Бао сделал вид, будто ничего не заметил: Линь дралась именно так, как он ее научил. Выписавшись из больницы, Весельчак не захотел оставаться в Ханое. Собрал свои вещички и уехал. По слухам, чтобы участвовать в подпольных боях без правил в Дананге.

Линь дралась с ним молча. Выслушала оскорбление, после чего расправилась с обидчиком. Ничего особенного ей для этого не потребовалось: нужно просто быть умнее, крепче и злее всех остальных присутствующих.

Раздавив семечку ногтями, Бао отправил ее в рот, выбросив лузгу. По-прежнему внимательно смотря на Линь.

– Это война, – наконец сказал он.

– Да, – ответила Линь, откидываясь на спинку кресла. Кресла у Бао были удобные. Сшитая вручную обивка, мягкие подлокотники. Линь запрокинула голову назад так, что затылок лег на спинку, а лицо оказалось обращено к потолку. По нему стекала полосками влага, отчего белая краска вздувалась, пузырилась. В кабинете было прохладно. Какой смысл быть боссом, если к этому не прилагается кондиционер.

Линь курила, по-прежнему прижимая к виску лед, и смотрела на то, как по потолку течет вода. Слушала хруст ломающихся в пальцах Бао семечек; стук игральных костей и кружек с пивом на столах в соседнем помещении убаюкал ее, вернув к тому первому разу.

Глава 03

Девятнадцать лет, пьяная, потерявшаяся. Языка не знает, слишком перепуганная, чтобы спросить, где она, на такси денег нет. Все до последнего доллары потрачены на свежее пиво. Пустой желудок, сожалеющий о том, что она не купила немного жареных соевых бобов. Вареного арахиса. Хоть чего-нибудь.

Мощеный переулок, со всех сторон стены, Старый Квартал. Посетители биа-хой, которую она только что покинула, проводили ее взглядами, угрюмую, с красными глазами. Жара, хуже, чем обычно, невыносимая, несмотря на поздний час, духота. Нервы у всех на взводе, последствия устроенной китайцами на прошлой неделе облавы. Призматическая граната, брошенная в дорогой ресторан, популярный среди китайских военных: два убитых офицера, два убитых официанта, десяток раненых. Не самое громкое нападение, вот только одним из убитых офицеров был генерал. Поэтому прошли облавы и аресты, появились трупы молодых мужчин и молодых женщин, которых подвергли страшным пыткам, а затем вывесили на всеобщее обозрение. Всюду осведомители, всюду Вьетминь, никому нельзя верить, ни с кем нельзя говорить откровенно.

Пошатываясь, она двинулась по переулку. Этот район назывался «Тридцать шесть улиц». Возможно, когда-то улиц действительно было тридцать шесть, до того, как был построен Старый Квартал. Тридцать шесть улиц для тридцати шести гильдий ремесленников, существовавших здесь семьсот лет назад: ткачей, изготовлявших шелковые ткани, ювелиров, работавших с серебром, столяров, работавших с деревом и бамбуком, лекарей, готовивших целебные отвары из трав, портных, шивших самую разную одежду.

Что бы ни находилось здесь в прошлом, сейчас это были мириады улочек, переулков, проходных дворов и погруженных в вечный полумрак тупиков, упирающихся в глухие кирпичные стены. Указатели сорваны, чтобы сбить с толку китайцев. Линь заблудилась в этом лабиринте, не зная, как вернуться домой, обратно в ту тесную, пропитанную страхом квартирку, где она жила вместе с Кайли и Фыонг. Она направилась к выходу из переулка, не обращая внимания на проносящиеся мимо стада глиммер-мопедов; оказавшись на улице, она как-нибудь сориентируется. Будет ковылять до тех пор, пока не окажется в каком-нибудь знакомом месте.

– Младшая сестра, куда ты идешь? – В тени мужчины, трое, рядом со своими видавшими виды мопедами. Двое играли во вьетнамские шахматы, третий наблюдал за ними; сейчас все трое смотрели на Линь.

Не обращая на них внимания, та прошла мимо, опустив голову.

– Младшая сестра, присоединяйся к нам, выпей чего-нибудь, – окликнул ее один из мужчин.

