И без того паршивый груз Руда оказался не шибко кому нужен. Пассажиры тоже очутились на распутье – нести свои пожитки было некуда. В первый же вечер, немного покричав, порешили: караван встанет на лугу возле города. Все, кто остается, платят по несколько медяков в день за постой, пока ситуация не прояснится. Руд заикнулся о том, чтобы затребовать больше, но тогда перепалка едва не переросла в бунт.

Куковали так пару дней, Гилберт бродил по окрестностям, шурша пустыми карманами. Заработанные медяки Руд так и не выдал, наобещав заплатить чуть позже, еще и с надбавкой в пару монет, за дни простоя. Из его рассуждений Гилберт понял, что караванщик надеется на скорое открытие ворот, планирует продать скопленное, закупить новое, набрать людей и двигаться дальше. В том, что носильщик отправится с ним, Руд как будто и не сомневался и поэтому жал деньги, явно опасаясь, что новый работник сопьется в каком-нибудь кабаке, сродни предыдущему. Гилберт же свою судьбу связывать с погрузкой чужого добра не собирался, ведь он знал, что после открытия ворот в городе будет легко затеряться. Но Руда он пока решил не разочаровывать. Меньше знаешь – крепче спишь. А крепко спать хорошо, особенно если где-то рядом лежит набитый кошель.

И в тот же день все закрутилось. Народ зашелестел: ворота приоткрыли, но не для просто люда, а чтобы впустить столичную карету. Болтали, что Вильгельм прислал наконец одного из столичных хлыщей, высокородные разопьют винца и все порешат, ждать осталось недолго, скоро заживем как жили. Пальцы прикладывались ко лбам, улыбки расплывались на лицах. В противовес трактирным историям проповедники так и несли в народ темные предзнаменования, стоя на своих помостах, понося владыку и столичные нравы. К их завываниям Гилберт не прислушался. Он понял – вот оно, настал тот самый момент.

В лагерь он принес благие вести, приправив их подслушанными тут и там подробностями, по-умному рассудив: где радость, там и празднование. И не прогадал: народ воспрянул духом, за ужином откупорили больше бутылок со смердящим пойлом, чем дозволялось на протяжении всего пути. Гилберт же, проявив недюжинную выдержку, лишь пару раз облизнул протянутое горлышко, даже глотка не наберется. Ладно, десятка глотков.

Чуть позже, лежа в своей телеге, он смотрел в звездное небо, поглаживал припрятанный за пазухой инструмент и вслушивался, как затихают последние очаги веселья. Выждав еще часок для верности, приподнялся на локтях, размял шею и шмыгнул в темноту. Путешествие без гроша за душой имело свои преимущества: собираться ему вновь не пришлось.

Тени припорошенных дорожной пылью телег образовали своеобразный коридор, по которому он тихонько, крадучись, поплыл в нужную сторону. Темноту разрывали редкие звуки, по большей части приятные уху: шелест травы да очаги раскатистого храпа. То было царство пьяного сна, в котором он готовился стать королем.

Был ли на свете хоть один правитель, который чуть в штаны не наложил, услышав хруст ветки? Если нет, то Гилберт едва не стал первым. Когда тревожный громкий звук разорвал тишину, он дернулся, метнулся влево, уткнулся в колючий куст, шагнул вправо и врезался во что-то мягкое, пахнущее потом и чем-то сладким, по-странному притягательным. Отшатнувшись назад, в белеющем в темноте пятне он распознал Клару: распахнув глаза, девка теребила пуговицу на ночнушке.

Внезапное столкновение выбило из обоих дух, но, шумно втянув ноздрями воздух, он словно в киселе завяз, наблюдая, как открывается рот у бабы. Шла ли она от отхожей ямы или делила койку с кем-то из каравана? Как знать. И непонятно, собиралась ли она крик поднять или только прошипеть: «Какого он тут шляется по ночам?»

Гилберт не мог позволить случиться ничему из этого. Или мог? Слова девки в любом случае были бы пронизаны ядом, который мог отравить его, подставить под удар, свести в земельку. Казалось, что это не его, а чужая рука выдернула из-за пояса инструмент. Мелкий кузнечный молоток, стянутый из пожиток накануне, соприкоснулся с бледным виском, под удивленный хрип на руку брызнуло теплое. Ну было и было, правда? Правда же?

