– На работе скажешь, что обещали все выяснить. Досидишь до увольнения, в субботу вечером спокойно уедешь в Ленинград, а уже оттуда отправишься в новую столицу. В Москве заглянешь кое-куда, я тебе черкану сейчас, тебя будут ждать пакет и координаты человека для связи во Владивостоке, пакет ему лично в руки отдашь, и никому больше. Сергей, – Меркулов чуть наклонился вперед, уткнулся цепким и серьезным взглядом прямо в глаза Травина, – то, что в пакете, очень важно, ни почтой нашей, ни телеграфом отправить не могу, только курьером. Постарайся, чтобы в чужие руки не попало, если что случится, уничтожь. И пакет, и того, к кому попадет.

– Сделаю.

– Заодно документики на фамилию Добровольского заберешь, – хозяин кабинета снова откинулся на спинку кресла. – В Чите будешь первого апреля, дальше не торопись, перекантуешься недолго, потому что нужный человек ждет тебя только пятнадцатого апреля ровно в восемь тридцать утра. Заранее во Владивосток не суйся, нечего там лицом светить, но и тут тебе околачиваться нечего, а Чита – город большой, есть где затеряться. Ясно?

Травин кивнул.

– Ну вот и хорошо. Поедешь как буржуй, в спальном вагоне, командировочные, проездные и подъемные на месте получишь. Денег заранее не даю, с Павловского вы с Мухиным и так довольно получили, будет куда потратиться. Да не смотри ты так, я про ваши делишки знаю и даже, так сказать, понимаю, воинская добыча – дело святое, к тому же распорядились вы ей хоть и незаконно, но справедливо.

– Надолго я туда? – Сергей только головой покачал.

Банда Павловского, за которой местное ГПУ гонялось почти полтора года, сгинула в псковских лесах этой зимой, из семи душегубов не сбежал ни один. И никаких угрызений совести Травин по этому поводу не испытывал.

– Месяца два, самое большое три, я, как твой вопрос решу, телеграмму вышлю на Владивостокский почтамт до востребования, дождешься сменщика и возвращайся. Любопытным говори, что место нашел на Дальнем Востоке денежное, за длинным рублем погнался. С Мухиным проблем не будет, не разболтает, если догадается?

– А то ты сам не знаешь, Фомич – человек надежный. Лишнего не скажет, за Лизкой присмотрит, – Травин поднялся со стула. – Спасибо, Александр Игнатьевич, за заботу.

– Ну вот, а то все хмурился и волком смотрел, – Меркулов улыбнулся, поменял несколько листов бумаги местами, чиркнул что-то карандашом, словно показывая, что у него своих дел невпроворот, кроме как Травина уговаривать, и добавил словно мимоходом: – Вот что еще, если ты проездом в Харбине будешь и вдруг старых приятелей встретишь, знакомство возобнови.

– Нет у меня там приятелей, – отрезал Сергей.

– Травин, кончай мне ваньку валять, – особист раздраженно хлопнул ладонью по столу, – обстановка на КВЖД сложная, того и гляди до войны настоящей дойдет, за любую возможность схватимся, и не важно, ты там был в осьмнадцатом, когда людей полковника Монкевица подчистую вырезали, или однофамилец твой, удивительно рожей на тебя похожий… Я ведь не прошу тебя, а приказываю. Сказано забыть о крестьянском происхождении – забудешь. Сказано со старыми друзьями приятельствовать – так и сделаешь. Ясно?

– Слушаюсь, ваше превосходительство, – Травин четко, по-строевому повернулся на каблуках и вышел из кабинета.

Глава 2

26/03/29, вт.

Пакет ждал Сергея в доме номер 3 по Фокиному переулку. Лифтов в шестиэтажном доме, переделанном из доходного в коммунальный, не водилось, Травин поднялся на последний, шестой этаж, толкнул дверь в семнадцатую квартиру. В коридоре пахло керосином и блинами, пацан лет пяти пробежал мимо, толкая перед собой обруч, и затопал вниз по лестнице. Бумажка с фамилией «Пунь» обнаружилась на двери по левой стороне, Сергей постучал, отворила женщина неопределенного возраста, с копной курчавых волос и трубкой в зубах. Клубы ароматного дыма плавали по комнате, пытаясь вырваться наружу через крохотную форточку.

Женщина заперла дверь на цепочку, забрала у Травина бумажку с адресом, достала из ящика комода другой клочок, сложила их вместе, убедилась, что раньше они составляли одно целое.

