Как бы ни закрутилась спираль судьбы в ближайшие дни, недели и месяцы, обстановка на континенте изменится навсегда. Если Аргент пойдет на уступки, влияние столицы во всех регионах значительно снизится. Стоит хоть раз сбиться с шага, и стая, что шла бок о бок, вдруг обернётся хищниками, ощутившими запах раненого. Одна война просто потянет за собой другую. Все разы, когда Райя видела Осфетида, он не произвел на нее впечатления человека, который способен держать в узде весь континент.

И даже если, наоборот, Аргент каким-то чудом выкрутится из ситуации без потерь – Фарот будет стерт с лица земли. Сомневаться не приходилось. Для этого не понадобится ни еще один кратер, ни осада, ни мечи гвардейцев. Осфетид поставил на карту все, а Вильгельм был не из тех, кто прощает обиды. Город просто истлеет, превратившись в забытые всеми руины.

И что ее пугало больше всего – все это происходило на фоне кошмара с белоголовыми. Кто и зачем их похищал, они так и не узнали. Стало ясно лишь то, что Осфетид, если и был причастен, сохранил эту часть своих секретов в целости. Однако Райя верила в обратное: правитель Фарота и правда готовился к войне и ни к чему другому. Быть может, кратер и повлиял на поспешность его решений, но устроил все кто-то другой. И кем бы ни были эти люди, в их планы явно не входил обычный захват власти и добыча монет.

Все эти мысли роились в голове Райи день за днем. Уже не осталось углов, под которыми она бы не посмотрела на происходящее, но выхода из ситуации так и не находила. Донесения истончились, даже война может превратиться в рутину довольно быстро. По улицам стало просто опасно ходить. Ей – особенно. Без сомнений, дочка главного столичного дипломата, оказавшись в руках правящей верхушки Фарота, послужила бы отличным дополнительным рычагом давления на ее родной город. Впрочем, и простым людям расслабляться не приходилось. Нужды военного времени требовали отдачи от каждого жителя (другими словами, в лапы стражников мог попасться любой прохожий), а царящая вокруг паранойя и страх перед будущим (несмотря на восторженные крики толпы во время проповедей) заставляли людей жаться к стенам, передвигаясь по улицам перебежками.

А главное, Райя впервые за долгое время не знала, что же ей делать дальше. Двигаться к столице? Зачем – чтобы по пути быть захваченной вражескими войсками? Или чтобы в конце концов оказаться в осажденном городе, бросив отца на произвол судьбы? Выстроить коварный план, пробиться в обитель и вызволить Гидеона? Смешно. Одна вылазка в фаротский замок уже сполна продемонстрировала, к чему может привести подобное вольнодумство. Саботировать политику Осфетида изнутри в надежде, что трещина в фундаменте со временем превратится в обвал? Сомнительно.

Таким мыслям она и предавалась вновь и вновь в этом самом кресле, страдая от лихорадки, набросившейся на нее после их вылазки. Недуг мучил ее, но и одновременно дарил успокоение. Беспокойные мысли в гудящей голове расплывались, иногда совсем ненадолго позволяя ей окунуться в приятный омут забытья.

В подобном состоянии, скорее всего, находился и Фрей, топящий свое горе во всех окрестных трактирах. Главным отличием было то, что форму болезни он выбрал себе сам в попытке как можно меньше вспоминать о смерти брата. Как справлялся с неудачей Гектор Коска – Райя не знала. С его слов она поняла, что капитан тяжело переживает произошедшее в замке, потерю сослуживцев и друзей, а также все случившееся с Гидеоном, которого он должен был охранять. Но внешне Коска никак этого не показывал, тоска сквозила где-то глубоко в глазах гвардейца.

Будто пытаясь отвлечь ее от подобных мыслей, внезапно раздался стук в дверь. Райя вздрогнула – этого давненько не случалось. Справедливо полагая, что это как раз таки Коска, она хрипло прошептала:

– Входи.

Сообразив, что навряд ли ее возглас долетел и до середины комнаты, она откашлялась и каркнула громче:

– Входи!

Ничего. Затем опять раздался аккуратный стук, чужая костяшка опустилась на створку ровно три раза, и вновь все затихло. Казалось, стоящему за дверью было важно, чтобы ему открыли.

