У моего мужа было другое мнение, но я без колебаний выбрала одну больницу, где у меня был знакомый старший коллега, которого я могла легко попросить об одолжении. Я договорилась о месте в больнице и изучила все, что смогла найти, о процессе лечения, однако мне потребовалось довольно много времени, чтобы решиться поговорить с дочерью.

В тот момент мне больше всего на свете хотелось напрямую спросить у Анны, что же такое с ней происходит, но я не могла задать ей такой вопрос. Причина моей нерешительности, вероятно, заключалась в том, что дочь думала, что родители мало что смогут сделать для решения ее проблем. Когда мы осознали серьезность ситуации и начали принимать активные меры, наша дочь немного раскрылась. К счастью, первое, что она сказала, было: «Я действительно хочу поправиться». Да, она пошла наперекор родителям и съехала от нас, но в результате ее ситуация все равно оставалась тяжелой из-за того, что самооценка Анны была серьезно подорвана, кроме того, дала о себе знать психологическая травма от того, что она не смогла учиться в том университете, в котором хотела.

Я предложила дочери поехать на ее первое обследование вместе, но она отказалась и отправилась в больницу одна. Однако на полпути к больнице ей стало трудно дышать в переполненном метро и пришлось выйти из вагона. У нее началась паника. Это определенно был симптом болезни, хотя в тот момент я еще не знала, что у дочери есть такая проблема. Анна приехала на обследование поздно, и мой коллега, осмотревший ее, диагностировал расстройство биполярного спектра на основе всей информации, включая тот факт, что она не смогла благополучно проехать в метро.

Термин «биполярное расстройство» я услышала впервые еще в школе, но симптомы, беспокоившие мою дочь, и представления об этой болезни, сложившиеся в моем сознании, были очень далеки друг от друга. Я тогда имела смутное представление о том, что биполярное расстройство – это заболевание, при котором период маниакального состояния, когда у человека хорошее настроение и он ведет себя странно, чередуется с периодом депрессивного состояния, когда человек сникает. Но в то время я считала, что проблема моей дочери только в ее депрессивном состоянии. Я знала, что депрессия была у нее настолько сильной, что девочка истязала себя, чтобы умереть, и планировала самоубийство, но эта информация была из той области медицины и психиатрии, о которой я совершенно ничего не знала. При первой же возможности я просмотрела профессиональную литературу на эту тему, но понять, о чем рассказывают специалисты, было нелегко.

Как бы то ни было, Анна оказалась в ситуации, когда ей требовалось лечение в больнице. Ей нужно было принимать лекарства, и если она продолжит прилежно их принимать, ей станет легче. Но путь к выздоровлению будет долгим, если не бесконечным: даже когда она выйдет замуж и родит ребенка, ей все еще придется принимать эти лекарства…

Мне казалось, что мой мир полностью раскололся на «до» и «после», и слова профессора о том, что моя дочь когда-нибудь выйдет замуж и родит ребенка, звучали непривычно и очень странно. Однако мне не оставалось ничего другого, кроме как поверить в них и следовать им.

Когда я говорила, что у моей дочери есть такая проблема, многие специалисты из моего окружения давали мне советы. В то время я услышала от них два важных утверждения, которые подарили мне надежду: «С возрастом становится лучше», – и: «У ребенка, который самостоятельно обратился в больницу, хороший прогноз». Я заучила эти слова и твердила их, словно заклинание, чтобы спасти свою дочь.

После того как было принято решение о госпитализации, Анна взяла в университете академический отпуск. Так для моей дочери и для нас, ее родителей, начался тот долгий путь, на который мы никогда ранее не ступали, и та другая жизнь, которой у нас никогда раньше не было.

Глава 4. Психические заболевания

Отец психически больного пациента описал свое состояние, когда он впервые поместил сына в больницу, так: «В тот момент, когда с грохотом закрылась железная дверь, я тяжело опустился на стул и заплакал».

Закрытое отделение психиатрической больницы вызывает у обычного человека ярко выраженные негативные образы, а в книгах и фильмах ужасов описание такого отделения используется для создания особой гнетущей атмосферы. Хоть я сама врач, для меня ситуация не сильно отличается. Время от времени мне приходится обращаться за консультацией в закрытое отделение психиатрической клиники. Я знаю, что для того чтобы войти в такое отделение, кто-то должен открыть мне тяжелую дверь, и из-за этого я раньше думала, что оно ничем не отличается от тюрьмы. Я также ничего не знала о пациентах с ментальными расстройствами, потому что психические заболевания лечат по другой методике, нежели общие, так что для меня это была та область медицины, которую я не изучала и которой не интересовалась. Прежде всего, я никогда не видела пациентов с психическим заболеванием среди моих братьев и сестер, и среди других родственников по материнской или отцовской линии их тоже не было.

Однако теперь моя дочь должна была ложиться на лечение в закрытое отделение психиатрической больницы. Это была особая задача: даже те вещи, которые мне нужно было приготовить, чтобы она могла взять их с собой, отличались от тех, что нужны для обычной госпитализации. Поскольку в такую больницу попадают пациенты, которые могут причинить вред себе или другим, им нельзя брать с собой ничего такого, что считают опасным. Я была удивлена тому огромному разнообразию вещей, которые запрещено брать с собой. Конечно, им не разрешалось брать никаких острых предметов, таких как ножи, но запрещена также косметика в стеклянных бутылочках, тетради на спиралях и влажные салфетки. Все эти меры были предприняты для предотвращения самоповреждений. Нам сказали, что были случаи нанесения увечий пружиной от тетради, а однажды кто-то положил между влажными салфетками лезвие бритвы. Еще запрещены ремни, обувь со шнурками, сумки с лямками и одежда с карманами, так как с их помощью есть возможность удушения или проноса острых предметов. Чем больше я слушала об этих запретах, тем новее мне казался этот чужой незнакомый мир.

По той же причине были ограничения в посещении пациентов: навещать пациентов могли только ближайшие родственники, которые с наименьшей вероятностью могли принести в больницу опасные предметы. В отделении нельзя было пользоваться сотовыми телефонами и Интернетом, поэтому пациентам нужны таксофонные карточки, а для развлечения им требовались книги и музыка в формате MP3.

Когда я складывала для Анны ее больничные принадлежности, то четко осознала, что моя дочь действительно серьезно больна, но она сама беспокоилась о другом и спросила меня:

– А вдруг я потом не смогу работать, потому что у меня есть запись о госпитализации в психиатрическое отделение?

Я почувствовала облегчение: если моя дочь, которая думала о смерти, переживает по такому поводу, то это дает нам надежду на будущее. Я пояснила:

– Твоя медицинская карта или название болезни никому не раскрываются, и даже когда ты устроишься на работу, никто не узнает об этом, пока ты сама не расскажешь.