– Товарищ Мосин? – спросил Гуслин.

– Я.

– Вам пакет. Распишитесь и немедленно ознакомьтесь.

– Обождите, мы только товарища отпустим, – недовольно скривился Мосин.

Но тут же передумал, когда под нос секретарю комиссии ткнули красную книжицу, схватил ручку, разбрызгивая чернила, поставил автограф и разорвал пакет. Гуслин не стал дожидаться, пока Мосин одолеет содержимое, и тут же вышел. Травину он незаметно подмигнул. Секретарю комиссии потребовалось несколько минут, чтобы изучить машинописный лист, он водил пальцем по строчкам и шевелил губами. Фельцман не выдержала, отобрала у Мосина послание и быстро прочитала.

– Это вас напрямую касается, товарищ Травин, – сказала она, в голосе женщины сквозило торжество, – вот, ознакомьтесь сами. Что скажете?

Текст, который ему тыкала в нос представитель Рабкрина, Сергей уже видел. Два года назад начальник Московского управления уголовного розыска Емельянов показал ему рукописный вариант, теперь же его перепечатали на машинке. Травин усмехнулся, и зачитал вслух.

«Копия.

Архив НКВД, дело номер (зачеркнуто).

Заявление.

Довожу до твоего сведения, что агент угро Травин Сергей Олегович есть недобитая контра, обманом проникшая в органы. Сволочь эта беляцкая происхождение имеет самое что ни на есть эксплуататорское. Отец его, купец первой гильдии Олег Травин, держал в Выборге завод и рабочих угнетал, а как социалистическая революция победила, драпанул в Америку.

В 1919 году этот Травин воевал на стороне белофиннов в нашей Советской Карелии и только из-за уничтожения документов смог избежать справедливого наказания. После войны эта контрреволюционная гнида обманным путем проникла в ряды доблестной рабоче-крестьянской милиции и до сих пор скрывает свою гнилую сущность, маскируясь под честного агента угро. Прошу разобраться и вывести на чистую воду.

Агент 3-го разряда Иосиф Соломонович Беленький».

– Что скажете? – повторила Фельцман, довольно улыбаясь.

– Кляуза, – твердо ответил Травин, – причем старая. Беленький это в марте двадцать седьмого написал, товарищ Емельянов, начальник московского угро, сделал запрос товарищу Гюллингу, и тот письменно подтвердил, на чьей стороне я воевал. Вы, товарищ Фельцман, тоже можете Эдуарда Александровича запросить, уверен, он меня еще помнит.

Кривая улыбка исчезла с лица Иды Фельцман. Гюллинг был председателем Совнаркома Автономной Карельской ССР, и его слово весило достаточно много. Гораздо больше, чем слово бывшего агента третьего разряда.

– Просто так наши органы такое письмо бы не прислали, – сказала она раздраженно, – мы обязаны все проверить.

– Конечно, проверим, – поспешно заверил Мосин, – поскольку товарищу Травину осталось работать туточки неделю, а точнее даже, так сказать, меньше, мы перешлем по инстанциям. А вы, Сергей Олегович, пока будьте свободны.

Руки он Травину не подал, стыдливо опустил глаза. Промыслов не испугался, крепко стиснул ладонь, громко сказал, что партия разберется с кляузами. В коридоре Сергей столкнулся с Грунис, бывший полковой комиссар смотрела в окно, вертя в пальцах незажженную папиросу, слова Промыслова она через открытую дверь услышала, ударила кулаком по подоконнику.

– Анонимка?

– Да какая там анонимка, – Сергей уселся на выкрашенную белой краской доску, прислонился спиной к подтаявшему стеклу, – был у нас в московском угро фотограф Беленький, вроде и не цапались с ним, а он взял и донос на меня написал, мол, из эксплуататоров и на стороне беляков воевал. Про беляков чушь, а остальное не проверить никак, губерния-то Выборгская сейчас под финнами, все книги приходские там.

– Вот сволочь, – Грунис смяла папиросу в кулаке, сунула в карман. – Я это так не оставлю, на окркоме вопрос подниму, нельзя, чтобы всякие прощелыги на честного товарища грязь лили. А ты куда смотрел, Коля? Почему партия не вступилась?