С каких пор живущие на этаже стали так сильно ценить этикет? Райя недовольно сморщилась, поднялась на ноги, послышался глухой звук падения. Опустив глаза, она увидела, что покоившийся до этого на коленях дневник Фелестина Тавора свалился на ковер. Она уже успела забыть о книжице, которую неизменно брала с собой в кресло. Увы, пожилой экспедитор был абсолютно прав: понять хоть что-то из написанного на тонких страницах было решительно невозможно. Лишь малую часть – из-за почерка, порой буквы начинали плясать по строчкам так, словно руки писавшего тряслись от возбуждения, но чаще странички были заполнены ровным, строгим почерком ученого. Только вот большая часть записей представляла собой изыскания и научные заметки, в которых Райя не понимала решительно ничего, у нее просто не было необходимого багажа знаний. Еще одно знамение неудачи, которой обернулась их вылазка.

Вновь тихо постучали в дверь. Резким жестом, стараясь не выказывать раздражения, Райя подняла книжицу с ковра, шагнула к лежащей за креслом сумке, запихнула бесполезное сокровище внутрь. Попутно отпихнула в сторону дневничок Пинкуса, скользнула тыльной стороной ладони по прозрачным кольцам, а валяющаяся в складках серебряная брошка кольнула ей палец, и, тихо выругавшись, девушка отдернула руку. Глаза слегка увлажнились, но не от боли. Поднявшись на ноги, она задержала взгляд на пыльной кожаной материи – на полу покоилось последнее воспоминание о белоголовом, которое он вручил ей перед подъемником. А все вещи, хранимые внутри, были своеобразным наследством. Сглотнув и словно желая выкинуть воспоминания из головы, она пинком зашвырнула сумку глубже под кресло и шагнула ко входу.

Взялась за ручку двери и рванула ее на себя, собираясь высказать Коске все, что она думает о подобном вторжении, независимо от того, что он хотел обсудить. И тут же подавилась собственным хрипом.

Темные вьющиеся волосы, лицо в форме сердечка, черное одеяние. Зеленые в крапинку глаза, которые смотрели прямо на нее. В последний раз она видела это лицо до того, как все прошло прахом. Алиеонора склонила голову в приветствии и мягко произнесла:

– Позволите?

Глава 4. Стычка

– Хренова еда испорчена!

На то, чтобы унять дрожь в руках, потребовалось время. Вдох-выдох, вдох-выдох – один за другим. Осознание, что, если он задержится внутри надолго, спутники могут и забеспокоиться, а следовательно – пойдут проверить. Эдвин не хотел, чтобы хоть кто-то видел его в таком состоянии. Спустя вечность (а на деле всего лишь несколько минут) он отлип от стены и, сделав последний глубокий вдох, шагнул прочь из подсобного коридора.

Крик раздался в тот же момент. Один из пьянчуг, по ширине плеч близкий к Басе, но по возрасту оказавшийся совсем юным, слегка пошатываясь, прошел к стойке, удерживая в руке миску с чем-то, похожим на похлебку. Парня не сильно, но штормило, часть неаппетитных капель выплеснулась наружу, едва не попав на штаны Эдвина.

С силой стукнув емкостью по стойке, он вновь наполовину взвизгнул, наполовину прошипел:

– Сюда смотри, идиотина!

Трактирщица, к которой были обращены все эти возгласы, в свойственной ей манере говорить ничего не стала, а просто склонилась к вареву, прищурив глаза. Ее подбородки собрались гармошкой, Эдвин замер, не в силах отвести взгляд от происходящего. Несколько мгновений спустя она выпрямилась, поджала губы.

– Невозможно. Пусть я и вижу то же самое, что видишь ты. Сварено было утром, как обычно. Понятия не имею, почему оно так быстро…

– Да потому что, Бел, ты последние мозги пропила! Мы с парнями к тебе захаживаем не для того… – Тут вопящий парень потерял мысль, замялся, пытаясь поймать нужную ниточку. – Не для того, чтобы дерьмо есть! Вот.

Один из его спутников, чуть более взрослый и трезвый (для первой половины дня), хмыкнул со своего места, но примирительно проворчал в усы:

– Тише, тише. Не вопи. Донна, просто выдай ему другую миску.

