Хотя мысли о дяде и заставляли кровь закипать в жилах от ярости, Владимир был вынужден признать, что годы занятий не прошли даром и Михаил Васильевич натаскал его на совесть. Спустя несколько дней упражнений отвыкшее от тренировок тело начало вспоминать некогда привычные движения. Живого партнера, конечно, недоставало, но Корсаков удовлетворился воображаемым противником, ожидаемо – с дядиным лицом. Владимир атаковал, парировал, финтил, уходил от ударов пируэтами – и жалил, колол, резал и рубил ненавистного врага, зло и остервенело.

«Вы только посмотрите на него! А ведь кто-то совсем недавно насмехался над юнкерами!»

Корсаков, тяжело дыша, остановился. Оглядываться и спрашивать: «Кто здесь?» – было бесполезно. Голос прозвучал в его голове. Интонацией он здорово походил на Петра, но неуловимо от него отличался. И Владимир прекрасно знал, кто умеет так шептать.

Голос ассоциировался у него с болью. И дело было даже не в том, при каких обстоятельствах Корсаков обрел свой дар с беспокойным соседом в придачу и какую цену за них захватил. Нет. Скорее сама природа их сосуществования была тождественна взаимоотношениям человека с болью. Когда она напоминает о себе постоянно, ты учишься жить с ней, привыкаешь, учишься игнорировать. Когда боль отступает, ты забываешь о том, что она тебя вообще терзала. Так и сейчас – пробыв два дня в перчатках, подаренных полковником, Корсаков как-то незаметно забыл о постоянном присутствии чужого сознания у себя внутри. И теперь, когда оно бесцеремонно напомнило о своем существовании, не собирался с ним мириться.

Владимир направился к краю поляны, где скинул перчатки, и уже протянул за ними руку, когда понял, что их нет на месте. Вместо них на сочной зеленой траве валялся грубый собачий ошейник. От неожиданности Корсаков зажмурился и попытался прогнать морок. Но когда он вновь открыл глаза, ошейник так и остался лежать на месте.

«Ты этого хочешь? – издевательски поинтересовался шепот. – Стать цепным псом на чужой службе?»

– Нет, – пробормотал Владимир. – Я сам себе хозяин. Цепной пес здесь один, и сейчас он на моей службе! Поэтому заткни свою пасть!

Он уже понял, что ошейник – это обман зрения, насланный двойником, за которым скрываются перчатки. Это не на шутку напугало его и разозлило. Сейчас двойник просто играл с Корсаковым. Но если ему подвластны такие вещи, что помешает ему однажды подменить собой собеседника? Изобразить твердый пол на месте, где зияет провал в несколько этажей? Задумать еще какую-нибудь каверзу, на которую у Владимира сейчас недоставало фантазии?

Он резко схватил ошейник с земли. Тот, как по команде, превратился обратно в перчатки. Владимир самодовольно усмехнулся, радуясь маленькой победе над двойником.

«Подумай как-нибудь, из чего сделаны эти перчатки, раз они обладают такой чудесной силой».

Слова еще не отзвучали в его голове, как Корсаков с омерзением увидел, что пытается натянуть на ладонь еще сочащуюся кровью кожу, грубо сорванную с чьей-то руки. Желудок подступил к горлу. Владимир вновь зажмурился – и довел дело до конца, не открывая глаз, пока не почувствовал знакомое мягкое тепло и покалывание на кончиках пальцев. Когда он вновь посмотрел на свои ладони, на них были надеты самые обыкновенные кожаные перчатки.

* * *

Тропинка вывела Корсакова на берег озера. Он остановился, разглядывая спокойную темную гладь, и попытался унять бьющую его дрожь. Полковник был прав – что бы ни разбудило дремлющую внутри него сущность после визита в особняк Ридигеров и Дмитриевское училище, но безответственность Владимира, дважды доверившего свое тело двойнику, пугающе умножила силы непрошеного гостя. Тот узнал Корсакова. Узнал слишком хорошо. И явно намеревался этим воспользоваться. Еще пару месяцев назад двойник говорил с ним лишь во сне, шепотом. Но в Смоленске он подчинил себе тело Корсакова и даже сумел обмануть Христофора Севастьяновича Горегляда, витебского знахаря, что помогал Владимиру в расследовании. Лишь вмешательство полковника спасло Корсакова, а возможно – и многих других. Владимир машинально поправил перчатки на ладонях.

