– Да, конечно, – кивнул Владимир. – Но как он хотел «разобраться» с этими странностями?

– Погрузиться под воду, – ответила Коростылева. – У нас дома целая коллекция водолазных костюмов.

– Очень, гм, редкое увлечение, – удивленно протянул Корсаков. – Я так понимаю, эта коллекция тоже как-то связана с его интересом к озеру?

– Наверное. Он обожал морские глубины. Писал на имя его величества прошения об открытии в Кронштадте водолазной школы^[5], собирался пожертвовать им часть костюмов. Когда мы отдыхали в Ницце, он даже нырял на какой-то затонувший корабль. Правда, в наше озеро он не погружался, до того дня… Словно боялся чего-то…

– Итак, позвольте, я резюмирую, – собрался с мыслями Корсаков. – Внимание вашего мужа привлекли рассказы слуг о странных явлениях в озере. Он попытался спуститься под воду в одном из костюмов, но на поверхность так и не вернулся?

– Да, – ответила Наталья и вновь зашмыгала носом.

– Хорошо, сударыня. Давайте поступим следующим образом: сегодня уже поздно, чтобы осматривать само озеро, поэтому мы с коллегами ограничимся беседой со слугами. Если вас не стеснит наше общество, я хотел бы попросить остаться в усадьбе на ночь и продолжить расследование завтра утром.

– Конечно, – закивала Наталья. – Дом в вашем распоряжении, делайте все, что считаете нужным. В гостевом флигеле хватит комнат. Только… только дайте мне ответ – что же случилось с Николаем!

Корсаков, в силу природного ехидства, намеревался было сказать: «Очевидно, он утонул». Но от взгляда на заплаканное и несчастное лицо Коростылевой, а тем более – на ее округлившийся живот ему расхотелось отпускать неуместные шутки.

– Я приложу к этому все усилия, – пообещал Владимир. – Позвольте вопрос: как давно вы живете здесь?

– Переехали весной. После свадьбы, конечно, большую часть времени мы проводили в Петербурге или путешествуя. Но в этом году решили выбраться сюда. Для Николая здесь отчий дом, но мне это место не нравится.

– Да? И почему же?

– Ну, я люблю солнце, летний зной. А здесь… Сами видите, даже в яркий день полутьма от этих огромных елей. И… Вы сочтете меня впечатлительной сумасбродкой, но мне всегда казалось, что в доме есть кто-то, кроме нас и слуг. По ночам постоянно раздаются какие-то престранные звуки. Будто скребется кто-то. Поверьте, я знаю, что для старых домов такое в порядке вещей, но это точно не трухлявые половицы и не грызуны. Тем более что мы их травили, и травили на совесть. Мне здесь не по себе. Особенно теперь, одной. И я думаю, что Николай чувствовал то же самое, но старался не подавать виду. Иногда я замечала, как он замирает в пустых комнатах, будто разглядывая что-то или прислушиваясь. Порой мне даже казалось, что он говорит сам с собой. Шепчет какие-то слова, но я не могла их разобрать… Вы считаете меня глупой?

– Нет, пока вы показали себя исключительно разумной женщиной, – честно ответил Корсаков. Упоминать о том, что сам он нередко слышит голоса и видит то, чего видеть не должен, Владимир не стал. – Скажите, сударыня, а ваш муж не мог оставить какие-то заметки? Или черновики писем? Возможно, он вел дневник?

– Ни разу не видела его за дневниковыми записями, но, возможно, вам удастся что-то найти здесь. – Наталья обвела рукой кабинет. – В последнее время он много времени проводил в этой комнате.

– В таком случае сразу должен испросить вашего разрешения на изучение всех бумаг, что мне удастся найти, – серьезно сказал Владимир.

– Конечно, – кивнула Коростылева. – Как я и говорила, скажите мне, что сталось с Николаем. Меня не волнует, что для этого потребуется. Дом в вашем распоряжении.

Корсакову оставалось только восхититься упорством этой хрупкой и несчастной женщины. Однако он лишь произнес:

– Еще раз благодарю за уделенное время. Попросите собрать в гостиной слуг, которые видели странные события на озере и сопровождали вашего мужа при погружении.