Третий – и последний из сидящих за столом – юноша с длинными патлами и залысинами, которые придавали ему изможденный вид, покивал, одновременно пытаясь отпить из кружки. Эдвин, мысленно сопоставив услышанное, успел подумать, что Беладонна – невероятное имечко для подобной женщины. Как звали отца – Василек? Не догадываясь о его мыслях, женщина сморщила нос, то ли от вида подпорченной еды, то ли от болтовни посетителей. Но, явно не желая перекрывать постоянный поток медяков, едва заметно кивнула и нырнула за занавеску, слегка очерченную всполохами очага.

Парень у стойки обернулся на своих приятелей, брови его практически свелись к переносице. Он увидел по-прежнему стоявшего у выхода из коридора Эдвина, приоткрыл было рот, но трактирщица снова вышла на свет, чуть бледнее, чем была, не прошло и десятка секунд.

– Не будет добавки.

Парень резко отвернулся, опять уставившись на Беладонну.

– М?

– Дерьмом пошел весь котел. – Женщина была очевидно выбита из колеи, и, как бы ни пыталась не показывать этого, бранная речь выдавала ее с головой. – Должно быть, утром закинула порченные…

Парень заржал, привалившись к стойке, вновь зыркнул на приятелей, как бы предлагая присоединиться к веселью. Пуговицы на рубахе скособочились, потные волосы на груди торчали сквозь прорехи, словно трава на покинутой людьми мостовой.

– Да ты, дорогуша, точно весь ум оставила на дне бутылки! Не то чтобы я удивлен…

– Дорогушами девок своих будешь называть. – Что-то в уголке губ трактирщицы дрогнуло.

– Буду-буду, не сомневайся. – Парень утер потекший нос, уставился на женщину, которая по возрасту явно годилась ему в матери. – Но такую хрень учудить – глубокий поклон от меня. Налей-ка лучше еще кружку, будем топить голод, заливать его как следует. Верно?

Усатый что-то прогудел в ответ. Эдвин хотел уже было двинуться дальше, сообразив, что стоит на одном месте, как деревенский зевака (коим он, без сомнений, и являлся). Молодой пьянчуга, явно желая закрепить победу, игриво добавил:

– И побыстрее!

– Иди уже сюда. – Голос патлатого оказался неожиданно низким.

В лице Белладонны, стоявшей возле бочки, вновь что-то дрогнуло. В унисон этому Эдвин почувствовал, как его лицо подернулось рябью; он облизнул губы, пытаясь заставить свои ноги двигаться. Новая емкость с пенной шапкой стукнулась о стойку, парень ухватился за нее и, толкнувшись локтем о стойку, шепнул:

– Но ты поосторожней, Белла, а то отправишься к муженьку своему быстрее, чем мы того хотим. При нем-то, конечно, попристойней было, пусть он и не просыхал совсем. Хотя, чтобы пиво наливать, много ума не надо, тут не спорю.

– Пойди вон отсюда.

Повисла тишина. Словно в подтверждение своих внезапных слов, Беладонна рванула кружку обратно. Пьянчуга, не ожидавший этого, покачнулся и уперся в стойку, кружка отлетела в сторону, загремев по стойке и расплескав повсюду пенистую жидкость. Часть попала на мятую рубашку гостя, часть на стену, часть на саму трактирщицу. Все замерли, и Белла, не обращая внимания на бардак, повторила:

– Пойди вон отсюда. Все вы – вон!

Голос ее сорвался на неприятный визг, но парень не сдвинулся с места.

– Что ты…

– Языком будешь чесать в другом месте, гребаная мелочь! И никогда, слышишь, никогда не смей поносить моего мужа!

Оцепенение достигло высшей точки, но парень внезапно икнул и с неприятной улыбкой наклонился поближе.

– Какая разница-то? Он все равно уже сдох.

Откуда-то из горла трактирщицы вырвался хрип, но гнева в нем была малая часть. Уши Эдвина безошибочно распознали отчаяние напополам с болью. Настоящей болью. Под напором этой волны страданий, уместившейся в один отчаянный всхлип, он дрогнул. Когда бы муж женщины ни покинул этот Мир и ни ушел на ту сторону, она с этим так и не справилась.