Увлекшись раздумьями, он не сразу заметил человека, сидящего на корточках у самой кромки воды. Корсаков помотал головой, отгоняя прочь мрачные мысли, и присмотрелся. Растрепанная копна каштановых с проседью волос быстро подсказала, с кем Владимир имеет дело.

– Доброе утро, Вильям Янович! – крикнул он.

– Ой! – Беккер вздрогнул и комично плюхнулся на пятую точку. – Владимир Николаевич, вы меня напугали!

– Прошу прощения, – сочувственно улыбнулся Корсаков, подошел поближе и подал ученому руку.

– Так, значит, мне не почудилась хлопнувшая дверь, – констатировал Беккер. – Не спится?

– Можно и так сказать, – уклончиво ответил Владимир. – А вы чего так рано встали? Снилось что-нибудь неприятное?

– Неприятное? – переспросил Вильям Янович. – Да, пожалуй, нет. А что? Вас мучили кошмары?

– Нет, – быстро ответил Корсаков. – Так, к слову пришлось. Что вы делаете в такую рань у озера?

– О, это отличный вопрос! – Беккер чуть не подпрыгнул от возбуждения. – Понимаете, мне не давал покоя рассказ Софьи. Ну, тот, что про странный цветок, найденный на берегу. Я решил прогуляться вдоль озера – и вот, полюбуйтесь! Мне, кажется, улыбнулась удача!

Он отстранился, давая Владимиру разглядеть диковинное растение, болтающееся в воде у самого берега. Корсаков подошел поближе и похлопал себя по карманам в поисках очков для чтения, но быстро вспомнил, что они остались во флигеле. Пришлось присесть у кромки воды и прищуриться.

Растение действительно выглядело незнакомо. Если это и был цветок, то прятался он в отвратительного вида луковице, выпустившей вокруг себя тонкие и гибкие щупальца-корни. Возможно, дело было в мерном покачивании озерной воды, но Корсакову показалось, что отростки шевелятся, как живые.

– Что-то не похоже на красивый цветок, – скептически протянул Владимир.

– О, думаю, он распустится, когда солнце окончательно встанет, – махнул рукой Беккер. – Но это и не важно. Вы когда-нибудь видели что-то подобное?

– Не припомню, – признался Корсаков. – Хотя, если подумать, он немного напоминает по виду корни цикуты^[7].

– Заметили? Да, мне тоже пришла в голову эта мысль. Возможно, поэтому Николай Александрович сказал, что растение… как там его… баг… бог… – Беккер весь сморщился, пытаясь вспомнить понравившееся слово, но все-таки сдался и закончил: – ядовитым. А вы неплохо разбираетесь в ботанике, Владимир Николаевич!

– Нет, что вы, только в ядах немного, – усмехнулся Корсаков.

– К слову, о ядах! – обрадовался Беккер. – Я вижу, вы в перчатках. Не могли бы мне помочь?

Он указал на стоящее рядом ведерко, наполовину наполненное водой.

– Софья, конечно, сказала, что брала цветок голыми руками без последствий, но, пожалуй, не будем рисковать, да? – извиняющимся голосом продолжил Вильям Янович.

За годы трудов Корсакову довелось столкнуться со множеством малоаппетитных явлений – тела жертв, вскрытия, вивисекции. Некоторые операции приходилось проводить самостоятельно. Но Владимир все равно содрогнулся от отвращения, когда подцепил в воде мерзкое растение и плюхнул его в ведерко Беккера.

– Замечательно! – Вильям Янович, похоже, его брезгливости не разделял и был счастлив, как ребенок, которому подарили новую игрушку.

Они вернулись в усадьбу по тропинке вдоль берега, разведанной Беккером. Дорожка вывела их к сосновой аллее, причалу и лестнице. Часы Корсаков оставил в комнате, но по положению солнца предположил, что время близится к семи утра.

Уже подходя к флигелю, они увидели знакомый силуэт в синей форме. Постольский стоял на крыльце и мило беседовал с Софьей. Заметив гостей, девушка покраснела и поспешно ретировалась обратно в дом, а Постольский нервно поправил ворот мундира.

– А ты, как я погляжу, успешно налаживаешь связи с туземцами, – ехидно заметил Корсаков.

Павел зарделся почище служанки, но от необходимости отвечать его спас появившийся Федор.