Линь оглянулась. Говоривший был с обнаженным торсом, а его приятели закатали рубашки, открывая животы. Тот, что без рубашки, был обрит наголо; в руке он держал бутылку дешевого ржаного виски.

Упали редкие капли дождя, крупные, оставляя пятна размером с ладонь. Плюх – шаг – плюх – шаг – плюх.

Линь ускорила шаг, стремясь оказаться подальше от липкого внимания троицы. Поскользнувшись в лужице, она едва удержала равновесие, тотчас же поскользнулась снова и растянулась на земле.

Мужчины рассмеялись. Линь поморщилась. Смущенная, она постаралась побыстрее встать и опять поскользнулась.

У нее перед лицом появилась рука.

– Давай помогу!

Отстранив протянутую руку, Линь с трудом поднялась на ноги. Только теперь до нее дошло, как же здесь темно – наверное, отключили свет. В оставшейся метрах в тридцати позади биа-хой уже забыли про нее. В нескольких шагах справа перед своим домом сидела старуха. Сморщенная, седые волосы с прямым пробором, смуглая уроженка гор, сидящая на шестидюймовом бамбуковом стульчике, моющая посуду в большом пластмассовом тазу. Она не смотрела на Линь. На этих улицах происходило много такого, что люди предпочитали не видеть.

Линь остро прочувствовала то, в каком она виде. Плечи голые, вся ее одежда – черная безрукавка, джинсы в обтяжку, на ногах резиновые вьетнамки. От жары и жирных капель дождя ткань рубахи прилипла к телу. Бритоголовый мужчина – примерно одного роста с Линь – окинул ее взглядом с ног до головы, задержавшись на груди.

– Оставьте меня в покое! – сказала Линь. По-английски.

Лицо мужчины стало твердым.

– Что ты сказала?

Линь лишь стиснула губы.

– Что ты сказала? – повторил мужчина. – Ты вьетнамка?

То, что было дальше, произошло быстро.

Линь попыталась протиснуться мимо него…

…он ударил ее в живот зажатой в кулаке бутылкой виски…

…она согнулась пополам, и ее вырвало прямо ему на ноги. На босые ноги в пластиковых шлепанцах.

Застонав, Линь схватилась за живот, чувствуя во рту привкус рвоты. Отпрянув назад, мужчина обозвал ее шлюхой.

– Эй! Оставьте ее в покое! – крикнул кто-то. Старуха на пороге своего дома, все-таки решившая увидеть.

– Поешь дерьма, стерва! – бросил ей мужчина.

– Маленький член!

– Ты черная, словно собачье дерьмо!

Пауза, затем гневно:

– Я позову своего сына!

Мужчина без рубашки выхватил из-за пояса нож, лезвие маленькое и зазубренное, и показал его старухе.

– Убирайся к себе домой!

Старуха ничего не сказала.

Мужчина снова махнул ножом.

– Я перережу тебе глотку!

Старуха встала.

– У тебя член как этот нож! Я позову своего сына! – С этими словами она забежала в дом, оставив посуду на асфальте.

Мужчина снова обратил все свое внимание на Линь.

– Жирные губы. Такими хорошо сосать член!

– Аппетитная девчонка! – добавил один из его приятелей.

Другой приятель, безразличный к происходящему, по-прежнему смотрел на доску, обдумывая следующий ход.

Урок, который Линь усвоила еще в юности: если собираешься действовать, отдавайся этому полностью. Никаких полумер.

Она изо всех сил ударила мужчине с голым торсом пястью в нос. Хрустнули кости, мужчина отшатнулся назад, выпавшая из руки бутылка разбилась вдребезги.

Голова Линь резко дернулась вбок. Белая вспышка боли, и она полетела вниз, ободрав ладони о мокрый асфальт.

Бритый наголо снова обозвал ее шлюхой, лягнув ногой в живот. Выпучив глаза, Линь судорожно вскрикнула, катаясь в луже. К первому мужчине присоединился второй. Оглушивший Линь ударом кулака. Линь перекатилась на спину, включился инстинкт, она согнула ноги, готовая резко их выбросить, когда кто-либо из мужчин подойдет слишком близко.

Страх прояснил ее сознание: теперь она видела и слышала своих врагов, чувствовала их запах, следила за тем, как они движутся, обходя ее с двух сторон.