– На подоконнике, – коротко сказала она и уселась за круглый обеденный стол, на котором стояла пишущая машинка, взгляд у хозяйки комнаты был уставший и равнодушный. – Инструкции внутри, прочитаете – уничтожьте.

– Съесть? – пошутил Травин.

– Как пожелаете.

Сергей взял серый бумажный конверт, уселся за тот же стол, развернул. Женщина вовсю барабанила по клавишам, словно происходящее ее не касалось. Внутри пакета лежало служебное удостоверение на имя Сергея Олеговича Добровольского, командировочные документы, несколько листов плотного печатного текста, сколотых скрепкой, еще один лист, на котором без труда поместились две строчки – дата, время, адрес и фамилия. И оборванная половина портрета поэта Пушкина, видимо, служившая паролем. Травин убрал обрывок обратно в конверт, оставил лист с адресом, закрыл глаза, представляя, как буквы складываются в слова, открыл и прочитал снова. Машинистка, не отрываясь от «Ундервуда», небрежно кивнула на тарелку с коробком спичек, дождалась, пока бумага сгорит, перемешала пепел карандашом.

– Не задерживаю, – указала на дверь.

Сергей поплутал по улочкам, чтобы удостовериться, что за ним нет слежки. Либо следили уж очень хорошо, либо он не был никому интересен – ни агентам ОГПУ, ни иностранным шпионам, ни даже местным карманникам, но молодой человек никого не заметил. Он зашел в универсальный магазин, потом в книжный и наконец вернулся в гостиницу.

Гостиница «Европейская» относилась ко второй категории и предлагала одиноким постояльцам уютные комнаты без удобств, но зато и без подселения. В двадцати квадратных аршинах впритык стояли вполне приличная кровать с никелированными шишечками и мягким матрацем, платяной шкаф, кресло и письменный стол, в конце коридора можно было умыться, а в Домниковских банях, напротив бывшего таксопарка, в котором Сергей когда-то работал, – полностью привести себя в порядок. Таксопарк разросся и переехал в другое место, от него в Дьяковском переулке осталась только прокатная контора. Большая часть московской жизни прошла рядом, в Сокольниках, но Травину предаваться ностальгическим воспоминаниям было некогда, он приехал из Пскова почти за полночь, с утра успел занести Емельяновым на Генеральную улицу подарки, забрать в конспиративной комнате пакет, и теперь до отхода поезда оставались считаные часы. Сергей просидел в номере до половины пятого вечера, потом выписался из гостиницы, забрал чемодан из камеры хранения на Октябрьском вокзале и отправился на Северный.

Ярославский вокзал, обновленный на рубеже веков, с трудом вмещал то количество пассажиров, что стремились уехать из Москвы в сторону Сибири. В 1922 году вокзал переименовали, и он стал называться Северным, но и в обиходе, и даже в справочниках старое название сохранилось. Каланчевская площадь вмещала целых три вокзала – Северный, Николаевский, который назвали сперва Октябрьским, а потом нарекли Ленинградским, и Рязанский, поэтому Травину оставалось только перейти трамвайные пути, миновать длинный ряд извозчиков, небольшую вереницу таксомоторов, киоски Моссельпрома, зайти в здание, перестроенное Федором Шехтелем в древнерусском стиле, и уже оттуда выйти на перрон.

Иностранные пассажиры, чтобы добраться до Китая через территорию СССР, отправлялись из Берлина в воскресенье, с остановкой в Варшаве. В понедельник в Столбцах, которые теперь находились на территории Польши, они пересаживались в состав НКПС и в полдень вторника прибывали в Москву, на Белорусский вокзал. Из Москвы курьерский 2/1 отправлялся уже с Северного вокзала в шесть вечера, так что зарубежные гости успевали прогуляться по столице, укутавшись в шубы и пальто – конец марта 1929-го в столице выдался морозным, и даже по-настоящему весеннее солнце не могло прогнать задержавшуюся зиму.