Вроде как он ударил еще разок, чтобы уж точно. Уже по лежащему телу, прежде чем затащить его поглубже в кусты. Отстраненно прикинул, что девка стала ни на что негодна: в ночнушке даже карманов нет, а ценность Клары как бабы упала в разы. Жалко. Тело отреагировало вопреки мыслям, в штанах он вновь ощутил противоестественную тяжесть.

Зрение тогда словно сузилось, в и без того темной ночи он видел лишь блеск серебра, маячащий где-то в конце этого разрушительного путешествия. Новый бросок сквозь тени – и раскатистый храп Руда стал близок как никогда. Стоило поспешить.

Начальник коротал ночи в своей добротной крытой телеге с арочным потолком. В темноте это сооружение на колесах и правда выглядело как столп каравана, боевая единица настоящего торгаша, к которой сбегаются взрослые и дети со всей округи, как только будет откинут борт. Но Гилберт знал, что при свете дня зрелище не столь радужное: количество прорех в потертых досках могло посоперничать лишь с объемами грязи, которая налипла на борта и колеса. Сейчас через дыры в дереве доносились звуки, которые издает спящий мертвецким сном человек. Пусть так и останется.

Поудобнее перехватив инструмент внезапно вспотевшей ладонью, Гилберт потянул на себя узкую дверцу в торце. Испуганно прикрыл веки, ожидая услышать скрип, но створка приоткрылась без сучка и задоринки – видимо, Руд как следует смазал петли алкогольным парами. В лицо ударил спертый воздух напополам с чем-то кислым, похожим на блевотину. Будь лучший носильщик всего каравана в подпитии, он бы и сам мог оставить содержимое желудка прямо на пороге, настолько сильно внутри воняло. Вместо этого, сглотнув, он вытер рот рукавом. А затем влез внутрь.

Лычка, к счастью, налакалась похлеще своего хозяина и до его койки доползти не смогла. Руд валялся внутри в одиночестве, разметавшись по дощатому полу, насколько позволяло пространство и нагромождение тюков. Не дав обилию товаров сбить себя с толку, Гилберт на цыпочках скользнул внутрь, задержав дыхание и пригибая колени: высота телеги не давала выпрямиться в полный рост. А как тут перемещается в обычное время Руд, не оцарапав пузо и не растеряв по пути все пуговицы с куртки, – оставалось загадкой.

Пуговицы эти в тот момент медленно приподнимаясь и опускались в такт дыханию караванщика. А еще едва заметно поблескивали: в щели под потолком проникало достаточно лунного света, чтобы он мог осмотреться. Впоследствии Гилберт прикинул, что провел внутри от силы несколько минут, однако в тот момент казалось, что прошли бессчетные часы. То, что толстяк хранит денежки при себе, было ясно как день. Оставалось только протянуть руку и взять. Да и пути назад уже не было. Но поначалу ничего кроме пары заноз он к рукам не прибрал. Покопался тут, заглянул сюда, не желая признать очевидное: подобные ребята хранят добро на теле или как можно ближе к нему.

Стоило этой мыслишке сформироваться в голове, как тут же пальцы нащупали искомое: полированную доску среди щербатых собратьев. Пухлая рука, неоднократно эту половицу вынимающая, безвольно лежала совсем рядом, будто перед сном караванщик ласкал свои сокровища сквозь пол. Гилберт с замиранием с сердца отвел чужую лапу в сторону и, ломая ногти, вцепился в дощатый настил. Содержимое вбитого в днище ящика было заботливо упаковано в холщовый мешочек и потому не блестело, нет. Но для бывшего носильщика оно сияло ярче солнца.

Как засияли где-то на границе лагеря факелы. Сначала один, потом другой. Тихий, едва различимый ропот внезапно начал нарастать, но все внимание Гилберта было обращено к собственной находке. Вцепившись в нее руками и чувствуя, как на лбу проступает холодный пот, он успел подумать, что девка-то, видать, не из отхожего места шла. Отхожее место у нее было между ног.