– Господа, Наталья Аркадьевна нездорова и просит прощения, что не может присоединиться к вам за завтраком. Где вам будет удобно откушать? Могу предложить столовую либо же веранду.

Корсаков переглянулся со спутниками и ответил за всех:

– Погода сегодня чудесная. Давайте на веранде.

* * *

Беккер, которому явно не терпелось приступить к изучению находки, поспешно проглотил два яйца всмятку и скрылся во флигеле. Корсаков заранее одолжил ему саквояж с походной лабораторией, за что профессор оказался весьма признателен:

– Вы просто спасли меня, Владимир Николаевич! Я уж было собирался препарировать растение столовыми приборами.

На веранде остались только Корсаков и Постольский. Стол перед ними просто ломился от еды. Усилиями Марфы Алексеевны и еще одного слуги, паренька в белых перчатках, из кухни на веранду перекочевали каша, котлеты, яйца (всмятку, а также в виде омлета и болтуньи), пироги (с мясом и ягодами), а еще сыр, холодное мясо, масло, мед и прочие угощения. Вопреки обыкновению, Владимир пил крепкий чай – он разумно полагал, что кофе старая кухарка варить не умеет, а потому не рискнул притрагиваться к любимому напитку, к тому же щедро разбавленному молоком с пенкой.

Особое внимание Марфа Алексеевна уделила Постольскому. На его тарелку перекочевало столько еды, что выросшая гора наполовину скрыла его от сидящего напротив Корсакова.

Когда Павел попытался остановить неиссякаемый фонтан щедрости, кухарка укорила его, будто неразумное дитя:

– Эвон чего удумал! Ты на себя-то глянь! Худющий же, аж смотреть страшно, сердце кровью обливается. Ты не спорь, а кушай. Иначе как будешь службу государеву нести да изуверов ловить?

После чего Марфа Алексеевна предприняла попытку заткнуть поручику рот, воспользовавшись пирожком вместо кляпа. Когда Постольский насилу отбился, а кухарка со слугой оставили их в одиночестве, Корсаков не выдержал и поддел приятеля.

– Слушай, похоже, все женщины в усадьбе находят тебя неотразимым. Умоляю, поделись: в чем секрет твоей привлекательности? – спросил он, с лукавой улыбкой перекатывая монету меж пальцев.

Реакция Павла удивила его. Владимир привык к неопытности поручика и его постоянному смущению. Однако, вместо того чтобы еще сильнее покраснеть и замкнуться, Павел откинулся на спинку летнего кресла и спросил сам:

– А что, думаешь, тебе бы пригодился?

Корсаков несколько опешил, а Постольский продолжил:

– Слушай, я признаю, что до твоих знаний мне очень и очень далеко. Более того, я благодарен, что ты со мной ими делишься. Но, прошу, постарайся сдерживаться со своими шуточками. Если же тебя действительно интересует, как начать нравиться окружающим, то для начала перестань ходить со столь высокомерным видом и отпускать колкости. Думаю, поможет.

Сказав это, Павел спокойно отпил чай и принялся ждать ответа. В повисшей тишине звякнула упавшая на стол монета. Корсаков понял, что во время тирады Постольского он застыл с открытым ртом, застигнутый врасплох внезапной отповедью. Пришлось напомнить себе, что Павел прошел военное училище и с обидными шуточками «старших» знаком отнюдь не понаслышке. Более того, будущий поручик посмел пойти наперекор традиционному «цуку», даже зная, что это может означать конец его еще не начавшейся карьеры.

Корсаков устыдился – он вновь повел себя как вредный подросток, обидев приятеля. И если раньше в таких случаях ему на помощь приходил брат, как никто другой умевший сгладить неловкость в общении с окружающими, то теперь ему приходилось разбираться с последствиями своей несдержанности самостоятельно.

– Кхм, я… постараюсь, – ответил он, не найдя в себе сил извиниться.

– Буду признателен, – отозвался Павел. – Что же до Софьи… В общем, я довольно много узнал о том, как слуги относятся к произошедшему.

– И как же? – спросил Владимир, благодарный за возможность сменить тему.

– Они напуганы. Так же, как и хозяйка. За Наталью Аркадьевну все очень переживают. Коростылева они любили, но в последнее время, как говорят, он сильно переменился.

– Они сказали, каким образом?