– А-а-а, про рыбаков, что ль? – протянула кухарка. – А чего о них рассказывать? Пужаются оне. Раньше каждое утро свежую рыбу приносили. Я уж из нее и ушицу варила, и кулебяки делала, и…

– Марфа Алексеевна! – повысил голос камердинер.

– А чего я? Я ничего. Да только рыбаки ходить перестали. Говорят, те, что засветло выходили, – потопли. С тех пор и не суются.

– Потопли? Как Николай Александрович? – уточнил Корсаков.

– Да нешто они в железяках всяких туда полезут? Нет! Знамо дело, с лодок топли!

– И сколько таких случаев было?

– Потопло сколько? Бают, что трое-четверо. Озеро вообще дурное, мне бабка еще рассказывала, людям там топнуть не впервой, но так, чтобы друг за другом да так шустро… Не помню такого.

Владимир понял, что больше ничего от Марфы добиться не выйдет, поэтому отпустил ее. Кухарка, прежде чем Федор выпроводил ее, еще раз пообещала гостям щей и голубцов завтра на обед.

– Должно быть, вы пробовали ее стряпню еще ребенком? – с улыбкой спросил камердинера Корсаков, когда тот вернулся.

– Почему… – начал было Федор. – Как вы догадались, ваше сиятельство?

– Камердинер, старший в доме, обращается к кухарке по имени-отчеству… – вскинул брови Владимир. – Логично предположить, что с детства ее знаете.

– С детства, – сухо кивнул Федор. – Позволите продолжить?

Третьим из приглашенных слуг оказался лесник. Как пояснил Федор, жил тот в отдельной избушке неподалеку от барской аллеи. Вид слуга имел неказистый – низкий, мельтешащий, смахивающий на мелкого жулика.

– Озеро, стал быть… – Для солидности лесник взял паузу и причмокнул. – Не слыхали небось, как его в народе-та кличут?

– Не слыхал, – подтвердил Корсаков.

– Чортовым! – протянул лесник, выпучив глаза. – Это баре его Глубоким прозвали, а народ все больше – Чортовым. Мне-то все равно, хоть так, хоть сяк. Озеро-та и впрямь глубокое. И живет в нем чорт!

– Какой такой «черт»? – удивленно вскинул брови Владимир, подыгрывая рассказчику.

– Знамо какой! Самый что ни на есть настоящий чорт. Водяной токмо! Он и барчука под воду утащил, брата баринова, стал быть. И сам барин его там на дне повстречал, оттого и не вернулся!

Лесник посмотрел куда-то за спину Корсакова и поежился. Владимир не сомневался, что Федор всем видом демонстрирует, какие кары он применит к болтливому леснику, когда останется с ним наедине.

– Это все очень интересно, конечно, но что такого произошло с озером, отчего Николай Александрович решил туда погрузиться?

– Дак я ж о том и говорю! Чорт! Проснулся, видать. Я ить ночью как-то глянул – а озеро горит!

– Огнем горит?

– Да не, барин, каким огнем! Светом горит! Жутким таким. Не ангельским, стал быть. А потом ухнуло. Так, что у меня аж внутри все, эт самое, ёкнуло. Будто упало что-то здоровое, стал быть, да токмо уханье слышно, а удара нет. А потом протяжно так застонало что-то. Навроде лося. Токмо не знаю я, уж какого размера лось, стал быть, чтобы так стонать…

– Федор, а вы что-то такое видели или слышали? – повернулся к камердинеру Корсаков.

Тот помялся несколько секунд, очевидно смущенный, но затем все-таки ответил:

– К сожалению, да. Наблюдал зарево со стороны озера однажды ночью.

– Любопытно, – протянул Корсаков.

– И рыба не пойми куда делась, – вставил лесник. – В озере, стал быть, рыбы много было. А после того как загорелось и ухнуло – нет ни одной!

VI

1881 год, июнь, усадьба Коростылевых, вечер

Хоть Корсаков собирался осматривать озеро с утра, но любопытство взяло верх. В сопровождении камердинера Владимир, Постольский и Беккер спустились по аллее вниз, к самому берегу. Корсаков встал на лодочном причале и вгляделся в тихие воды. Наталья Коростылева оказалась права – несмотря на то что летом солнце не заходит долго, особенно в здешних широтах, окружающие ели скрадывали его последние лучи. От этого гладь озера казалась почти черной.