Оцепенение спало, содержимое ящика упокоилось в кармане, храпящий хозяин каравана на это никак не отреагировал, как и на нарастающий в лагере шум. На прощание, руководствуясь каким-то безумным озорством и ощущая безнаказанность, Гилберт сорвал фальшивое серебро с пухлого живота. Ну а что? Пуговица и так-то держалась на паре ниток. Сунув трофей в карман, он рванулся к выходу. А дальше была лишь темнота.

Пару раз она отступила. На достаточное время, чтобы осознать, как сильно болит лицо. Тот, кто его упокоил на выходе, кулак явно не придержал. Вся физиономия пылала болью, как и остальное тело, поэтому Гилберт то вываливался обратно в Мир, то вновь погружался в агонию. Чувствовал голоса вокруг, как его волокут куда-то. Ощущал, один за другим, болезненные тычки. Машинально попытался запихнуть награбленное поглубже в штаны, тут же осознал, что монеток при нем больше нет. Забрали. Сволочи, гады.

Затем его вновь избили, бросили куда-то, но куда, он не видел. Все равно кругом была лишь тьма. Иногда где-то на границе слуха журчали чужие голоса, в забитые кровавыми потеками ноздри проникала затхлая вонь. Да уж. Из всех развилок в тот раз ему явно досталась не лучшая. Быть может, заканчивающаяся могилой.

Сколько он провалялся в забытье – Гилберт не помнил. Очнулся лишь тогда, когда его грубо подняли на ноги, окатили водой и вывели на свет. Отплевываясь, ощущая боль каждым кусочком своего тела и щурясь от бьющего в глаза солнечного света, он замер на подгибающихся ногах. Получилось не с первого раза. Гилберт повалился на колено, но тут же был поднят обратно и получил такой тычок, что ноги сразу окрепли. Локтями он почувствовал стоящих по бокам от него, таких же несчастных, подумал, что его вздернут в компании. Или не вздернут? Странный звон ударил по ушам; продрав глаза, он наконец разглядел снующих туда-сюда солдат. Мечи вокруг точились, доспехи звенели, стоял гомон и гогот десятков глоток. Ошалело покрутив головой, он уткнулся взглядом в могучую грудь, боязливо поднял глаза. Еще не соображая до конца, что случилось и где он находится, надломившимся голосом пролепетал:

– Что… Что такое тут? Где я?

Стоящий перед ним солдат, без сомнений, тот самый, что отвесил ему такое количество болезненных ударов, нахмурил брови. Наклонился вперед, словно опускаясь до нужного уровня тупости. В лицо Гилберту пахнуло луком, а затем вояка молвил:

– Где-где? Ты на войне, парень.

Глава 2. Три кружки

– Здравствуйте, здравствуйте! Ждал вас! Давно не виделись!

Эдвин поморщился и, скосив глаза, увидел на лице Ани такую же гримасу. Лицо Баси не выражало ничего, но к этому он уже привык. С этим дельцем стоило разобраться побыстрее.

– Да-да, и вам доброго дня. Все готово?

Торгаш кивнул, суетливо метнулся вдоль стойки в одну сторону, затем в другую, придерживая сумку левой рукой и активно орудуя правой. Насчет «давно не виделись» он слукавил, ведь виделись они всего несколько дней назад ровно на этом самом месте. Наблюдая за его телодвижениями, Эдвин ощутил тоску напополам с нетерпением. Почти все готово, а значит, скоро он вновь будет спать на голой земле. Приятного мало, но ожидание убивало сильнее. Ожидание начала пути, а не конца. Он знал, что, когда их группа покинет город, он будет мечтать, чтобы время текло помедленнее.

Сборами они занимались на пару с Ани. Эдвин – по своей инициативе, сидеть без дела не хотелось. Бывшая торговка же вцепилась в возможность поторговаться, а не торговать, так ему, во всяком случае, представлялось.

Парацельс от походов по городу был освобожден якобы в силу возраста, а на деле из-за того, что у него под боком оказалась одна из крупнейших библиотек на континенте и никто не пожелал встать между пожилым целителем и его тягой к знаниям. Сэт и Лира от походов по магазинам освободили себя сами, сославшись на занятость.