– Да ты, Лидия Тимофеевна, шашкой-то не маши, – Промыслов, который тоже вышел в коридор, остановился возле них, – чай не Гражданская на дворе. Разберемся, у меня вот тоже душа не лежит огульно обвинять. Да и Сергей Олегович, смотри, держится спокойно, значит, биография чистая. Но я бы на твоем месте, товарищ Травин, в органы-то обратился и потребовал. От них письмишко пришло, может, уже порешили все, а мы тут пар выпускаем.

– Так и сделаю, – Травин слез с подоконника, чуть было его не оторвав. – Только с делами разберусь.

Окротдел ГПУ занимал несколько зданий Старо-Вознесенского монастыря на углу Алексеевской и Свердлова, Сергею приходилось бывать там раньше, и не всегда по неприятному поводу. Гуслин ждал его возле постового.

– Товарищ со мной, я сам его отмечу.

Постовой равнодушно кивнул.

– Два часа пятнадцать минут, – говорил Гуслин, показывая Травину дорогу, – ну и выдержка у тебя, я уже и пожрать сходил, и прочее пятое-десятое. Другой бы вприпрыжку прискакал, а ты не торопился. Александр Игнатьевич наказал, как появишься, сразу к нему, и чтобы ни с кем ни словом не перебрасывался, вот сижу, тебя тут караулю.

Меркулов сидел в прокуренном кабинете и глядел в потолок, комната была завалена бумагами, они лежали и на стульях, и на шкафах, и даже на полу. При виде Травина особист лениво махнул рукой.

– Гриша, свободен. А ты найди себе место свободное и садись. Только вон ту пачку не трогай.

Сергей, потянувшийся было к ближайшему стулу, снял стопку бумаг с другого, пододвинул к столу.

– Молчишь? – не меняя позы, протянул начальник оперативного отдела.

– Так ты мне сам все сейчас расскажешь.

Прозвучало двусмысленно, Меркулов криво улыбнулся.

– Накладочка вышла, Сергей Олегович, с твоим переводом. Уже и бумаги оформили, а тут этот донос вылез, по новому месту отправили, чтобы там тебя показательно выгнать. Хорошо я успел перехватить.

– Так разбирали его уже.

– Разбирали, да только в прошлый раз, ты мне скажи, если совру, сослали тебя из оперотряда в районное отделение, а потом и вовсе из угро в детскую колонию перевели.

– Не в колонию, а в исполком Рогожский. Как же свидетели, да и Гюллинг за меня поручился?

– Исчезли все бумажки. Донос остался, резолюция – тоже, а документы тю-тю, испарились, заново придется собирать.

– Да кто же у вас мне так подгадить старается?

– По большому счету – никто, – Меркулов потянулся, зевнул, – представляешь, ночей не сплю, разбираю старые дела, чтобы тут все в чистоте оставить. Ну так вот, не меня одного в Ленинград переводят, а еще одного товарища, из Москвы. И он тоже с собой своих людей тянет, на твое место хочет доверенного человека поставить, должность-то хоть небольшая, но важная, начальник отделения связи – он все обо всех знает, там биография как стеклышко быть должна, малейшее подозрение, и сразу отказ. Ну а поскольку бумаге ход даден, останавливаться уже никто не будет, не только место потеряешь.

– Ну и контора у вас, – в сердцах буркнул Травин, – чистый гадюшник.

– Не без греха, – согласился Александр Игнатьевич, – старых-то спецов вычистили, а новые разные приходят, кто по зову сердца, но есть и такие, кто выгоду свою ищет и личные интересы вперед дела ставит. Но ничего, погоди, мы с ними разберемся. Не сразу, лет может десять пройдет, каждого, кто свое истинное лицо показал, к ответу призовем, а то и к стенке поставим. А пока вот так приходится изворачиваться, ты уж прости.

– Так я уже и вещи все в Ленинград отправил, – растерянно сказал Сергей. – И квартиру снял, и с Мухиным договорился, Лизку вон, отвез на выходных, да и мотоцикл уже перегнал.