– Вода здесь чистая и прозрачная, но не ночью, конечно, – словно прочитал его мысли Федор, остановившись рядом.

– Я так понимаю, Николай Александрович попытался погрузиться при свете дня?

– Конечно. Озеро не зря прозвали Глубоким – в нескольких шагах от берега дно резко уходит вниз. Но не отвесно, поэтому Николай Александрович рассчитывал, что ему удастся спуститься на достаточную глубину.

Корсаков кивнул и оперся на поручни причала. Хотя его и привели сюда обстоятельства в высшей степени трагические и загадочные, сложно было не насладиться теплым вечером, легким бризом, запахом хвои и тихим плеском воды.

– Как думаете, Федор, что сподвигло вашего хозяина погрузиться в озеро?

– Не могу знать. Николай Александрович всегда был здравомыслящим человеком, но в последние дни он переменился – когда услышал разговоры про свечение и звуки из озера. В ночь перед погружением он запретил слугам подходить к окнам, а сам остался в своем кабинете. Возможно, даже спускался к причалу. Но утром я застал его полным мрачной решимости, простите мне высокопарные слова. Будто он считал своим долгом что-то сделать. Но что – не могу сказать.

– Опишите, как прошло погружение.

– Конечно. Тем утром Николай Александрович повелел доставить на причал костюм и все оборудование. Должен отметить, что он был выдающимся инженером, поэтому принадлежности для погружения дорабатывал самостоятельно. Мы установили три прибора: насос для закачки воздуха, лебедку и говорильный шнур.

– Говорильный шнур? – переспросил его заинтересованный Беккер.

– Да. Николай Александрович придумал специальный шнур, крепящийся к шлему. С нашей стороны устанавливалась трубка, похожая на телефонную… – Федор остановился и попытался пояснить. – Это, знаете, такое изобретение…

–…которое позволяет по проводу переговариваться с людьми на большом удалении, – кивнул Корсаков. – Знаю о таком. Но где вы-то его успели увидать?

– Предприятие Николая Александровича занималось разработкой усовершенствованной телеграфной линии, – ответил Федор. – В частности, за несколько недель до своей гибели он ездил в Нижний Новгород^[6] на испытания, а я его сопровождал.

– Любопытно, продолжайте, – попросил Владимир.

– Да мне нечего особо добавить. Николай Александрович опробовал одно из своих изобретений на скафандре. Когда он говорил достаточно громко, то я мог слышать его через шнур. Обратно, правда, связь была хуже.

– И все равно – ничего себе, – с искренним уважением протянул Постольский.

– Но все же вернемся к погружению, – напомнил Корсаков.

– Конечно. Николай Александрович взял вешки и гарпун…

– Гарпун? – Владимир удивленно вскинул брови. – От кого он там гарпуном отбиваться собрался? От водяного?

– Не могу знать. – Федор поморщился, словно неудачная шутка про его хозяина ранила его. – Он рассчитывал ставить вешки через каждые двадцать шагов, чтобы не сбиться на обратном пути. В случае необходимости мы также могли вытянуть его лебедкой.

– Но не вытянули…

– Нет, – грустно подтвердил Федор. – Сначала все шло благополучно. Николай Александрович опустился под воду с головой. Он то и дело кричал мне в трубку: «Двадцать шагов, первая вешка», «Двадцать шагов, вторая вешка». Потом замолчал, но продолжал отвечать, когда я спрашивал его. Говорил: «Да, да, вешки стоят».

Чем дальше вспоминал камердинер, тем мрачнее он становился.