* * *

В гостиную его вновь провел Федор – камердинер с повадками британского дворецкого. Корсаков дал бы ему лет 50, а то и больше, хотя выглядел слуга моложе. Понаблюдав за ним немного, Владимир также пришел к выводу, что его строгая выправка и выверенные движения лишь отчасти имеют отношение к выучке прислуги. Нет, Корсаков такое уже встречал в юнкерском училище, да и в Болгарии насмотрелся. Военные привычки. Интересно, кем он успел побывать до того, как стать камердинером?

Федор поручил собрать в гостиной всех слуг, что распускали слухи об озере, и велел проводить туда же Постольского и Беккера.

– За погружением я наблюдал сам, думаю, моего присутствия будет достаточно, – пояснил камердинер. – И не сочтите за дерзость, ваше сиятельство, но я рад, что вы приехали. После исчезновения Николая Александровича хозяйка сама не своя. А полицейские чины ничего толком не установили и укатили. Надеюсь, вам удастся узнать больше.

– Я тоже на это надеюсь, – кивнул Корсаков. – Буду ли я прав, предположив, что вы знали Николая Александровича с младых ногтей?

– Истинно так, ваше сиятельство, – кивнул Федор. – Я служу Коростылевым уже тридцать лет. Николай Александрович родился и вырос у меня на глазах. Хотел бы сказать то же самое о его брате, но…

– Это у вас семейное, не так ли? – спросил Владимир. – Я про службу, конечно.

– Да, принял имение от отца.

– А до этого забирали в рекруты?

– Так точно, ваше сиятельство, – ответил Федор. Что ж, с происхождением выправки Корсаков не ошибся. Камердинеру повезло – обычно за годы военной службы бывшие рекруты утрачивали всякую связь с родственниками и прежней жизнью. Но Федору удалось вернуться обратно и даже занять весьма уважаемую должность среди прислуги, что уже говорило о его уме и способностях.

– Спасибо, Федор, – кивнул Владимир. – Думаю, нам предстоит еще неоднократно общаться, поэтому вы меня обяжете, если обойдетесь без регулярного титулования, хорошо? Это сэкономит время.

– Как скажете, – ответил камердинер, и Корсаков заметил, какого труда ему стоило не добавить очередное «сиятельство».

Гостиная представляла собой уютную комнату в три окна. Дополнительный свет давало круглое слуховое окошко из витражного стекла под потолком. Из мебели в комнате стояли небольшие удобные диванчики и кресла, а также круглые столики с хрустальными вазочками с фруктами. В углу – неразожженный камин, в доме и так было тепло. Ноги утопали в мягком темно-багровом ковре. Стены украшали картины, в основном пейзажи и охотничьи сценки. Словом, обыкновенная уютная гостиная дворянской усадьбы. Сейчас, при свете дня, рассказы Коростылевой о странных звуках и неприятных ощущениях казались выдумками излишне нервной дамы.

Когда в комнату вошли Постольский и Беккер, Владимир попросил камердинера оставить их на пять минут, а затем пригласить первого свидетеля. Федор лишь молча кивнул и вышел, закрыв за собой двери.

– Ну, что скажешь? – обратился Корсаков к Постольскому.

– Пока ничего, – ответил Павел. – Сам понимаешь, мой мундир не особо располагает людей к задушевному общению. На первый взгляд никаких странностей. Живут богато. Непохоже, чтобы прислугу держали в черном теле. Да и усадьба выглядит прилично.

Тут Корсаков вынужден был согласиться: несмотря на удаленность от крупных городов, имение Коростылевых содержалось в идеальном порядке. Он всегда считал, что его отчий дом под Смоленском выглядит образцово, но сравнение со здешней усадьбой выходило не в пользу родных пенатов.

– Почему мне кажется, что далее последует «но»? – поинтересовался Владимир.

– Потому что оно последует, – усмехнулся Павел. – Люди напуганы. Можно списать это на пропажу хозяина и беспокойство за дальнейшую судьбу. Однако чудится мне, что их страхи связаны с озером.

Корсаков покивал, а затем пересказал спутникам все, что услышал от Натальи. Когда он закончил, Постольский задумчиво сказал:

– Да уж, это объясняет поведение слуг…

– Мне было бы интереснее, что объясняет происходящее с озером, – проворчал Корсаков. – Пожалуй, пришло время опросить очевидцев.