– Отвез – это хорошо, – хозяин кабинета открыл ящик стола, достал бежевую бумажку, – потому что ты, товарищ Травин, с этой минуты находишься на ответственном задании. Отбываешь в командировку.

Сергей пожал плечами, к подобным выходкам Меркулова он уже привык.

– Ты рожу-то не строй кирпичом, для тебя стараюсь, нельзя тебе сейчас в Ленинград, закопают особо рьяные товарищи, им только повод дай. Поэтому отправишься вот сюда, – и он протянул Сергею картонный прямоугольник.

Травин повертел в руках билет на бесплатный проезд в купе второй категории спального вагона прямого сообщения на двадцать шестое марта с Северного вокзала, курьерский 2/1, на имя Добровольского Сергея Олеговича, старшего снабженца Госспичсиндиката.

– С фамилией не ошиблись? – уточнил он.

– В самый раз, – Меркулов чуть дернул глазом, видимо, собираясь подмигнуть, но передумал, – а то не знакомая? Читал я, какие ты изумительные истории доктору Зайцеву рассказывал, и аж дыхание задерживал, до того красочно и главное, правдоподобно изложено, куда там «Голове профессора Доуэля» или «Аэлите». Тебе бы, Травин, книжки писать, а не кулаками махать.

Сергей замер в ожидании приступа головной боли, но на этот раз пронесло. Когда-то, точнее – всего семь лет назад, он твердо знал, что на самом деле его зовут Евгений Должанский, и родился он не в 1899-м, а почти на сто лет позже. Все его рассказы о будущем, в котором СССР перестал существовать, психиатр доктор Зайцев аккуратно записывал. Как выяснилось, не только во врачебных целях. Кем он действительно является, Должанским или Травиным, Сергея с каждым годом волновало все меньше и меньше. Он отлично чувствовал себя в двадцатых годах двадцатого века, а что впереди и его, и страну, в которой он жил, ждали нелегкие времена – так это мелочи, к трудностям он привык и в одной жизни, и в другой, не важно, какая из них была настоящей, а какая – выдуманной. Правда, любое воспоминание о том, что происходило до контузии, оборачивалось приступом сильнейшей головной боли, которая не снималась никакими лекарствами, но и воспоминания приходили все реже, и боли немного слабели. Словно черту провели тогда, на стыке двадцать первого и двадцать второго годов, за которой настоящая жизнь только началась. И за этой чертой остались, в сущности, чужие ему люди.

– Чита? Это про нее мне с утра цыганка говорила?

– Какая еще цыганка, ты мне голову-то не морочь. И не Чита совсем, а Владивосток. Едешь в Дальневосточный ИНО, они как раз водителя просили не из местных, а наш товарищ, который должен был туда отправиться, сейчас другим делом занят. Покрутишь заместо него штурвал, помотаешься по городу и окрестностям, а как тут все успокоится, и наш товарищ туда подтянется, обратно вернешься. Место бойкое, скучать времени не останется. И вот еще что учти, отдел этот специфический, о нем только в Москве знают у товарища Петерса, да на месте трое из начальства окротдела дальневосточного, а группа, с которой будешь работать, вообще особняком стоит, посему там до тебя никакая чистка не доберется. Так что, товарищ Травин, не на курорт тебя посылаю, а серьезной работой заниматься, хотя ты и на курорте на свою задницу умудряешься приключения находить, да-с. Дело ответственное и непростое, ты ведь газеты читаешь, значит, в курсе, что партия наша постепенно от НЭПы ленинской отходит, осенью вон частников прижала, так дальше будет еще жестче, поэтому буржуи советские из кожи вон лезут, чтобы хоть что-то спасти и вывезти за границу. Есть в нашей стране несколько областей, в частности – Дальний Восток, где пока что частный капитал жив и процветает, в связке с международным. А где иностранный капиталист, там и шпион сидит. Вопросы есть?

– На месте разберусь. – Сергей не стал цепляться к тому, что, кроме Петерса и местных, о секретной группе на Дальнем Востоке знал почему-то еще обычный заместитель начальника полпредства ОГПУ второй категории.