– Затем он воскликнул: «Что это?» Я спросил, что он видит, но Николай Александрович не ответил. Я предложил вытащить его лебедкой, но он запретил: «Нет, я иду дальше». Прошло несколько минут. Я слышал, как он что-то бормочет себе под нос, но не мог разобрать слов. Несколько раз просил его говорить громче, но безуспешно. А потом, внезапно, я отчетливо услышал, как Николай Александрович говорит: «Господи, это правда! Он здесь!» А затем закричал. Дико. Захлебываясь криком, не водой. Мы тут же потянули лебедку назад, но она шла слишком быстро. Я понял, что Николая Александровича на другом конце нет. И действительно, мы вытянули лишь оборванную леску. То же самое случилось со шлангом для воздуха и говорильным. Мы бросились на поиски. Прочесывали озеро на лодках, ныряли на глубину. Но костюмами никто из нас пользоваться не умеет, а без них достигнуть дна невозможно. Хозяйка говорит, что с этим домом и озером что-то не так. Как вы понимаете, теперь я с ней согласен. Что бы ни обитало там, на дне, оно забрало Николая Александровича.

* * *

Корсаков отпустил Федора, оставшись в компании Постольского и Беккера. Он снял обувь, закатал брюки и уселся на край причала, свесив ноги в воду. Помедлив, Вильям Янович присоединился к нему, задумчиво бултыхая ступнями. Постольский, возможно, и хотел бы последовать их примеру, но форменная одежда не славилась своим удобством, а разоблачаться он не намеревался. Поэтому поручик просто опустился рядом на доски причала. Корсаков обратил внимание на почти полное отсутствие мошек и комаров, казалось бы неизбежных вечером на берегу. Возможно, это тоже был некий зловещий знак, но пока эта особенность Владимира скорее радовала.

– Итак, господа, что скажете? – обратился он к своим спутникам.

– Запутанное дело, – отозвался Павел. – Конечно, у нас на руках пока слишком много непонятного. И ты, безусловно, куда опытнее меня в этих делах, поэтому, может, и не согласишься. Но я пока не уверен, что мы столкнулись с чем-то действительно необъяснимым.

– Похвальный скепсис, – хмыкнул Корсаков. – А что же касается страхов Коростылевой? Странных звуков и шорохов в доме?

– Ты сейчас меня испытываешь, да? – догадался Постольский. – Это все можно списать на расстройство и временное помешательство из-за смерти мужа.

– А как объяснишь перемены в характере Николая Александровича?

– Пока никак, – признался Павел. – Но, быть может, мы найдем что-то в его бумагах, что прольет свет на его поведение. И давай не будем забывать, что Коростылев – выдающийся инженер. Он явно не мог заниматься развитием телеграфа один. Это вотчина военных, а значит, без них не обошлось. Возможно, на Николая Александровича оказывали давление другие державы.

– А что же он такого увидел на дне, как говорит Федор? Германского шпиона? – не отставал Владимир, испытующе глядя на приятеля.

– Что угодно. Там темно и глубоко. Он вполне мог перепугаться, увидев, скажем, рыбу. Или бобра, например.

– Только рыба, как мы уже знаем, исчезла или погибла, – парировал Корсаков. – А для бобра глубоко, не находишь? И что тогда за свет описывали слуги?

– Позвольте, я встряну в ваш разговор, ибо у меня есть одна теория, – подал голос Беккер.

– Конечно, Вильям Янович, поделитесь, – повернулся к нему Владимир.

– Служанка Натальи Аркадьевны упомянула странный цветок, найденный на берегу. К тому же мы знаем, что озеро невероятно глубоко. Что, если на дне его таятся неизвестные пока науке организмы? Например, мы знаем, что некоторые морские водоросли могут светиться под водой. Это бы объяснило сияние. Конечно же, для обычного лесника, не бывавшего за пределами своей деревни, подобное зрелище будет отдавать дьявольщиной.

– Светящиеся водоросли в пресноводном озере да в Новгородской губернии? – ехидно уточнил Корсаков.

– А что есть озеро, как не лужица, оставшаяся от древнего океана? – ответил вопросом на вопрос Беккер. – Повторюсь, мы не знаем, что можем найти на глубине.

– Итак, один человек предполагает вмешательство заграничных разведок, другой – неведомые светящиеся водоросли, – констатировал Корсаков.

– Ты чем-то недоволен? – спросил Постольский.

– Нет, – ответил Владимир. – Учитывая обстоятельства – не самые худшие теории. Пойдемте-ка спать, господа. Как говорится, утро вечера мудренее. Тем более ночь, возможно, подкинет нам новых поводов для раздумий.