Вокзальный ресторан был полон народа. Травин не стал толкаться в ожидании свободного столика, купил у лотошника четыре пирога с печенью, стакан горячего сбитня, у продавщицы киоска Моссельпрома – две пачки папирос, и наконец, добрался до поезда. Паровоз расплевывался паром на положенном месте, помощник машиниста стоял возле железных перил и вглядывался в вокзальные часы, словно от этого они должны были идти быстрее. По перрону сновали носильщики, подвозя вещи к багажному вагону и выдавая квитанции – по одной на каждую единицу багажа. У Сергея с собой, кроме кожаного чемодана, ничего не было, в багаж он его сдавать не собирался и тащил сам. Посередине платформы расположились киношники, кинокамера водила объективом по отъезжающим и провожающим, оператор держал на нижней губе папиросу, а остальные четверо из съемочной группы донимали его советами. Среди них Сергей заметил одного из осветителей, знакомых по Пятигорску, но подходить не стал.

Состав сформировали, к паровозу прицепили багажный вагон с металлической крышей, а за ним почтовый с башенкой. За почтовым шли два вагона советской постройки Завода имени Егорова, облицованных ольхой, покрытой лаком, тепло-желтые стенки создавали ощущение уюта. Сразу после них находился вагон-ресторан, затем два дореволюционных пульмановских вагона, обшитых тиковым деревом, вагон-салон, еще три пульмановских вагона и в самом конце – снова два егоровских.

На каждом пассажирском вагоне по всей длине шла гордая надпись: «Спальный вагон прямого сообщения».

– Теперича-то пожиже будет, – возле Травина остановился пожилой мужчина с тележкой и бляхой на фартуке, попросил папиросу, раскурил, растирая замерзшие руки, – не тот коленкор. То ли дело при царе-батюшке, в кажной купе ванна медная стояла, диван кожаный с золотыми гвоздями да кресла вокруг стола блестящего, наш брат туда только в белых перчатках и чистом фартуке заглядывал, как нос покажет, тут же на этот нос целковый. Вот такие времена бывали, а тут что, рукомойник оставили, и то не везде. Нет, понимаешь, шика и блеска. У вас, господин-товарищ, какая категория?

– Вторая, – ответил Сергей.

– В старом вагоне или в новом?

– В шестом.

– Знамо, в старом. Там, хоть и нет, значит, рукомойника личного, зато двое вас в купе лягут один над другим, а в этих, нонешних, вчетвером ютятся. Какой же это второй класс, я тебя спрашиваю? Безобразие одно.

Носильщик сплюнул, растоптал окурок и отправился ловить клиентов. До отправления оставалось тридцать минут, Сергей взялся за ручку чемодана, тут его хлопнули по спине. Легонько и неожиданно. Травин обернулся и увидел Варю Лапину.

За неполный год, что они не виделись, женщина немного осунулась, отчего ярко-зеленые глаза казались еще больше. На лице, густо покрытом веснушками, резче обозначились скулы, подбородок стал более острым, а возле глаз окончательно появились морщинки. Варя была не одна, рядом с ней стоял невысокий мужчина в теплом пальто и шляпе. Круглое брезгливое лицо совсем не украшали тонкие седеющие усики.

– Здравствуй, Сергей, – сказала Лапина как ни в чем не бывало, – ты что тут делаешь? Знакомься, это мой муж, Викентий Павлович Пупко.

Травин протянул руку, Викентий Павлович ответил на пожатие слабо. И вообще он смотрел на Сергея с подозрением.

– Мы с Сережей Травиным старые друзья, – Варя ничуть не смутилась, что знакомит мужа с посторонним мужчиной, – вместе жили в Пскове. Кстати, он – начальник всей псковской почты. Ты ведь еще начальник? Провожаешь кого-то?

– Бывший начальник. Еду в Читу по служебным делам.

– Надо же, – Лапина всплеснула руками, – значит, вместе неделю трястись будем.

К ним подошел еще один мужчина, невысокий, крепко сбитый, коротко стриженный, со сдвинутым набок носом и набитыми костяшками пальцев, лет на пять или даже семь старше Сергея. В руках он держал два английских кожаных саквояжа и дамскую сумку.

– Этот молодой человек с нами – Дмитрий Бейлин, – представила его Лапина. – Все в порядке?

– Багаж сдал, Варвара Алексеевна, – доложил Дмитрий, – как велено, квитанции у меня.

Он разглядывал Травина с любопытством и ладонь стиснул крепко.

– У нас столько вещей, что, наверное, половину вагона заняли, – Варя зябко поежилась, – холодно, пойдем в купе. Твой багаж где, сдал уже?

– Еду налегке, – Сергей продемонстрировал портфель, – если что понадобится, на месте куплю.

– Еще увидимся и поболтаем, мы в пятом.