Страх прояснил ее сознание, показав их черные намерения.

Страх, первобытный, животный.

Линь вонзила пятку в яйца тому, который приблизился первым; тот застонал, хватаясь за промежность, и попятился назад. Вместо него показалось изрытое оспой лицо, Линь нанесла удар ногой, мужчина сорвал с нее вьетнамку, стараясь ухватить за ногу, Линь лягнула его снова. Рассмеявшись, мужчина отступил назад. У него кровь на верхней губе и подбородке, нос сломан. И тем не менее он улыбнулся. Сверкнув зубами, наслаждаясь собой. Он шагнул к Линь, и у него в руке сверкнуло лезвие ножа. Линь сдвинулась назад, по-прежнему лежа на спине, но ее голова наткнулась на каменный водосток. Мужчины расположились у ее ног. Вожак с изрытым оспой лицом, с ножом и разбитым носом, его приятель, зажимающий себе пах, третий мужчина по-прежнему оставался поглощен игрой, по-прежнему обдумывал свой следующий ход.

– Лучше бы ты согласилась выпить с нами, – сказал тот, что с обнаженным торсом.

– Вряд ли, поскольку мне пришлось бы понюхать зловоние сточной канавы, исходящее из твоего рта.

– Мы научим тебя вести себя так, как подобает вьетнамке!

– Похоже, я это уже поняла.

Мужчины надвинулись на нее, Линь снова нанесла удар ногой, опять попав второму нападающему в промежность. Тот рухнул навзничь, Линь помимо воли улыбнулась. Трудно побороть чувство удовлетворения от точного попадания пяткой по яйцам, дважды.

Улыбка продержалась у Линь на лице добрых полсекунды. До тех пор, пока тот, что с обнаженным торсом, не всадил в нее свою ногу. Линь вскрикнула, а мужчина уже склонился к ней, с горящими глазами, зажимая ей рот.

Его пальцы вонзились ей в подбородок.

– Ты здесь чужая!

Один его палец случайно приблизился ко рту Линь, та его укусила, чувствуя, как у нее внутри вскипает что-то ликующее и неистовое. Настал черед мужчины вскрикнуть, громко, пронзительно; он попытался выдернуть палец, но Линь лишь укусила сильнее, и ей в рот брызнула кровь. Что-то ударило ей в лицо, но она только крепче стиснула челюсти; мужчина снова ударил ее в лицо, она ударилась затылком об асфальт, и…

…свет ослепил ее. Линь закашлялась, выплевывая кровь и кончик пальца. Освобожденная от веса тела мужчины, она откатилась в сторону и подняла руку, защищаясь от яркого сияния фар мопедов, озарившего переулок.

Силуэты, три.

– Маленький член! – Голос старухи, где-то за головой Линь. – Мой сын здесь!

Трое новоприбывших двинулись по переулку; те двое, что напали на Линь, медленно попятились назад. Свет с противоположной стороны, еще мопеды. Еще люди. Линь поднялась на четвереньки, встала на ноги, выпрямилась во весь рост.

Свет озарил того, кто, вне всякого сомнения, являлся предводителем новоприбывших. Густые седые волосы, свисающая изо рта сигарета, проницательный взгляд, спокойный, немигающий. За ним по пятам следовал смуглый мужчина с выпученными в ярости глазами.

– Дядя Бао, – залепетал тот, у которого лицо было изрыто оспой. – Я не… я не знал… не знал, что вы…

– Пчелиный Улей Хунг, – сказал седовласый, – я тебя знаю. Ты тратишь заработок своей жены на виски и ставки на бокс.

– Приношу свои извинения, дядя…

– Ты мне задолжал десять миллионов триста тысяч донгов. Срок возврата истек три дня назад.

Пчелиный Улей Хунг молча потупился.

– Теперь ты уже должен мне пятнадцать миллионов.

Пчелиный Улей поднял было взгляд, но ничего не сказал.

– Заплатишь тетушке Бе, – продолжал Бао, указывая на старуху, – за нанесенное ей оскорбление.

Пчелиный Улей последовательно скривил губы в две разных фигуры, после чего кивнул и снова потупился.