Федор проявил похвальную прозорливость. Он не стал приглашать всех разом, разумно выбрав лишь тех, кому было чем поделиться с гостями, и запускал их по одному.

Первой в гостиную вошла молодая девушка. Камердинер представил ее как Софью, личную служанку Натальи Аркадьевны. Держалась она уверенно, однако в огромных глазах, делавших ее неуловимо похожей на лесную лань, читалось беспокойство. Говоря, она то и дело переводила взгляд с одного собеседника на другого. Владимир заметил, что чаще ее глаза задерживались на Постольском, и отдельно обратил внимание на румянец, который немного проступал на щеках молодого поручика каждый раз, когда это происходило.

– Сама я ничего толком не видела, – сообщила Софья, когда Корсаков спросил ее об озере. – Могу только про цветок рассказать.

– Про какой цветок? – уточнил Владимир.

– Как-то утром хозяйка, Наталья Аркадьевна, пошли прогуляться вдоль озера. Я тогда в доме осталась ее ждать. Приходят – а в руках у нее цветок диковинный. Смотри, говорит, Софья, какую красоту я нашла. А я и слова сказать не могу – не видала таких цветов в наших краях никогда, и откуда он взялся, не ведаю. Вспомнились мне бабкины сказки, что, мол, коли начинают диковинные цветы на озере распускаться – жди беды. А тут, значит, Николай Александрович в комнату заходят. Как увидел он этот цветок, так сразу в лице переменился. «Выбрось его, – кричит, – немедленно!» Наталья Аркадьевна перепугались и в слезы, да и мне страшно стало – никогда я хозяина таким злым не видела. Забрала цветок, вынесла да и выбросила подальше. Боялась, что руки потом волдырями пойдут, вдруг цвет тот богульный, раз Николай Александрович так осерчали, да, кажись, обошлось.

– П-п-простите, но что значит «богульный»? – заинтересованно подался вперед Беккер.

– Ядовитый, другими словами, – пояснил Корсаков не оборачиваясь, а служанка согласно закивала.

– И вы говорите, что ранее таких растений здесь не встречали? – не отставал Вильям Янович.

Софья лишь помотала головой.

– Как любопытно, – заключил Беккер и еще раз беззвучно повторил: «Богульный», будто бы пробуя новое слово на вкус.

– У нас есть еще вопросы? – Корсаков обвел спутников взглядом. – В таком случае спасибо вам, Софья. Федор! Приглашайте следующего.

Служанка встала со стула, неловко поклонилась и, бросив еще один взгляд на Постольского (который машинально пригладил волосы), вышла из гостиной. Ее место заняла другая женщина – пожилая, крупная, смахивающая на добрую пушкинскую няню.

– Звать меня Марфою, и, почитай, лет уж пятьдесят я хозяев потчую, – сообщила она.

– Кухарка, значит? – уточнил Корсаков. – Странно. Из рассказов Натальи Аркадьевны у меня сложилось мнение, что Коростылевы – люди с более притязательным вкусом. Простите, если обидел…

– Да что вы! – отмахнулась Марфа. – Бывали, конечно, здесь разные повара. Расфуфырены таки! Один, кажись, француз, про остальных уж не помню. Готовили они, готовили – а потом им от ворот поворот. И всегда хозяева говорили: «Без твоей стряпни, Марфа, нам и дом не мил». Голубчики, кстати, любите?

– Что, простите? – опешил Владимир.

– Голубчики вот смастерить думаю, – невозмутимо отозвалась кухарка. – Сегодня, вестимо, не успею, но завтра уж угощу на славу!

– Хорошо, будем весьма благодарны, – ответил Корсаков. – Но все-таки давайте поговорим об озере.

– А чего об ём говорить? – удивилась Марфа. – Я к ёму не хожу. Других гоняю.

– Почему? – спросил Владимир.

– А мне еще бабка завещала: «Не суйся, Марфа, к озеру, недоброе там место».

Владимир повернулся к дверям и растерянно посмотрел на Федора, все это время стоявшего у входа в гостиную, пытаясь понять, зачем камердинер пригласил кухарку. Тот устало обратился к ней:

– Марфа Алексеевна, вы про рыбаков расскажите.